Страница 33 из 131
«Граждан гуляк обыкновенная приятельская попойка из старинных серебряных кружек, наполненных сушёным хлебом с лимонною коркою и налитых пополам английским и русским пивом», — деловито прокомментирует Державин эти строки в «Объяснениях».
Особым жанром стали масонские застольные песни: вольные каменщики страсть как любили петь, это и сплачивало, и веселило. Своим любимым поэтам они умели создавать завидную репутацию. Два друга — генерал-майор Степан Васильевич Перфильев и князь Александр Иванович Мещерский попросили Державина сочинить песнь о Петре Великом — специально для исполнения во время масонских собраний. Державин приятелям не отказал, попробовал себя в застольном жанре. Получилось пространно и напевно:
Строки эти удачно легли на известный мотив — и вольные каменщики заголосили их с воодушевлением. Державин пояснял обстоятельно: «Песнь сия была в великом употреблении в ложах у масонов, почитающих память Петра Великого, в которых секты хотя автор убедительно был привлекаем, но никогда не был в оных». Это правда: Державин приятельствовал со многими влиятельными масонами, нередко им помогал. Но незримая черта их разделяла.
Но недолго Мещерский пел про Петра Великого. В сентябре 1779-го в «Вестнике» вышла ода «На смерть князя Мещерского» — и тут многие ценители словесности захотели выведать фамилию автора! Державин не торопился выходить из-за кулис на сцену. Только тешил самолюбие словами издателя Брайко: «Читатели ваши творения одобряют!» Но литераторы отчего-то помалкивали, не писали ни об оде «На смерть Мещерского», ни о «Ключе». И знаменитые поэты — хотя бы Сумароков и Херасков — не цитировали Державина ни в стихах, ни в письмах…
В поэзии не бывает бесспорных достижений. И всё-таки рискнём предположить, что в 1779 году Державин создал своё первое гениальное стихотворение.
Белинский писал: «Как страшна его ода „На смерть Мещерского“. Кровь стынет в жилах, волосы, по выражению Шекспира, встают на голове встревоженной ратью, когда в ушах ваших раздаётся вещий бой глагола времён, когда в глазах мерещится ужасный остов смерти с косою в руках». Одна строчка этой оды стала крылатой: «Где стол был яств, там гроб стоит». Без этого стихотворения нельзя представить себе не только нашей поэзии, но и русского языка. В стихах Державина колокол смерти всегда будет звучать по-русски: «Глагол времён, металла звон».
Державин нередко бывал у генерала Перфильева в компании князя Мещерского — богатого барина, любителя пышных празднеств. Князь Александр Иванович Мещерский служил главным судьёй Таможенной канцелярии. Это весьма ответственный пост для молодого человека, баловня судьбы. Хотя и недостаточно высокий для того, чтобы на его смерть откликались поэты — чай, не главнокомандующий. Но прославился Мещерский не ретивой службой, а хлебосольством. Лучшим другом князя был генерал-майор Степан Васильевич Перфильев, один из воспитателей будущего императора Павла. Неразлучные жизнелюбы, эти удачливые господа не чурались общества Державина. Их объединяли не только пиры. Как уже сказано, Мещерский и Перфильев были масонами. Считалось, что убеждённый масон всегда готов хладнокровно встретить смерть, ведь она несёт очищение, переход в лучшее качество. Но Державин был «от мира сего»!
Скромного коллежского советника ценили как острослова, прошедшего к тому же гвардейские университеты. Ода «На смерть князя Мещерского» обращена к Перфильеву. Державина глубоко трогали контрасты, сочетание несочетаемого. Нрав блистательного, полного сил, 32-летнего Мещерского казался Державину торжеством жизни. А тут — гроб и в яму.
О смерти Державин напряжённо размышлял в лучших своих стихах, снова и снова возвращался к этой теме. И не срывался в банальное переписывание ходячих истин. Прислушаешься — и ахнешь: ничего косноязычного, как будто это сказано после Пушкина и Блока. Только давненько не было поэтов, которые посмели бы сказать:
К такой поэзии Державин относился как к святыне. Ведь только в стихах можно угадать тайну смерти, найти волшебные, многозначительные слова…
По сравнению с Сумароковым стихи вышли не благозвучные. Державин сознательно отказался от гладкописи. Даже явные дилетанты уже тогда писали более округло и «правильно». Державин дорожил своим стихом — непослушным, заусенчатым. Потому так часто Державина упрекали в неграмотности — не забывая отметить, что поэзия его пленяет, «несмотря на…».
К русскому масонству XVIII века нельзя подходить со стереотипами нашего времени. Послушать некоторых пропагандистов — так Россия всем лучшим обязана масонству. К масонам приписывают и Суворова, который никогда не состоял в ложах, и Пушкина, в биографии которого масонские игры были третьестепенным эпизодом. А вот Державина, кажется, к масонам никогда не приписывали. Сумароков, Херасков, Голенищев-Кутузов, Баженов, Новиков и впрямь были активными масонами, а Державин избежал этого ко многому обязывающего увлечения. Гаврилу Романовича вообще не тянуло на «международный уровень». У него была возможность путешествовать по европам — а он практически не покидал Россию. Среди друзей и эпистолярных собеседников Державина на удивление мало иностранцев. Державин — счастливый человек: Россия была для него не только местом пребывания, но и увлечением. Именно поэтому он понимал Россию лучше большинства современников — даже самых премудрых! И с забавным русским слогом управлялся, как опытный повар — с картошкой.
Ему хватало России и русских. Конечно, он много писал о международной политике — но сплошь в сугубо патриотическом духе. Конечно, он обращался к образам Античности и Средневековья, но с большей охотой вводил в мир оды героев славянской древности. Пожалуй, «всемирной отзывчивости», о которой обмолвился Достоевский, Державину недоставало. Уж такая странная натура — тем и интересен.
БОГОПОДОБНАЯ ЦАРЕВНА!
Только тот, кто наделён мелочным остроумием, способным на одни мгновенные, лёгкие соображенья, увидит здесь лесть и желанье получить что-нибудь, и такое соображенье оснуёт на каких-нибудь ничтожных и плохих одах тех же поэтов. Но тот, кто более, нежели остроумен, кто мудр, тот остановится перед теми одами Державина, где он очертывает властелину широкий круг его благотворных действий, где сам, со слезою на глазах, говорит ему о тех слезах, которые готовы заструиться из глаз, не только русских, но даже бесчувственных дикарей, обитающих на концах его имперьи, от одного только прикосновенья той милости и той любви, какую может показать народу одна полномощная власть. Тут многое так сказано сильно, что если бы даже и нашёлся такой государь, который позабыл бы на время долг свой, то, прочитавши сии строки, вспомнит он вновь его и умилится сам перед святостью званья своего. Только холодные сердцем попрекнут Державина за излишние похвалы Екатерине…
Екатерина любила улыбчивую сатиру, улыбчивую правду. Бог весть откуда прознал об этом Державин…
Через 200 лет после смерти императрицы у Екатерининской эпохи сложилась блистательная репутация. Золотой век, взлёт могущества Российской империи. А ведь в начале XIX века у Северной Семирамиды, у «богоподобной Фелицы» было куда больше обвинителей, чем адвокатов. Александр I начал царствование со слов «Буду править по заветам бабушки», — но это была лишь дань заговорщикам, унизительная для молодого государя. Будем помнить: фронда всегда в моде, и Державин мог бы предаться ностальгии по временам очаровательной дочери Петра Великого. Да, он не застал в столицах Елисавет, но она к тому времени превратилась в соблазнительную легенду, а сыскать повод для недовольства действительностью во все времена проще простого.