Адаптация

Романтические шестидесятые, эксперименты Годара, «Новая волна», советский режиссер Хуциев, киносценарист Шпаликов. Пожалуй, юность тех главных героев была какой-то другой – не правда ли? Как сказал генеральный продюсер нашей «Красной шапочки» Роберт Сергеевич Ланских, она, та шестидесятническая юность, состояла сплошь из лентяев, которые ничего не умели делать, а только читали книги, бренчали на гитарах и мечтали. Сам наш продюсер по возрасту тоже из шестидесятников. Однажды Роберт Сергеевич, на одном из послепередачных фуршетов в ресторане «Петрович», хорошо подвыпив, высказал такую мысль: «Книги – вообще вредная штука. Я, конечно, имею в виду хорошие книги, а не коммерческую литературу. Будь моя воля, я бы их совсем запретил», – «Почему?» – спросил кто-то из нас, кажется, администратор Даша. «Да потому, – грузно надувая щеки и жуя губами, ответил продюсер, – что человек, начитавшийся таких вот книжек, никогда не сможет нормально функционировать в современном мире. Он не сможет нормально зарабатывать, содержать семью, он всегда будет предателем для общества и близких – потому что будет помнить, что там, в книге, он видел нечто такое, чего нет в жизни. И он будет это самое нечто искать, мучиться. Как результат – ослабление воли, потеря самоуважения и желания достойно жить. Ну, это знаете, как оргазм у женщины». Сказав последнюю фразу, Роберт Сергеевич сильнее зажевал губами, нахмурился и, кажется, немного даже покраснел. Регина Павловна, решив, вероятно, что шеф оговорился, недоуменно посмотрела на него. Даша отвернулась в сторону. Марина Рутгерт сидела в изысканной позе, курила тонкую сигарету и бесстрастно ухмылялась – ее трудно было чем-то удивить. «М-да… прошу, конечно, прощения у дам, – кашлянув, продолжил продюсер, – но оно, пожалуй, наиболее точно передает мою мысль. Психологи заметили, что если женщина, никогда ранее не испытывающая оргазм, все-таки однажды его испытает – то она уже никогда этого не забудет, и втайне будет мечтать, как бы ей увильнуть куда-нибудь и снова испытать оргазм. Но это ни к чему хорошему, как правило, не приводит. Семьи разрушаются, люди беднеют, женщина становится несчастной. В наше время лучше уж функционировать без всяких оргазмов – счастливей будешь. Вот и хорошие книги – тот же оргазм, уводящий от реальности в страдания и несчастья. А долгие несчастья человеку противопоказаны, это еще Эпикур говорил… Ну! – тут Ланских высоко поднял свою рюмку с водкой, – давайте-ка, господа телеангелы и телеархангелы, выпьем за то, чтобы поменьше было в нашей жизни несчастий! А книги… ладно, бог с ними, прощаю. Я же не Гитлер какой-то. Сами, если что, отомрут за ненадобностью».

В том же пляжном павильоне, где продавалось пиво, я взял напрокат подводную маску с трубкой и длинные темно-синие итальянские ласты. Войдя по колено в море, я натянул ласты на ноги, затем поплевал на стекло маски, чтобы оно не запотевало, и смыл все водой. Аккуратно приладил маску к лицу, вставил под ремешок дыхательную трубку, зажал зубами резиновый загубник и опустил голову в воду. Не спеша лег, сделал несколько вдохов и, шевеля ластами, поплыл к выходу из пляжной бухты. Песчаное дно постепенно перешло в каменистое, с редкими водорослями и кустиками кораллов. Я проплыл под недостроенным мостиком возле полуразрушенного мола. Здесь было метров шесть глубины. Подо мной плавали рыбы – переливались сиреневыми, зелеными, желтыми, красными цветами. Я нырнул, чтобы поближе их рассмотреть, но сразу резко начали болеть уши. Повернул обратно – но не в бухту, а к молу слева от пляжа, там была видна железная лестница, по которой можно было вылезти из воды.

В это время под собой я увидел странную рыбу сантиметров двадцать в длину – она была толстой, чуть сплюснутой со спины и живота, сужалась к хвосту, имела мощный округлый лоб и большие, как у бычка, глаза. Вместо чешуи – сложенные к хвосту иглы. Рыба лежала на дне под кораллом, едва заметно шевеля плавниками. Медленно поднырнув, я очутился в сантиметрах тридцати от ее спины. Рыба не пугалась и стояла на месте. Я подвел к ней руку и накрыл ладонью ее спину. Рыба всколыхнулась в моих пальцах, стала открывать и закрывать рот, раздуваясь как шар. Поддерживая ее с двух сторон, я всплыл. Диковинное животное уже полностью надулось и ощетинилось иголками. Я отпустил ее – смешно переворачиваясь с боку на бок, рыба пучила нахмуренные глаза, хватала ртом воду и быстро шевелила пятнистыми плавниками, пытаясь плыть. Рыба-шар? Да, похоже, это она. Так вот, значит, ты какая. Я поддерживал Рыбу-шар с боков, поглаживая ее плавники, лоб и иголки, которые совсем не кололись – она была довольно легкой в воде, как надувной, немного наполненный водой мячик.

Я убрал руки из-под нее. Недовольно морща лоб, Рыба-шар начала сдуваться и, набирая скорость, быстро растворилась в прозрачной воде.

К подружкам из Перми возвращаться не хотелось. Но необходимо было забрать свой рюкзак на шезлонге, где лежали деньги, сигареты и CD-плеер с дисками.

Вернувшись на пляж, я увидел, что обе девчонки вошли в воду. Тем лучше. Я подошел к своему креслу, взял рюкзак. В этот момент в рюкзаке, глубоко внутри, зазвонил мобильный телефон.

Я вначале даже опешил – совсем забыл про мобильник. Но он трезвонил переливчатой мелодией Моцарта. Я порылся в рюкзаке и вытащил свой серо-белый старенький «Сименс А52» с вечно умирающей батареей. На дисплее был высвечен номер Шумакова. Секунду поколебавшись, я нажал на кнопку с нарисованной на ней зеленой трубкой.

– Алле, Саш! – раздался знакомый голос. – Я в туннеле еду, сейчас связь пропадет. Съемки начинаются завтра, предварительно в двенадцать. Ланских просит снять сразу все программы на месяц вперед, он в Швейцарию уезжает. Слушай, перезвони Регине, она тебе сама все…

Связь оборвалась.

Я стоял и смотрел на телефон в своей руке. Похоже, объяснять что-либо было бессмысленно. Я был в Египте, съемки начинаются завтра. Выходит, я сделал свой микроскопический выбор: полз, полз червяк и решил храбро отползти в сторону.

Телефон снова зазвонил.

Взглянул на дисплей: Регина.

– Алло…

– Саша, добрый вечер. Я не поздно?

– Да нет… Хотя, в общем, да, – сказал я.

– Я не знаю, звонил ли вам Игорь. Завтра срочные съемки…

– Да, звонил. Я не приду.

– Ну так вот, начало не в двенадцать, а в одиннадцать. Что?

– Меня не будет, Регина Павловна. Я в Египте.

– В «Ритме»? (Так называлась наша монтажная на улице Галушкина возле ВДНХ). Что вы там делаете? Да нет, не сейчас, Саша, съемки начнутся завтра, нужно срочно подготовить хотя бы примерный сценарий и подводки на тему…

Я еще в конце монолога мчащегося в «Ниссане» по туннелю Шумакова начал рыть ногой в горячем песке ямку. В сущности, ничего героического, как и трагического не происходило – я терял довольно денежную работу и немного подставлял свою компанию. Но замену мне, если постараются, найдут быстро – на ТВ долгоиграющих гениев не бывает. Жаль, что с деньгами теперь будет трудно. Особенно, когда я вернусь в Москву – сбережений хватит на месяц, два…

Слушая длинные рассуждения Регины Павловны, я бросил «Сименс» в ямку, придавил его носком ноги, а второй ногой быстро засыпал его песком сверху и утрамбовал. Постоял, прислушался – тишина.

Когда я уже собрался, забросив рюкзак за плечо, уходить, телефон вновь зазвенел. Вероятно, в момент похорон несколько песчинок под тяжестью моей ноги надавили на одну из кнопок. И теперь было странно и как-то глупо слушать, как под землей тихо тренькает мелодия Моцарта.

Я возвратился на пирс.

Возле полуразрушенной балюстрады я нашел пустое кресло, развернул его к горизонту, сел и стал смотреть на море. Прохладный ветер с легким запахом йода дул в лицо. Неподалеку, на краю пирса, на полиуретановом коврике лежала высокая женщина примерно моих лет и что-то писала ручкой в большой тетради. Я вытащил пачку «Голуаз», закурил. Смотрел на море и на женщину. Она писала, а в перерывах поднимала голову, щурилась, сдвигала с волос на глаза большие солнечные очки и смотрела на море. Время от времени она доставала сигарету и выкуривала ее. Я тоже курил и смотрел на море. Потом я надел на уши наушники, вставил в плеер диск «The Doors» и стал, глядя на легкие волны, слушать песню «Strange days». Мое желание взять обратный билет, возникшее после прогулки сквозь строй торговцев и усилившееся после разговора с девчонками, улетучивалось. Все-таки наедине с природой здесь было вполне неплохо. Я вспомнил слова Гуча о том, что если найдется место, где захочется умереть, то там и нужно жить. Что-то в этом есть, в этой мысли. Если бы не существовал чистилищный аэропорт Хургады, унылый отель «Мирамар», эти бегущие толпами навязчивые торговцы – то здесь, в этом кусочке спокойного мира с пишущей женщиной и плавающей неподалеку Рыбой-шар можно было бы жить и умереть. Или наоборот. Хорошо, что есть рыбы, которые молчат и светятся нереально чудесными красками. Хорошо, что есть море, удивительно прекрасное по сравнению с безжизненной желтой землей на берегу. Хорошо, что есть эта спокойная женщина, как большая сильная чайка на каменном пирсе.