Страница 26 из 36
— Ой, нет! — чуть не в один голос ответили ребята. — Мы совсем недавно так поддали…
— Что ж, вольному воля. — Командор энергично взялся за ужин.
— А о чем вы хотели нам рассказать? спросила Оса. — Ну, как раз перед тем, как ужин привезли?
— Я? — Командор сдвинул брови, припоминая. — Ах, да! Я хотел рассказать вам одну историю, которая не здешних мест касается, но кое-что проясняет… Это в Латвии было. Дай Бог памяти лет десять, если не пятнадцать назад. Ну, в общем, когда все мы жили единым Советским Союзом и даже помыслить никто не мог, что этакая громада возьмет и рухнет в одночасье. И была в Латвии своя особая копченая рыбка — нежная, сочная, так хороша, что словами не передашь. По-латышски называлась «луциэше». Собственно, это была разновидность бильдюжки, но особая балтийская разновидность. И вот приехал я туда в очередной раз, после того, как не был несколько лет, и, гляжу, плоховато с этой луциэше и на рынках, и в кооперативных рыбацких магазинчиках… Вот я и спросил у одного моего приятеля, офицера рижского уголовного розыска, куда эта копченая рыбка перевелась. Он мне объяснил… — Командор отправил в рот очередную ложку пшенной каши и оглядел своих слушателей. — За что купил, за то продаю, я потом слышал другие версии, но меня там не было, так что… — Он пожал плечами. — В общем, версия моего приятеля была такова. Решили где-то наверху, что луциэше — это невыгодно, слишком мелкая рыбка, и надо увеличивать поголовье трески. Треска — она рыба большая, мол, солидная. Вот и запустили в прибрежные воды дополнительные выводки трески — чтобы она подросла и кишмя там кишела. Одного не учли: что треске, как всякому живому существу, кушать хочется. Вот эта новая треска и сожрала всю луциэше. Подросла на ней, не спорю. Но поскольку кушать ей было больше нечего, то подросшая треска взяла и ушла к шведским берегам, на радость тамошним рыбакам! А возле нашинских берегов вообще пусто стало. И тогда, чтобы восстановить поголовье рыбы, которое сами же и извели, природное равновесие нарушив, решили наверху запретить частный Рыбацкий промысел. Вот так! Половина Латвии легла спать честными рыбаками, а продулась браконьерами! Со всеми вытекающий последствиями — штрафами, конфискацией сетей и лодок, тюремными сроками за незаконную ловлю. Теперь только самые отчаянные рисковали в море выходить, и в незаконные коптильни всегда очереди стояли. Понимаете? Разрушился уклад, существовавший испокон веков, потом, спустя уже сколько лет, поголовье рыбы восстановило и луциэше размножилась в отсутствие лиц ней трески, и треска возвращаться стала. Но за эти годы многое другое оказалось сломанным. В частности, то, что непосредственно касалось моего приятеля, офицера уголовного розыска. Раньше отцы сызмальства брали сыновей в море, приучали к своему труду. А тут выросло целое поколение, отлученное от моря, которым нечего было делать, нечем руки занять. И от этого резко подскочил уровень преступности — особенно молодежной преступности. В рыбацких городках, где раньше можно было кошелек на крыльце забыть и утром найти нетронутым, теперь стало небезопасно гулять поздним вечером. И эти криминальные и прочие проблемы стали нарастать, как снежный ком… Улавливаете? А пошло все от одного непродуманного решения — увеличить количество трески.
— На Волге приблизительно то же самое, — после паузы продолжил командор. — И разорена она хищнически, и загажена, и погублено многое… Тут и сброс промышленных сточных вод, и неразумные плотины, и… — Командор махнул рукой. — Доходит до того, что в ряде мест не рекомендуют осетров добывать, потому что у них мясо отравлено химическими и радиоактивными отходами. И таких осетров легко узнать — у них мясо слоится… Я вот лежу и вспоминаю поэта Языкова — был такой замечательный русский поэт, выросший на Волге. Знаете, как он о Волге написал? «По царству и река!» Это он к Рейну, к великой немецкой реке, обращался с приветом от Волги… — И командор продекламировал:
Где все это? — спросил командор. — Благородство, торжественность, величие и чистота? Где то, о чем дальше Языков пишет:
Храмы тоже извели! Везде пустота, разорение, грязь и бедность…
— Но все равно, Волга — это замечательно! — сказала Оса. — И когда вот так плывешь, то… — Она запнулась, не находя нужных слов, чтобы передать свою очарованность великой рекой.
— Кстати, Рейн, к которому Языков обращал привет от Волги, люди тоже загадили хуже некуда! — обронил Петькин отец.
— Загадили, да вовремя спохватились! — ответил командор. — Ты почитай, какие суровые меры эти немцы ввели, как карают предприятия за любое загрязнение Рейна! Вон не так давно я прочел в одной из газет, что в Рейн форель вернулась, рыбаки с удочками сидят, ловят… А ведь форель может жить лишь в очень чистой воде!.. Но ничего, Бог даст, мы и у нас все поправим. Есть какое-то шевеление, чувствуется оно. Но этим предстоит вашему поколению заниматься. — Командор поглядел на ребят. — Это вам очищать и приводить в порядок то, что мы вам оставляем изгаженным и разоренным. Так что смотрите, не сметь сплоховать!.. Уф! — Устав от долгой вдохновенной речи, которая потребовала у него большого напряжения сил, командор откинулся на по душки. — В общем, я верю, что все будет хорошо. И «храмы древние с лучистыми главами» вы еще увидите, и лет через двадцать — двадцать пять поплывете по такой Волге, что мне заранее завидно! Ведь я до этого не доживу…
— Доживешь и переживешь! — возразил Петькин отец. — Кому-кому, а только не тебе впадать в уныние! В такой передряге побывал, что теперь тебе сто лет жить, раз ты в ней уцелел…
— Да… — Командор довольно улыбнулся. — Видишь, я был прав! Но конечно, если бы не ребята… Как нам повезло, что они у нас совсем не паиньки! — Командор подмигнул Петькиному отцу. — Настоящие разбойники, которые себе на уме!
— Выдрать бы всех хорошенько, и тебя — в первую очередь, — с шутливой ворчливостью заметил Петькин отец. — Хоть теперь-то ты понимаешь, чем могло кончится твое Донкихотство?
— Донкихотство ничем плохим кончиться не может! — торжественно провозгласил командор. — На Дон Кихотах мир держится. Поэтому Господь никогда не обходит их своей милостью! Там, где нормальный человек шею свернет, Дон Кихоты всегда под высшей защитой! И знаете, — сказал он, общаясь ко всем, — я на удивление хорошо себя чувствую! И даже не чувствую, что был на волосок от смерти. Против донкихотства у курносой кишка тонка!
Он отставил пустую тарелку на тумбочку и выпил остывший жидкий чай.
— Хоть сахару кладут не скупясь, и то спасибо, — совсем другим голосом, спокойным и будничным, заметил он. — Как там дела у Никиты и Алены? В каком состоянии вы их оставили?
— Вроде начали приходить в себя. Ну, я тебе уже говорил… Да, что я забыл сказать — мужики втихую стерегут ферму, на случай, если Басмач вздумает вернуться, чтобы отомстить.
— На ферму он не сунется! — с уверенностью заявил Николай Христофорович. — А если и вздумает кому отомстить, то будет искать, как до меня добраться — ведь это из-за меня они лбы расшибли! Надо будет быть поосторожней, когда дальше на яхте отправимся. Если, конечно, его к этому времени не поймают… Ведь он и с берега обстрелять может, и на ночлеге подстеречь, и даже попробовать на яхту проникнуть. Я даже не знаю, стоит ли нам продолжать путешествие, если Басмач все еще будет в бегах.