Страница 22 из 131
В Польше Суворов, ставший уже генералом, громил отряды конфедератов под Люблином, при Столовичах и Бресте. Его отличал Бибиков. Но та война пребывала в тени побед Румянцева на Дунае. И вся Россия заговорила о Суворове, когда его перевели в армию Румянцева и воевать пришлось не против поляков, а против турок.
Гроза польских конфедератов, победитель турок при Туртукае, Суворов уже прогремел на всю Россию с окрестностями, и враги слагали про него почтительные были и небылицы. Птицу славы он приручил только к сорока годам — поздновато по меркам того времени. Опытный, предусмотрительный генерал, уже создавший собственную «науку побеждать», — в Поволжье сразу всё расставил по местам.
Он опережал всех, его быстрота ошеломляла и противника, и коллег. Предусмотрительность, точность, умение быстро сориентироваться в незнакомой среде — вот качества, которые проявил Суворов в пугачёвском деле. В первые дни пребывания в бунтующих краях он получил сотни противоречивых сведений о последних сражениях с пугачёвцами. И сразу отметил расторопность поручика Державина. 9 сентября, остановившись для краткого отдыха, Александр Васильевич написал рапорт Панину, в котором дважды упомянул своего будущего поэта: «Господин поручик лейб-гвардии Державин при реке Карамане киргизцев разбил». И — далее: «Сам же господин Державин уставясь отрядил 120 человек преследовать видимых людей на Карамане до Иргиза».
Суворов почувствовал в поручике родственную душу: гвардеец, задержавшийся в нижних чинах, судя по всему, остроумный и способный к быстрым, дерзким действиям. 10 сентября с берегов речушки Таргуна Суворов обращался уже лично к Державину — в весьма уважительных тонах: «О усердии к службе Ея Императорского величества вашего благородия я уже много известен; тоже и о последнем от вас разбитии Киргизцев, как и о послании партии для преследования разбойника Емельки Пугачёва от Карамана; по возможности и способности ожидаю от вашего благородия о пребывании, подвигах и успехах ваших частых уведомлений. Я ныне при деташаменте графа Меллина следую к Узеням на речке Таргуне, до вершин его вёрст с 60-ть, оттуда до 1 Узеня верст с 40. Деташамент полковника Михельсона за мною сутках в двух. Иду за реченным Емелькою, поспешно прорезывая степь. Иргиз важен, но как тут следует от Сосновки его сиятельство князь Голицын, то от Узеней не учиню ли или прикажу учинить подвиг к Яицкому городку. Александр Суворов».
Знаменательный документ!
Державин со своим отрядом тоже продвигался к Узени в поисках Пугачёва: лазутчики дали знать, что после поражения при Красном Яре самозванец скрылся в этом районе. Крестьянам из своего отряда Державин раздал по пять рублей и послал их врассыпную искать «злодея». Посланцы Державина увидели кострище, вокруг которого сидели сообщники Пугачёва, предавшие своего императора. Державин опоздал: самозванца уже передали Симонову, коменданту Яицкого городка. И всё-таки посланцы Державина явились к поручику с пленником — то был пугачёвский полковник Мельников. Гаврила Романович допросил его и под надёжной охраной направил к князю Голицыну. То был далёкий путь — более 100 вёрст. Князь припишет поимку Мельникова своим личным стараниям.
Пробираясь по берегам Узени, Суворов узнал от пустынников в скитах, что Пугачёв был связан собственными сообщниками и что они повезли его к Яицкому городку. Суворов поспешил туда же. Ночью он сбился с дороги и пошёл на огни, разложенные всё теми же киргизами — бесприютными налётчиками. Завязался бой, Суворов потерял нескольких человек, включая адъютанта, — но кочевники, конечно, не смогли преградить ему путь. Комендант Симонов передал Суворову самозванца. Не смыкая глаз, генерал доставил его в Симбирск Панину.
Офицеры и их курьеры устроили соревнование: кто первым сообщит о пленении Пугачёва Панину? А кто — Потёмкину? И, наконец, императрице… Державин не сплоховал: именно его курьер доставил победное известие Павлу Потёмкину, а тот написал Екатерине в Петербург:
«Сейчас получил я от поручика гвардии Державина, находящегося для защищения колоний от набегов киргиз-кайсаков, наиприятнейшее известие, что изверга и злодея Пугачёва на Узенях поймали и, связав, под стражею повезли в Яицкой городок». Из этого письма Екатерина и узнала о пленении самозванца — и Державин гордился, что это было его сообщение. Но Панин имел право возмутиться: его обошли, презрев субординацию. Гнев его мог обрушиться на Павла Потёмкина, но с ним опасно ссориться. Кто первым снабдил сведениями Потёмкина? Державин. Панин не скрывал враждебного отношения к поручику и в донесениях императрице…
Потёмкин, впрочем, надеялся, что и самого Пугачёва доставят к нему, а не к Панину. Он почему-то считал, что поручик Державин способен это устроить — в обход Суворова, который уже вёз самозванца в Симбирск. Когда Державин оказался бессилен в этом щекотливом деле — Потёмкин несколько охладел к своему ретивому порученцу.
Злодей пойман, но не побеждена крамола. Державин не торопился списывать в архив созданную им сеть лазутчиков. И Суворов после краткого отпуска (он недавно женился, нужно было хотя бы ненадолго воссоединиться с супругой) вернулся на берега Волги, Камы и Яика, вскоре переименованного в Урал. Продолжалась его миссия по искоренению мятежа. Суворов энергично добивал «остатки пугачёвских шаек» и боролся с башкирской смутой.
Пройдёт больше десяти лет — и Суворов так объяснит причины фантастических успехов Пугачёва: «Большая часть наших начальников отдыхала на красносплетённых реляциях». Про Державина такого не скажешь: ему не хватало полномочий, не хватало командирского опыта, но он не сидел сложа руки.
Награду он заслужил. Но всесильный Панин барственно говаривал, что готов повесить Державина рядом с Пугачёвым. За саратовский конфуз, за самоуправство, за упрямство, которое бросалось в глаза даже в реляциях.
Императрице Панин писал о подвигах Бошняка и ошибках Державина… Екатерина отвечала:
«Если доподлинно комендант Саратовский поступал так, как в сказке капитана Сапожникова показано, то он достоин, чтоб верность его не осталась без награждения, что поручаю вам наиприлежнейше рассмотреть и в ясность привести, а потом представить ко мне. Доходили до меня гвардии поручика Державина о сем коменданте письма, кои не в его пользу были; а как сей Державин сам из города отлучился будто за сысканием секурса, а вы об нём нигде не упоминаете, то уже его показание несколько подвержено сомнению, которое прошу, когда случай будет, объяснить наведанием об обращениях сего гвардии поручика Державина и соответствовала ли его храбрость и искусство его словам, а прислан он был туда от покойного генерала Бибикова». Вот так императрица впервые упомянула того, который станет её певцом, «певцом Фелицы».
Можно предположить, что до Екатерины доходили и рапорты Державина, и добрые слова о нём. «Я уже о расторопности и усердии вашем представлял Высочайшему двору», — обмолвился как-то Павел Потёмкин в письме Державину.
Державин не собирался отвечать головой за падение Саратова, о чём и попытался доложить Панину: «В Саратове был я для объявления награждения за поимку злодея и проповеди о неприлеплении к нему, для чего и собраны были от меня подписки под смертною казнью. Отлучился я от него, что услышал наклонения к бунту в другом месте, для меня важнейшем». Державин тогда отбыл в Сызрань. Никто не приказывал ему оборонять Саратов! Его, конечно, было в чём упрекнуть: ведь и его пропагандистская миссия в Саратове провалилась и, несмотря на подписки, люди переходили к «злодею». Но разве «проповеди» других офицеров оказались более действенными?
И тут Державин решился во что бы то ни стало поговорить, с Паниным начистоту, с глазу на глаз. Он прискакал в Симбирск. Первым его симбирским собеседником стал Голицын, который дружески посоветовал Державину избегать встреч с Паниным, а лучше направиться прямиком в Казань — искать покровительства у Павла Потёмкина. К Голицыну стоило прислушаться: князь полюбил поручика. Но Державин проявил упрямство — и, дождавшись возвращения Панина с охоты, явился в резиденцию графа. Приняли его неласково. Первый разговор, в присутствии Михельсона, Панин начал с вопроса: «Видел ли ты Пугачёва?» Державин вспомнил погоню под Петровском, гикающих казаков — и ответил: «Видел, на коне». Тогда, по приказу Панина, в зал ввели самозванца — скованного, в старом тулупе. Державин вспоминал: «Чрез несколько минут представлен самозванец в тяжких оковах по рукам и по ногам, в замасленном, поношенном, скверном широком тулупе. Лишь пришёл, то и встал пред графом на колени. Лицом он был кругловат, волосы и борода окомелком, чёрные, склоченные; росту средняго, глаза большие, чёрные на соловом глазуре, как на бельмах. Отроду 35 или 40 лет».