Властелин огня

- А государственная тайна? - возразил Александр Степанович. - Я же и за государственную тайну расписывался. Нет, мил человек, не искушай меня, я новых неприятностей под самый конец жизни не хочу. Если только с этим пришли, так лучше уходите подобру-поздорову.

- Вы знаете, что на металлургическом комбинате появился человек по имени Александр Ковач? - спросил Яков Никоди­мович.

- Как не знать! Слухом земля полнится. Так и подмывает меня сходить и поглядеть на этого Ковача, тот или не тот. Но боязно.

- От чего же боязно? - поинтересовался Яков Никодимович.

- А от того, - старик не выдержал, прорвало его, - что я сам видел, как этот Ковач ... То есть тот Ковач, но это неважно! Как он исчез, в печи исчез, в расплавленном огненном метал­ле! Будто нырнул, без вопля и без всяких примет, что живая плоть сгорает! Одному из наших вообще стало плохо ... Да это же и представить себе нельзя, чтобы человек по доброй воле кинулся в адову реку! Лучше хоть с голоду загнуться, хоть в лагерях, хоть пулю получить ... А пули-то от него отскакивали! Нам говорили, будто это мы плохо стреляли, мимо! Стрелять­ то мы умели! Правду, видно, тогдашние старики доказывали, что и не человек это вовсе был! .. А может, и тот профессор был прав, что меня от больниц избавил ... - задумчиво добавил Александр Степанович. И, не дожидаясь наших вопросов, продолжил: - Нас тогда всех троих, кого послали арестовывать Ковача, в дурдом отправили. Ну, понятное дело, когда начальству докладывают, что арестовать шпиона не удалось, потому как он сперва приказу «без сопротивления сдаться» не подчиняется, потом от него пули отскакивают, а под конец он в кипящем металле исчезает ровно в доме родном, - так начальство только одно решить может: у всех мозги набекрень, после того, как увидели, какую лютую смерть человек принял! Свидетелями-то были сами сталевары! Но все, кто тогда присутствовал в цехе, стали отнекиваться: мол, ничего не видели, ничего не знаем, ваши люди хотели арестовать Ковача - это да, а стреляли или нет, мы разобрать не могли, слишком шумно было в цехе. А куда Ковач делся, мы не видели. Он, мол, на рабочей площадке мартена в тот момент только один и был, может, и свалился в металл, но мы о том свидетельствовать не можем, потому как не перед нашими глазами это происходило. А Челобитьев, он вообще высказался в том смысле, что, мол, может, они его и подстрелили, и он уже мертвым в металл сва­лился. Как же, мертвым! ..

- Но, может, так оно и было? - осторожно предположил Яков Никодимович. - Это же самое вероятное и естественное объяснение, оно все загадки убирает.

- Ну уж нет, вы мне не рассказывайте! - отозвался Алек­сандр Степанович. - Как будто мы отличить не могли, под­стрелили его или нет. И главное, сталевары врали все, они там были ,отлично все видели ... Только, естественно, убедить начальство, а потом психиатров, что сталевары врут хором, потому как сговорились все, мы никак не могли, все получа­лось против нас. И этот Челобитьев ... Он-то зачем со своими версиями полез? Да у него самого рыло в пуху было .Недаром, получается, на него старики указывали, что он - причина всему. И взять его в оборот нельзя было: знатный сталевар, орденоносец.

Александр Степанович помолчал немного, чтобы перевести дух, потом продолжил:

- Ну вот, много лет ничего никому не говорил, а перед вами разговорился. А ведь взяла с меня тогда подписку комиссия, во главе с профессором, а то и академиком ... Там, значится, как получилось-то? - Он заговорил медленней и спокойней. - Я самый молодой был из всех троих. И в «органы» идти не собирался, меня туда направили в приказном порядке, как тогда водилось, когда в начале сорок шестого из армии демобилизовали. Ну, мое дело маленькое, пошел служить. Для меня это всего-то третий выезд на арест был, я больше в карауле стоял. Ну а кончилось тем, что нас на лечение поместили. И вот проходит год, другой, то я в больничной палате кукую, то меня выпускают. А потом врач вызывает и говорит: «Тебя комиссия из Москвы видеть хочет». Ну ведут меня на эту комиссию. Все ученые сидят, а посередине - профессор-академик, с бородкой клинышком и в очках, все как положено. И он мне, значит, говорит: «Установили мы, что с вами вышла промашка. Дело в том, что мы проводили строго секретный опыт: создали механического сталевара, чтобы он, значит, работал без усталости и без сбоев. А как его срок службы выйдет, чтобы он сам себя и переплавил в тот металл, из которого сделан. И получилось так, что самоуничтожился он на ваших глазах, а вам, естественно, никто не поверил ... » - «Так, получается, я здоров?» ­ спрашиваю. «Здоровы, здоровы, - кивает профессор. - Только одно вот ... Распишитесь в этом документе, что вы всю жизнь будете молчать о том, что видели, в целях сохранения государ­ственной тайны. Никому ни словечка больше об этом Коваче, иначе, сами понимаете, придется вас назад в больницу забрать, чтобы лишние люди про эту тайну не слышали». Я расписал­ся, и меня сразу отпустили, а потом жил себе потихоньку ...

И бакенщиком поработал, и по-всякому. Пенсию-то большую я себе выслужил на том, что двадцать лет просидел начальником радиомаяка - ну, начальником служебной радиостанции, через которую судоходство на реке регулируется и через которую все переговоры идут... Думал иногда над той, давней историей. Выходит, сталеваров ученые предупредили, чтобы те не удив­лялись, что рядом с ними механическое чудо работает, и язык за зубами держали? Вот и отнекивались сталевары, чтобы самим не загреметь за разглашение тайны. Но почему же тогда «органы» предупреждены не были, почему позволили думать на этого ро­бота, будто он - американский шпион? Хотя тут наше дело маленькое, высоким людям виднее. А иногда и призадумаешься ­ вдруг правда в том, что я от стариков слышал ...

- А что вы от них слышали? - спросил Яков Никодимович.

- А такое я слышал, будто Ковач этот был не кто иной, как стальной дух. Стальной человек, который, когда совсем плохо, выходит из печи, чтобы сталеварам помочь, а как на­добность в нем пропадет, так возвращается назад в печь. И будто при большой беде его при звать можно. А сделать это под силу самому лучшему сталевару, который овладел всеми тайнами профессии. На Челобитьева тогда грешили ... Мол, только он мог такое сотворить, больше некому. Он же насчет стали прямо-таки колдуном был, все умения отцов, дедов и прадедов в нем были собраны. Я помню его жилистым таким, сварливым стариком. Хотя, если прикинуть, это тогда он мне стариком казался, из моих двадцати двух лет, а на самом-то деле был он намного моложе меня теперешнего - лет пяти­ десяти с небольшим. И он же, понимаешь, нам головы дурил, что, мол, мертвым он в металл рухнул от наших пуль, как будто все происходило не у него на глазах ... Вот и говорили, что призвал он стального человека, когда танковая сталь не шла и не шла. Я пытал стариков, как же такой призыв сталь­ного духа можно осуществить, но они отвечали, что это ни­ кому неведомо, кроме того, кому тайные знания переданы из рук в руки. Да и нельзя точно сказать, что это сделал именно Челобитьев. Стальной дух, говорили они, иногда появляется и сам по себе, когда чувствует, что пришло его время. Одна­ко, если кто его специально и призывал, то Челобитьев Иван Евгеньевич, больше некому. Больше никто с такой задачей не справился бы.

- А вы-то сами во что больше всего готовы верить? - спросил Яков Никодимович.

- В механического сталевара, - ответил Александр Степанович. - Профессор зря врать не станет. А нынешний Ковач, думаю, - это уже новая модель, современная, напичканная всякими компьютерами и прочим. Эту новую модель теперь секретно испытывают, никому не открывая, что это робот, а не человек. И вам я не советую допытываться. Угодите в психуш­ку, как я в свое время. Сами знаете, за лишнее любопытство языки режут ... А если себе представить, что это стальной дух вернулся в трудные для сталеваров времена ... Тогда надо искать того, кто его вызвал, среди любимых учеников Челобить­ева, кому он мог тайные знания передать, чтобы они не умерли вместе с ним.