Страница 11 из 66
— Это радует. Ну а все таки…Кто я? И где я?
— Вы — работник НКВД. Вольнонаемный. Вот, держите Ваше служебное удостоверение…
Я с недоумением уставился на ярко-алые корочки. Все так и есть! Союз ССР. Народный Комиссариат Внутренних Дел, Управление по городу Ленинград. ВЧ с четырехзначным, ничего не говорящим номером. Синяя печать, фотокарточка четыре на девять с левым уголком, матовая…На фотографии — я, собственной персоной, в гимнастерке без головного убора…
— Не удивляйтесь! — пояснил Лацис. — Фото Ваше мы из Вашего личного дела пересняли…
— Но гимнастерка?!
— Нарисовали. У нас знаете, какие мастера есть? Хотите, мы вас ради смеха изобразим целующимся, например, с Любовью Орловой?
— Я Серову предпочел бы…Но что значит эта ВЧ? И когда я туда по вольному найму просился?
— Номер этот означает Тюрьму специального назначения, а если проще — ОКБ № 172. Работают в этом конструкторском бюро, как Вы уже, видно, поняли, заключенные. Вот такие, как Александр Игнатьевич…
К нашему столику — прямой, подтянутый и свежий, как будто вчера вечером он не водку пьянствовал, а совершал терренкур[24] по окрестностям Марциальных Вод (Курорт под Петрозаводском, известный ещё с петровских времен. Я там лечился. Прим. Переводчика), подошел заключенный Вершинин.
— Желаю здравствовать, гражданин начальник! И Вы будьте здоровы, коллега! Что, кофейку-с? Верочка, нам «адвоката»! (Для начала, нужно приготовить одну порцию крепкого черного кофе. Затем, в айриш-стакан до половины налить абрикосовый бренди, наполнить стакан до краев черным кофе и выложить сверху взбитые сливки. Последним штрихом станет ликер «Адвокат», которым нужно полить сливки. С похмелья бодрит-с. Прим. переводчика).
Вчерашняя официантка, радушно сияя своими золотыми коронками, мигом вылетела со стороны кухни, неся сияющий поднос с тремя высокими чашками, над которыми белела гора нежнейших сливок…Как видно, нравы подполковника ей были хорошо известны.
Расставляя толстостенные, распространяющие изумительный аромат мокко чашки, она как-бы случайно продемонстрировала мне вырез своего фасонного халатика, в котором открылась умопомрачительная картина пышнейшего бюста, украшенного свежим засосом. Мимолетно укусив меня за мочку уха, она сыто промурлыкала:
— О-о-о, мой тигренок…
Когда девушка удалилась на безопасное расстояние, подполковник конфиденциально мне сообщил:
— Вы бы были поосторожнее, с этими дамами! По мне, так безопасней дикобраза отлюбить…
— В каком смысле, дикобраза? — не понял его я.
— Да в самом прямом-с… Помню, возвращались мы с войны Чако, в 1935-том, через Северо-Американские Соединенные Штаты, в Европу… И вот в Майями, штат Флорида, кто-то возьми, да скажи нам, что по их местному закону запрещается насиловать дикобразов… Ну, мы были слегка по случаю славной победы под-шофе…
— И что?! — восхитился я.
— Да, что… поймали мы, разумеется, немедленно того дикобраза, и его незамедлительно того-с… А что они, америкашки, нам сие запрещают, в самом-то деле?
— Ну и как оно? — заинтригованно спросил Лацис.
— Да… как-то показалось не очень! Потом еще иголок из промежности вытаскивать пришлось…(Подлинный случай. Про бесчинства русских в Майями я сам читал в газете «Суомилаттери». Прим. Редактора). Но со здешними барышнями вы будьте поосторожней…
— Ага! — подтвердил чекист. — Тут на майские праздники девки в свой корпус электрика заманили! Только на день Военно-Морского флота[25] парня и нашли…что они с ним творили, заразы! И по-очереди, и скопом…как только жив остался…Но Вы хотите понять, что Вы здесь делаете? А вот что…
10
… Под эту задушевную песню, льющуюся из висящих на чугунных столбах уличных «колокольчиков»(Репродукторы. Используются для постоянной ежедневной и круглосуточной коммунистической пропаганды. Прим. Редактора)(Преувеличение. Вещание производится только с шести часов утра до двенадцати часов ночи. Прим. Переводчика) мы с расконвоированным зека Вершининым бок обок шли вдоль бесконечного красно-кирпичного забора, за которым вздымались острокрышие цеха когда-то Путиловского, а ныне и впредь Кировского завода.
И тоже, задушевно беседовали…
… — А вот скажите, Александр Игнатьевич! Я так понял, что Вы сумели эмигрировать, раз Вы где-то там воевали…
— И там воевал, и там тоже воевал… Я ведь, по совести, ничего другого и не умею! Так что после Гнилого Поля (лагерь Добровольческой Армии в Галлиполли. Прим. Переводчика) выбор-то у меня был не велик-с. Либо в грузчики, либо тапером в публичный дом, так как такси водить я не умел…А тут вдруг подвернулся случай…И оказался я сначала под Сайгоном, гоняя по джунглям аннамитов, а потом в алжирской пустыне… Тут уж нас рифы гоняли… Ох и вредный они народец! Не хуже наших махновцев, не к ночи будь помянуты…
— Это-то понятно! Да как Вы с Питере оказались?
— Не поверите, коллега! Помирать приехал! — с каким-то нервным смешком отвечал Вершинин.
— Так зачем же помирать? — изумился я.
— Не зачем, а отчего…, — наставительно поднял палец вверх подполковник.
— И все же, если не секрет?
— Да какой же, батенька, тут секрет…, — смущенно хихикнул мой собеседник. Почему-то настоящие мужчины, рассказывающие о своих проблемах, поневоле частенько впадают в ернический тон. — Так, вдруг стало меня по утрам тошнить-с, как беременную гимназистку… Аппетиту нет, голова кругом-с…Пришел я в Сан-Сюльпис, там один из наших, военврач Турбин, санитаром в морге подвизается…Он меня посмотрел, пощупал, постучал и говорит — да это все ерунда-с! Так, обыкновеннейший маленький рачок-с… Дал мне три месяца на сборы.
Н-ну, я подумал, подумал… Что толку тянуть? Можно, конечно, было просто выпить бутылку коньку-с, да и заглянуть в дуло… Да только меня вдруг со страшной силой домой потянуло! На Родину… Хоть бы одним глазком взглянуть на мой родной Питер перед смертью! Собрался я, отдал все долги, через РОВС (Российский Общевоинский Союз, организация русских офицеров в зарубежье. Прим. Переводчика) нашел концы в Финляндии…
Вот, представьте, пробираюсь я вместе с финном-проводником через кордон под Сестрорецком…Казалось бы — все тоже самое: ночь, мокрая трава, те же лягушки под той же луной истошно орут…Ан нет! Дома я!.. И так мне вдруг на душе стало светло и радостно, как не поверите, бывает только в Христово Воскресенье…
И тут из кустов вылезает какой-то карацупа с индусом (Карацупа — это знаменитый большевистский пограничник, можно сказать, имя нарицательное, а Индус — его собака, из политкорректности переименованная потом в Ингуса, Прим. Переводчика) и оба[26] нечеловеческим голосом орут: «Стой! Кто идет?! Руки вверх!!»
24
Лечебная ходьба
25
Отмечается с 22 июня 1939 года
26
Как может собака орать нечеловеческим голосом? А каким же ей орать, человеческим, что ли?