Нукер Тамерлана

– Ладно, – сказал Дмитрий, подумав про себя: “Да, брат, в этот раз ты что-то перехватил…”

Секунду поразмыслив, он извлек из мешка золотой кубок – подарок Халиль-Султана – и ссыпал туда украшения.

– А теперь?

Не веря собственным глазам, Сук переводил взгляд с Дмитрия на кубок и обратно: подарок юного царевича он видел, как и все в десятке. Вместе обмывали.

– Бери и заплати, – сказал Дмитрий. – Не отыгрывайся – снова проиграешь. Просто заплати.

Сук громко скрипнул зубами и тихо сказал:

– Нет.

– Бери, – велел Дмитрий. – Дурак будешь, если не возьмешь, – и всунул кубок в пальцы солдата. – Иди.

И отвернулся. Легкий шорох дал понять, что Сук выскользнул из палатки.

Долгое время после этого случая Сук не поднимал на Дмитрия глаз и даже сторонился ун-баши. Но тот заметил, что в бою солдат теперь старался держаться рядом, и не в поисках прикрытия – наоборот, прикрывая.

Шли дни. Дмитрий уже привык, что Сук всегда поблизости. А в один прекрасный вечер, войдя в палатку, увидел лежащий прямо посередине земляного пола грубо завязанный узелок и нашел в нем свой золотой кубок. На следующее утро Сук встретил его с поднятой головой.

– Отыграл? – поинтересовался Дмитрий.

– Нет, ун-баши, – ответил Сук и жестко улыбнулся.

Дмитрий понял. Где и как Сук расправился с обидчиком, он выяснять не стал. Он, правда, опасался, что убийство не сойдет солдату с рук, но Сук, видимо, обтяпал дельце так, что и комар носу не подточит.

Так у Арслана появился соперник. Вернув долг, Сук, видимо, решил, что этого недостаточно. Что творилось в его башке, Дмитрий мог только догадываться; но следующей ночью, выбираясь по нужде, он чуть не полетел кувырком через Сука, который улегся на земле поперек входа.

– Ты что тут делаешь?

Солдат глухо пробурчал в ответ что-то про долг.

– Ты вернул.

– Не-е… – Сук пренебрежительно сплюнул и вдруг окрысился: – Гонишь, ун-баши?

– Нет, – спокойно возразил Дмитрий. – Не гоню.

Сук успокоился так же неожиданно, как и озлился.

– Не гони, не надо, – сказал он хрипло. – Сук знает, что ему делать. Тебе недолго ун-баши быть. Скоро юз-баши будешь, а потом мин-баши. Я не стану, а ты станешь. А я при тебе буду, верный, как собака. Не гони.

Озадаченный, Дмитрий полез пятерней в затылок: отзыв о себе из уст подчиненного ему приходилось выслушивать впервые. В искренности слов он не усомнился ни на йоту; чутье подсказывало: солдат не притворяется, а верит в это. Но какой логикой руководствовался Сук, предрекая ему быструю карьеру? Получить звание тысячника – означает войти в близкое Тамерланово окружение.

Дмитрий ухватил Сука за плечо и повернул к себе.

– Почему ты думаешь, что я стану мин-баши? – спросил он. – Я чужак.

– Чужак, – буркнул Сук, высвобождая плечо. – Но ты умен. Умнее всех, кого я знал. Мансур, что был ун-баши, перед тобой что мальчишка. Сотник Желаддин, и тот… – Сук снова пренебрежительно сплюнул. – Ты видишь то, что другие не видят. Я не вижу, никто не видит… Скажешь что о человеке, то – правда… Ты станешь мин-баши. Сам это знаешь. Знаешь ведь?

– Знаю, – спокойно согласился Дмитрий. Сук довольно ухмыльнулся.

– А я при тебе буду. Любому горло перегрызу, слышишь, ун-баши?

– Слышу.

– Я к тебе присматривался, – доверительно сообщил Сук. – Сначала думал, ты или дурак или хитрец, а потом понял: ты ни тот и ни другой.

– А кто же? – поинтересовался Дмитрий. Сук задумался.

– В тебе дух есть, – сказал после долгой заминки и умолк.

О каком духе говорил Сук, оставалось только догадываться. Вернувшись в палатку, Дмитрий улегся, но сон не шел. Поворочавшись с боку на бок, он сел и стал легонько постукивать кулаком по колену.

– Мин-баши, – шептал он по-русски. – Нет, Сук, бери выше. Не тысячником, а… шут его знает кем, но стану. Язык… Зараза! Язык надо лучше знать – не о цене за барана говорить ведь буду. О времени… Ты же, Сук, баранья твоя головушка, наверняка даже слова такого не ведаешь – время…

Заснул он только перед самым рассветом, а Сук так и провел всю ночь у входа в его палатку. И с тех пор спал только там.

* * *

Дмитрий протянул гривну Зоррах.

– Надень.

– Надень ты, господин, – сказала девочка и повернулась спиной, поднимая руками волосы, чтобы не мешали надевать украшение.

Он снова усмехнулся и осторожно надел серебряный обруч ей на шею.

Зоррах не видела от него зла – он был очень добрым хозяином. И привыкала к нему все больше и больше. Дмитрий даже не ожидал, что процесс “приручения” пойдет столь стремительно, но таков уж оказался характер девушки – запаса жизнелюбия ей хватило, чтобы быстро оправиться от шока, а податливости – чтобы безропотно принять долю рабыни. С другой стороны, Дмитрий и раньше легко находил общий язык с женщинами. Девушки на него всегда заглядывались: падок слабый пол на все интересное и оригинальное. А тут… “Глыба мороженого с виноградинами вместо глаз”, – как охарактеризовала его одна из многочисленных подружек по имени Татьяна. Дмитрий легко сближался и легко расставался – неизменно без ссор и дрязг, без обиженного или разъяренного хлопанья дверью: отношения просто переходили из разряда “дружба с постелью” в разряд “дружба без постели”. Велимир только диву давался, как ему это удается.

Зоррах расправила волосы и посмотрелась в им же подаренное бронзовое зеркало.

– Господин, почему ты теперь не брать меня к своя? – спросила она. – Может, я виноватая?

– Провинилась. – машинально поправил он.

Зоррах смелела день ото дня, и Дмитрий был уверен, что без Фатимы дело тут не обходится. В этой рабыне и наложнице Джафара вдруг проснулись материнские чувства, и она стала опекать девочку, квохча над нею, как наседка над цыпленком. И, естественно, учила ее уму-разуму, то бишь надлежащему рабыне образу мыслей и жизни. И с некоторых пор девчонку буквально подменили: она стала заявлять на Дмитрия права. Поначалу, правда, робко…

Беда в том, что девчонка волей-неволей начала будить в нем часть сознания, казалось бы, погребенную под грузом навалившихся на него невозможных событий. В обозе тащились за армией не только маркитанты да осадные орудия – шлюх, за малую плату готовых доставить солдату большие радости, также имелось в избытке. Этих Дмитрий вовсе не воспринимал. Но и не только шлюх, отдающихся любому, кто заплатит. Он мог бы найти удовольствие в объятьях служанки или рабыни, сопровождавших сановных дам, которые, в свою очередь, сопровождали в походе мужей. Но женщины словно находились за чертой восприятия мира: все они остались там, за сотни лет вперед, а здесь их нет и быть не может. Дмитрий словно забыл, что он мужчина, и непривычное долгое воздержание переносил легко, даже не задумываясь об этом. Его часто пытались завлечь – взглядами, знаками, а он лишь равнодушно, как на пустое место, смотрел на смазливую мордашку, на блестящие, вымытые кислым молоком волосы, на грудь, приподнимающую платье…

И проходил мимо.

А эта средневековая нимфетка пробуждала воспоминания о том, что он человек и мужчина и ничто человеческое и мужское ему не чуждо: Дмитрий спас ее и потому относился к ней совсем иначе. Но она-то была не женщиной – девочкой. Он понимал, что переносит на Зоррах внутреннюю потребность хоть какой-то, пусть даже мельчайшей частью, оставаться прежним Дмитрием. Что для любого солдата из его десятка, из всего Тамерланова войска было в порядке вещей, для него являлось надругательством. И перешагнуть через себя, через этот последний барьер он не мог.

Из-за этой девочки ему и так пришлось сломать в себе еще один стержень, чтобы окончательно подстроиться под это время и воспринять его порядки. Дмитрий пока даже представить себе не мог, что будет делать с Зоррах дальше, но чтобы у него появилась хоть какая-то возможность что-нибудь сделать с нею и для нее, гордая личина юродивого бессребреника не годилась. Или девчонку следовало, закрыв на все глаза, отдать тому же сотнику, например, – и забыть.