Страница 33 из 127
«А, это Вы? Ну, здравствуйте, а я сейчас прямо из Харбина – от службы движения, прибыл во Владик за „литёркой“ (экстренный поезд, обозначенный не номером, а литерой – буквой алфавита – примечание переводчика). Через час назад в Дальний убываю…»
«Ну, ну что там, в Артуре?! Есть ли новости»
Злобно швырнув на свободный стул свою шубу, занесенную снегом, он подошел к столику, и тяжело опустился на диван…
«Сдaли!…»
«Что сдали? Кого сдали?»
«Не „что“ и не „кого“, а сами сдали!… Понимаете?Сами сдали!» – промолвил он, отчеканивая каждый слог.
«Нам, в 900-том, тоже приходилось туго. Я это помню
Тоже тогда – врасплох. Где мы не сдавали – там выкручивались. Сдали – значит сразу признали себя побежденными…
И будем побиты! И поделом! – вдруг выкликнул он. – Казнись! К расчету стройся! „Цесаревич“, „Ретвизан“, „Паллада“ – подбиты минной атакой; „Аскольд“, „Новик“ – здорово потерпели в артиллерийском бою; „Варяг“, „Кореец“ – говорят уничтожены в Чемульпо; транспорты с боевыми припасами захвачены в море; „Енисей“, „Боярин“ – подорваны собственными средствами, a „Рюрик“, „Громобой“, „Россия“, „Богатырь“ – здесь, во Владивостоке, за 1000 миль!…
Крепость в Артуре готовят к бою после начала войны! Стреляли только три батареи: форты были по зимнему; гарнизон жил в казармах, в городе; компрессоры орудий Электрического утеса наполняли жидкостью в 10 часов утра, когда разведчики уже сигналили о приближении неприятельской эскадры!… He посмеют! Вот вам!… Посмели!»
Он отрывисто бросал свои недоговоренные фразы, полные желчи, пересыпанные крупной бранью. Это был крик бессильного гнева…
Бывшие в буфете случайные офицеры армии и флота, слушали его, жадно ловя каждое слово, не обращая внимания на брань.
Все сознавали, что она посылается куда-то и кому-то через их головы, и, если-6ы не чувство дисциплины, взращенное долгой службой, все присутствующие всей душой присоединились бы к этому протесту сильного, энергичного человека, выкрикивавшего свои обвинения…
Ho, странно, по мере того, как со слов путейца ярче и ярче развертывалась перед нами картина русской беспомощности – какое-то удивительное спокойствие сменяло мучительную тревогу долгих часов неизвестности и томительного ожидания…
Семёнов случайно взглянул на соседский столик – увидав седого полковника. Он сидел, весь вытянувшись, откинувшись на спинку стула, засунув руки в карманы тужурки, и, казалось, что… если бы кто-нибудь, в этот момент, хоть что-нибудь ещё сказал бы плохое о России, то это могло 6ы кончиться очень дурно…
«Измена!… Я верю, я не смею не верить, что невольная, но все же измена…» – закончил путеец, тяжело переводя дух.
«Пусть так! Что было – то было… Не переделаешь!» – очень тихо и ясно сказал в наступившем молчании полковник. – «Но все это – только начало. 3а нами – Россия. А пока… мы, ее авангард, мы, маленькие люди, мы – будем просто делать свое дело!»
И в голосе этого человека, на вид такого больного и слабого, Владимиру вдруг послышалась та же звенящая нота, которая звучала в голосе молодого подпоручика, на вопрос -«Что же делать будем?», крикнувшего: «Умирать будем!»
И он снова поверил, что мы им – ещё покажем!
… Шуркин, торопливо поздоровавшись с кем-то из офицеров, наклонился к уху Семёнова и азартно защептал:«Владимир Иванович, не показывая виду, что спешите… за мной, самым быстрым аллюром…»
«Что случилось, Павел Васильевич?»
«Не иначе, в цвет попал…»
Буфет для пассажиров третьего класса – который посещали и станционные рабочие – размещался в полуподвале…
Керосиновые лампы тускло светят в облаках табачного дыма и кухонного чада.
Ha полу, покрытом грязью и талым снегом, занесенным с улицы, целые лужи пролитого вина и пива… валяются разбитые бутылки и стаканы, какие то объедки…
Обрывки нескладных песен, пьяная похвальба, выкрикивания отдельных фраз с претензией на высоту и полноту чувств, поцелуи, ругань…
Общество тут было самое разнообразное – мелкие собственники-мещане, «ремеслуха», приказчики, извощики (именно так!)… – рубахи – косоворотки и воротнички «монополь», армяки, картузы, пальто с барашковым воротником, шляпы и даже шапки из дешевого китайского соболя, окладистые бороды и гладко «под англичанина» выбритые лица… народ, короче…
В углу, рядом со стойкой, на которой стоит огромный красной меди красавец самовар (и за которой блестит краснощёкое лицо содержателя, так – что кажется, за стойкой ещё один такой же самоварчик, поменьше), за замызганным столиком – вполпьяна пролетарий, по виду – паровозник, потому как чёрен от копоти и угольной пыли… («Мой папаша – паровозный машинист, придёт со службы, и моется мылом зелёным, коричневым, розовым – а пена всё равно одного цвета! -Верно, белая? – Нет, чёрная!» Лидия Чарская)
Увидев Шкуркина и Семёнова, он приоткрыл пошире мутные глаза и с усилием промолвил:«Б-б-блинов…»
Семёнов отрекомендовался:«Лейтенант флота Семёнов», и прищёлкнул каблуками.
Пролетарий ещё больше округлил пронзительно-бараний взгляд и резюмировал:«Н-ну и хуй с т-тобой, С-семёнов… Б-блинов х-хочу… с тёшей…»
Шкуркин ловким, неуловимым движением, врезал пролетарию в подбородок…
Лязгнув зубами, гегемон трудовых масс взбрыкнул в воздухе растоптанными сапогами и грянулся вместе со стулом на замызганный пол… Шкуркин, схватив его за грудки, поднял в воздух, потряс, и усадил на услужливо поданный Семёновым стул, доверительным голосом спрося: «А ещё – хочешь?»
Пролетарий, с глубоким раздумьем на узком челе, переспросил:«Б-б-блинов? Ещ-щё хочу…»
«Павел Васильевич, может… ну его? Зачем он Вам сдался?»
«Э-э… не скажите, Владимир Иванович… мне тут сообщили, что этот Цицерон общался давеча с тем пиратом, которого я в „Ароматном облаке“ замочил… а о чём мог общаться хунхуз с помощником машиниста?»
«Ну, я не знаю… может, перевезти чего надо, на паровозе…»
«Ага, ага… или поезд остановить посередь тайги, в условленном месте? Или… еще о чем? Минуточку, сейчас я его подбодрю…»
С этими словами Шкуркин немилосердно схватил пролетария за густую шапку не стриженных и давненько не мытых, сальных волос, проволок к выходу, где стоял полу-ушат с грязной водой, куда посетители кидали окурки, и с размаху погрузил железнодорожника лицом прямо в помои…
«Брр-урр… бль-бль… у-ааа… за чт… бль-бль… то, барин… бль-бль… ой, не надо, ой бль-бль… а-ааа!»
«Готов к диалогу?»
«Что… а-аа… ко всему, ко всему, барин… не на-а-доть…»
«Ну, не буду… что от тебя ходя хотел?»
«Ничего, Христом Бо… бль-бль… ничего… бль-бль… всё скажу, не надоть!»
«Второй раз спрашиваю – что от тебя хотел ходя?»
«Да сущую ерунду – он хочет уголь поставлять для Уссурийки, и просил проверить-хорошо ли в топке образчики будут гореть, которые он мне передал…»
«А чего он с этими образчиками в деповскую лабораторию не обратился? У них там и стенд калорификационный есть…»
«Чаво-о?»
«Всё ясно. Где образцы угля?»
«Туточки вот… я ништо… я токмо аванс пропил…»
«Посмотрите, Владимир Иванович, что Вы скажете…»
«Странно… уголь как уголь… впрочем, я не инженер… хотя… позвольте – ка… эй, любезнейший! Одолжи-ка вот тот ножичек…»
Совершенно невозмутимый буфетчик вручил Семёнову огромный тесак – которым только что кромсал ветчину…
«Ага… так я и думал – что-то лёгким мне показался этот камешек… смотрите, слой бумаги, облепленный угольной пылью… а внутри – м-м-м, как пахнет… пироксилин? – похоже… а вот и детонатор, с огнепроводным шнуром… попадёт это в топку, шнур загорится… забавно…»
«И мне тоже… с каких это пор разбойники диверсиями занялись?»
Глава девятая. Пiраты Тiхаго Океану.
Достойное решение… идти во Владивосток!
Но как, каким именно путём?
Согласно довоенному маршруту, путь «Херсона» на далёкую Родину пролегал через Зондский пролив, причём предполагалась бункеровка в бухте Ломбок…