Талисман

Дрожащими руками Лоретта принялась расстегивать длинный ряд маленьких пуговиц на своем лифе. С каждым движением пальцев ее щекам делалось все горячее. Свет от костра оставлял очень мало теней, и внутри вигвама было светло, как днем. Она пыталась успокоить себя тем обстоятельством, что он видел ее обнаженной ночью, когда у нее была лихорадка, но это было давно и мало облегчало ее растерянность, когда рукава ее платья соскользнули с рук.

Если бы он был белым. Он погасил бы костер. Или, может быть, он испытал бы угрызения совести и понял, какой это варварский поступок, вынуждать добродетельную девушку к замужеству. Но он не был белым, и слово «совесть» отсутствовало в его словарном запасе. Он владел ею. Теперь они повенчаны, даже в глазах ее народа. Навсегда.

При этой мысли ею овладела паника, когда она сбросила платье с бедер и стояла, готовясь переступить через него. Ей предстояло проходить этот ритуал не однажды, но тысячи раз. Теперь она жалела, что заставила его обещать, что он возьмет только одну жену. Многоженство может иметь свои преимущества. Она могла бы затеряться среди нескольких жен, и он не стал бы беспокоиться о ней…

Наблюдая за Лореттой, Охотник чуть не рассмеялся. Она была похожа на маленькую полевую мышку, которую собирался съесть большой ястреб. Ее голубые глаза были огромными и сверкали от страха. Ее шея покраснела и стала розовой, как… Его взгляд переместился на сорочку. За тонким миткалем ему были видны тени заостренных сосков. Его живот сжало от желания. Цветки кактуса и лунные лучи. Возможно, она права, чувствуя себя подобно маленькому существу, которое будет сожрано. Он мечтал обладать ею, ласкать ее груди, прокладывать губами возбуждающие дорожки вдоль бедер, отыскивать чувствительные места на ее теле и раздражать их языком и легкими прикосновениями пальцев до тех пор, пока ее страсть не достигнет своего максимума.

Пока она возилась с ленточной перевязью, которая удерживала нижнюю юбку, и дрожь ее рук с каждой секундой усиливалась, веселое настроение Охотника превратилось в нежность, которая заполнила все его существо. Хотя она ужасно боялась, она оставалась верна данному ею обещанию и собиралась отдаться ему. Горло у него сжалось с такой силой, что он почти перестал дышать. Воспоминания об Иве над Рекой, об их первой ночи и о том, как нежно он приучал ее к занятию любовью, нахлынули на него. Эти воспоминания заставили его устыдиться теперешних мыслей. Прошло уже много времени с тех пор, как он лежал в постели с девушкой. Слишком много, если его могла развлекать такая болезненная застенчивость.

Поднявшись, Охотник разбросал костер так, что языки пламени стали слабо лизать дерево, а вигвам погрузился в мягкие тени. Затем он повернулся лицом к своей жене, опустив руки, вся его поза говорила о расслабленности.

— Голубые Глаза, иди сюда, — прошептал он.

Она вскинула голову, как испуганная оленуха, глядя большими и настороженными глазами. Внутренности Охотника сжались, и одним шагом он перекрыл расстояние, разделявшее их. Схватив ее за подбородок, он запрокинул ее голову и провел большим пальцем по дрожащей нижней губе.

— Я… — Голос ее дрогнул, и она умолкла. Глотнув, она попыталась снова. — Я сожалею, Охотник. Я помню свое обещание. Это просто оттого… я немного нервничаю.

Охотник наклонил голову и своим лбом легко прижался к ее, разводя ее руки в стороны, чтобы он смог развязать розовую ленту, которая опоясывала ее талию. Ловко действуя пальцами, он освободил нижнюю юбку, и она упала у их ног.

— Не надо бояться, — прошептал он, — ничего.

У нее перехватило дыхание, когда он развязал один из маленьких бантов, удерживавших сорочку. Он быстро развязал все остальные и провел пальцем по ее плечам, раздвигая миткаль и стягивая с ее рук. Стыд охватил ее, горячий и пульсирующий, когда дыхание вечернего воздуха коснулось ее обнаженных грудей. Она закрыла глаза, желая себе смерти на этом самом месте. Через мгновение она открыла глаза, испугавшись того, что он может сделать, пока она не видит.

Развязав шнурок, который удерживал ее панталоны, он опустился перед нею на корточки, стягивая штаны и снимая высокие ботинки. Когда он встал, у него тоже перехватило дыхание. В течение минуты он не мог отвести взгляда от нее, так зачарован он был светящейся белизной кожи, плавными изгибами тела, так долго скрытыми от него ситцевым платьем и многочисленными слоями миткаля. Положив руки на тонкую талию, он привлек ее к себе. Сердце его забилось сильно и учащенно, когда кончики маленьких грудей коснулись его тела над ребрами. В полумраке ему были видны мерцающие следы слез на бледных щеках. Он нагнул голову, чтобы ощутить их вкус кончиком языка.

— О, Голубые Глаза, ka taikay, ka taikay, не плачь. Разве моя рука на тебе когда-нибудь принесла боль?

— Нет, — прошептала она судорожно.

Решив довести до конца начатое, Охотник взял ее на руки и понес к кровати. Опустив ее мягко на шкуру, он вытянулся рядом и придвинулся вплотную. Его мужественность настоятельно напирала на сдерживающую кожу штанов. Он предполагал, что она будет сопротивляться, и, если бы она действительно стала сопротивляться, он продолжал бы с единственной целью осуществить их супружество, оставить ее страхи позади и устранить боль в своих чреслах. Но вместо драки она обвила худыми руками его шею и прижалась к нему, такая напряженная от страха, такая хрупкая, ее руки тряслись почти неудержимо.

Голосом, осипшим от слез, она сказала:

— Охотник, можешь ты сделать одну вещь для меня? Только одну небольшую вещь. Пожалуйста?

Он положил руку ей на спину и ощутил бешеное биение сердца.

— Какую вещь, Голубые Глаза?

— Ты можешь сделать это быстро? Пожалуйста? Я никогда не попрошу больше, клянусь тебе. Только в этот раз, пожалуйста?

Охотник спрятал улыбку в ее волосах и закрыл глаза, сжав ее в объятиях. Голос отца шептал ему: «Страх не похож на пыль, лежащую на листьях дерева, его нельзя смыть легким дождем». Едва он вспомнил эти слова, как его память подсунула ему дюжину других воспоминаний. В одно мгновение годы улетели прочь, и Охотник увидел себя бегущим рука об руку с Ивой над Рекой по лугу, покрытому красными маргаритками. Их смех звенит над колеблемой ветром травой, глаза блестят от избытка переполняющей их любви, и они упиваются видом друг друга. Он вспомнил так много в это мгновение — любовь, конечно, но главным образом он вспомнил дружбу, которую делили между собой он и Ива над Рекой, доверие, глупости, смех. Ода, конечно, смех… Он и его маленькая Голубые Глаза так редко смеялись вместе, что Охотнику трудно было вспомнить, когда они смеялись. Внезапно он понял, что без смеха никакой любви у них не получится. Особенно для нее.

Голосом, в котором звучали расстройство и нежное веселье, Охотник сказал:

— Ты так сильно хочешь меня, что мы должны торопиться, да?

Она напряглась и откинула голову назад, чтобы посмотреть ему в глаза. Он встретил ее взгляд ленивой улыбкой, стараясь не думать о ее сосках, трущихся о его кожу, о том, как мучительно ощущать ее бедра, прижимающимися к нему. Высвободив одну руку, он осторожно вытер следы слез с ее щек.

Издав негромкий смешок, который он закончил ; вздохом поражения, он сказал:

— Голубые Глаза, у нас еще будет много ночей лежать друг с другом. Навсегда, да? Пока мы не умрем.

— Пока смерть не разлучит нас, — поправила она.

— О да, пока смерть не разлучит нас. — Он пожал одним плечом. — Очень долгое время, да? Если я вызываю в твоем сердце такой страх, что мы должны торопиться, умнее подождать. Достаточно того, что ты будешь лежать рядом со мной, что я могу обнять тебя.

Выражение ее лица изменилось от настороженного недоверия к полному неверию.

— И ничего не делать?

Охотник разделял ее чувства. Это была самая лучшая идея из всех когда-либо приходивших ему в голову. Никогда в жизни он так сильно не стремился к обладанию женщиной.

— Ты захочешь делать что-нибудь? Ты скажи это, и мы будем делать. — Стремясь дать ей возможность не так остро ощущать свою наготу, он натянул поверх них шкуру и ослабил руку, которой обнимал ее, дав ей возможность почувствовать себя свободнее. — Расскажи мне историю. Про мою Лоу-реетту, когда она была маленькая, как Черный Дрозд.