Страница 35 из 39
– Не только потому, мама!
– Разумеется! Но и этот Матя, или как его там, нас очень тревожил.
– Правда, он заходил несколько раз. Очевидно, решил, что мы его обманываем и скрипка еще у нас.
– Да, и хотя последнее время он не показывается, мы боимся: вот-вот появится снова.
– Не волнуйтесь, Вера Андреевна. Больше он вас беспокоить не будет.
– Ты в этом уверен?
– Вполне.
Что-то в Гошкином ответе или тоне, которым он был дан, насторожило мать.
– С ним что-нибудь случилось?
– Да, – секунду поколебавшись, сказал Гошка.
– Что именно?
– Его убили…
Мать и дочь, потрясенные, застыли.
– Правда, Жорж?
– Да, Соня.
– Очередная скрипка или что-нибудь в таком же роде?
– Нет; политика. Он оказался… – Гошка запнулся, – тайным агентом Третьего отделения и провокатором…
Обед закончился в молчании. Гошка клял себя: «Зачем рассказал о Матьке и, похоже, напугал и мать и дочь». Впрочем, о Матьке скоро забыли.
Ах, как он был благодарен судьбе за то, что она свела его с этими чудесными и удивительными людьми! Через неделю после первого визита Гошка сделался в доме своим человеком. Неожиданно для себя он покорил Настю и обрел в ней союзницу и доброжелательницу. В первый же день Гошка заметил – и для этого не нужно было ни особого ума, ни тонкой наблюдательности, – что в доме катастрофически не хватает мужских рук: двери душераздирающе скрипели, ножи не резали, дверцы книжных шкафов – результат переезда – плохо закрывались, топоры и косари не рубили – словом, сплошные прорехи в хозяйстве. Гошка начал с того, с чего начал бы всякий мастеровой человек: оселка, гвоздей, шурупов, масла. И, о диво! Точно добрый волшебник прошелся по дому. Настя не сводила с Гошки умиленных глаз:
– Вот, барышня, что значит мужчина в дому! – Многозначительно и красноречиво вздыхала: – Да вам что, непременно подавай благородного из чиновников.
Гошка, услышав такое, смутился до потери речи. А Соня, одарив его долгим взглядом удивительно чистых и ясных глаз, заметила:
– Как знать, Настя.
В тот день Гошка возвращался от Гударевых словно на крыльях. Душа пела и сердце колотилось от волнения и счастья.
«Как знать! Как знать!» – повторял он на все лады слова, на которые, казалось бы, не смел надеяться.
Николай Иванович тотчас заметил, что его младшего друга распирает от радости и желания ею поделиться. Занятый своими делами, в которые на сей раз не хотел посвящать Гошку, он сознательно поощрял Гошкино знакомство и дружбу с Гударевыми, вполне основательно полагая, что тому пойдет на пользу общение с интеллигентными и хорошими людьми.
– Как поживают твои дамы?
Гошка, захлебываясь от волнения и смущаясь, передал сегодняшний разговор.
– Как вы думаете, может такая девушка, как Соня… – Гошка смешался, не зная, как сказать дальше.
– Ты хочешь знать мое мнение, может ли Соня полюбить тебя? А почему бы и нет? Искреннее чувство и прежде, когда на пути стояли куда большие преграды, было в состоянии преодолеть их. Граф Шереметев был женат на своей крепостной актрисе. Были случаи, дворянки связывали свою судьбу с людьми, от них зависимыми. А теперь, несмотря на то, что сословные предрассудки будут еще долго мешать людям жить, это тем более возможно.
– Правда?
– Ну, разумеется. Кстати, не будет беды, если ты пригласишь Соню с ее матерью в театр. Не думается, чтобы они часто могли позволить себе такое удовольствие. Вот тебе деньги. Сходите для начала в Большой, там поют итальянцы, послушайте.
Гошка заколебался, принимая деньги.
– Не волнуйся. Очень скоро нам предстоит работа, и твоя доля в ней будет весьма существенной.
Гошкино предложение вызвало у Гударевых удивление и откровенную благодарность. Два раза сходили на итальянцев вчетвером: Вера Андреевна, ее родственник и Соня с Гошкой. Вера Андреевна не разрешила заплатить за билеты, и Гошка терзался, что ввел в разорение хозяек. А потом… Потом Гошка и Соня были отпущены одни в Малый театр на дешевые, занимаемые обычно студентами и иными малоимущими поклонниками Мельпомены места, а затем и в Большой.
В театрах Гошка прежде никогда не бывал. И его потрясла роскошь Большого и проникновенная игра актеров Малого. Но более всего ему нравились прогулки с Соней, которые теперь совершались всякий раз в театральные дни. Гошка брал Соню под руку – это предложила она сама, Гошка на такую смелость не отважился бы, – и они сливались с вечерней нарядной толпой. О чем только они не говорили! Однажды, уже после рождества, речь зашла о пережитом Яковлевыми после внезапной их высылки из Москвы. И тогда Гошка рассказал если не все, то почти все, что произошло с ним и его родными за минувшие два года. Соня слушала с неослабным вниманием, изредка, когда речь шла уж об очень тяжелом, невольно прижимала его руку к себе.
– А этот тип, Матька? Все случилось при тебе? – Соня впервые обратилась на «ты».
– Да, я был в тот вечер, когда его застрелили. Я и разоблачил его.
– Господи, какие ужасы тебе пришлось пережить!
Гошка благодарно сжал ее руку:
– Он получил лишь то, что заслужил. На его совести – не одна загубленная душа. У этого Матьки-Смычка поразительно сочеталась служба Третьему отделению с обыкновенной уголовщиной.
– У нас, в Москве, в октябре полиция и жандармы устроили чудовищное избиение студентов. Все происходило буквально рядом с нами, на Тверской. Моему двоюродному брату – горькая ирония судьбы: он на юридическом – отбили легкие, до сих пор кашляет кровью. Его товарищу размозжили голову о мостовую. Десятки изувеченных, сотни арестованных… Это был какой-то ужас!
Гошка от Николая Ивановича знал о волнениях в Петербургском и Московском университетах в ответ на введение нового, более жестокого университетского устава.
– Я верю, полицейскому произволу рано или поздно придет конец, – убежденно сказал Гошка. – Есть люди, которые… – Он осекся, боясь сказать лишнее.
Соня уловила это.
– Прости, а что представляет из себя твой – не знаю, как назвать, – хозяин или старший друг?
– Николай Иванович? – Гошка заколебался. – Позволь ответить на твой вопрос не сейчас, позже. Одно могу сказать – это отличнейший и честнейший человек. Мне невероятно повезло, что я встретил его на своем жизненном пути. Ему я обязан всем, в том числе и тем, что нахожусь сейчас рядом с тобой.
В тот же вечер Гошка выложил все как на духу Николаю Ивановичу:
– И я не знал, что сказать. Понимаете, у меня язык не поворачивается врать Соне.
– Думаю, в этом нет необходимости. Сколько я понимаю, ты хочешь связать свою жизнь с нами, с нашим делом и борьбой, не так ли?
– Я твердо решил.
– А Соня, похоже, становится близким тебе человеком?
– Самым близким.
– В таком разе твоя прямая обязанность, если ты уверен в ней, рассказать все начистоту. Естественно, без деталей и подробностей. Дорога наша, ох, тернистая, и всякий, кто намерен в той или иной форме связать свою судьбу с нашим братом, должен идти на это с открытыми глазами и, трижды подумав и взвесив, на что он идет. Кстати, почитай, что пишут умные люди.
Гошка взял хорошо знакомые, тонкие листки «Колокола», датированные 1 ноября 1861 года.
«Исполин просыпается» – возвещал заголовок статьи на первой странице. Речь шла о студенческих делах: по новому уставу многие учащиеся из бедных семей вынуждены были навсегда оставить университет. «…Куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку?.. Сказать вам, куда? – вопрошал автор и тут же отвечал: – В народ! К народу!»
– Насколько мне известно, – заметил Николай Иванович, – многие студенты, а точнее, бывшие студенты, горячо откликнулись на этот призыв и отправились по деревням: сеять, как говорится, разумное, доброе, вечное. Ну, а мы пойдем туда же своим путем, как хаживал я прежде.
– И скоро? – против воли упавшим голосом спросил Гошка.
– Ровно через неделю. В будущую среду. Или передумал?
– Николай Иванович! – воскликнул с укоризной Гошка.