Страница 5 из 15
Согласился тогда с девушкой Олей, троллейбусной провидицей, не без грусти согласился, даже с обидой на провидицу: все-то она ведает, все подмечает, компьютер — не человек.
— Вы правы, Оля, все у меня в квартире полудохлое. А она возьми да скажи — обиженным в утешение, скорбящим на радость:
— Не все. Книги живые. Видно, что их читают и ценят. Вы кто по профессии?
Выигрышный для Дана вопрос.
— Цирковой артист. Жонглер.
Тут обычно девицы-красавицы, душеньки-подруженьки должны ахнуть, ручками всплеснуть: как интересно! сколько романтики! цирк — это вечный праздник! И посыплются вопросы — один другого глупее: в каких странах побывали? сколько циркачам платят? правда ли, что они ежедневно рискуют смертельно? Это Дан-то рискует, с его булавами и кольцами… Хотя риск, конечно, имеется: брякнешься с моноцикла, не успеешь собраться, придешь на ковер неудачно — можно, например, и руку сломать…
А обычного не случилось. Оля не ахнула, не всплеснула руками, глупых вопросов не задавала. Она лишь кивнула согласно, приняла к сведению информацию, но увидел Дан — или почудилось ему? — в мимолетном косом взгляде ее, даже не взгляде — промельке, секундное-удивление. Увидел Дан и растолковал его по-своему: как так — жонглер и книги читает! Быть того не может! Серый, лапотный, со свиным-то рылом…
Что, в сущности, происходило? Дан чувствовал глухое раздражение против Оли, даже не раздражение, а какое-то внутреннее сопротивление тому явному чувству симпатии, которое она вызвала к жизни и которое все еще жило в нем, — непонятное чувство, ничем не объяснимое, не подкрепленное. Но сам же анализировал — работала где-то в мозгу счетная машинка: а зачем сопротивляться? что она плохого сказала? Ничего… А взгляд? Почудилось Дану, настороженному, как зверь перед дрессировщиком. Странное дело: когда Дан попадал в чужую компанию, где собирались люди, от цирка далекие, он всегда так настораживался, словно ощущал некую неполноценность перед всякими там физиками-лириками. Потом она, конечно, проходила, неполноценность его распрекрасная, а поначалу… Ах, как он завидовал в такие минуты другу Коле, который не страдал разными «интеллигентскими комплексами», уверенному и сильному Коле, чей внутренний мир не поколебать никакими косыми взглядами — крепость, а не мир. Коля угнездится за столом, пойдет анекдотами сыпать, а то ухватит пяток тарелок со стола, почнет жонглировать, к ужасу хозяйки, — знай наших! — сорвет аплодисменты, привычные для него, как щи в буфете, и вот уже физики-лирики ему в рот смотрят, слушают, развесив уши, как он в Америке с миллионершами сухой мартини на спор хлебал — кто кого перепьет, а где-нибудь в Австралии метал бумеранг «по-классному», на зависть аборигенам. А физики-лирики целыми днями сидят за столами да синхрофазотронами и дальше своих развесистых ушей ни черта не видят.
— Я для них кто? — спрашивал он. — Человек из другого мира. Чей мир лучше? Ясное дело — мой. Вот я им про то и толкую по силе возможности…
Что и говорить, силы у Коли — навалом. Дану бы хоть малую толику ее…
А Оля будто подслушала мысли Дана. Спросила, как объяснила давешний взгляд:
— Может, вы тоже волшебник?
— Это как?
— Когда вы ухитрились библиотеку собрать? Да еще такую богатую…
Сказала — и бальзам на душу. Нет, милый Дан, псих ты ненормальный, закомплексованный, пора тебе путевочку в институт имени доктора Ганнушкина выколачивать — в отделение пограничных состояний, где такие же нервные полудурки в байковых пижамах фланируют, седуксен лопают и боржомом запивают. Вопрос-то Олин законный и удивление вполне объяснимое.
— По городам и весям подбираю. Книжные магазины везде есть, а в них работают тети, у которых детишки цирком болеют.
Посмеялись. Прошлась мимо стеллажей, провела кончиками пальцев по корешкам книг, как поласкала. Обернулась:
— Хочется мне вам приятное сделать.
Это уже интересно.
— Что именно?
— Существует книга, о которой вы мечтаете?
Нелепый вопрос: таких книг десятки. Хотя, впрочем…
— Есть такая…
— Зайдите завтра в Дом книги.
— И что будет?
— Что-нибудь да будет.
Теперь Дан посмеялся — из вежливости: честно говоря, шутки не понял, сложно шутит девушка Оля, не осилить умишком бедному жонглеру…
…А между тем пора вставать, пора делать зарядку, пора открывать настежь окно, впускать в полутемную комнату холодное и сырое утро. Ох-ох-ох, грехи наши тяжкие, будь проклят тот, кто придумал скрежещущее железом слово «режим».
Однако встал, сделал, открыл, впустил. Умылся, яичницу пожарил. Что за жизнь: вечером яичница, утром яичница. Друг Коля советовал:
— Женись, Дан, непременно женись, но возьми кого из кулинарного техникума с обеденным уклоном. И лучше всего — сироту детдомовскую. Она на тебя молиться будет, пылинки сдувать, а уж отъешься…
Люська, Колина жена, готовит распрекрасно, но есть у нее стальная старушка мама, с которой Коля находится «в состоянии войны Алой и Белой розы». Так он сам говорит, пользуясь полузабытыми школьными знаниями. Хотя ни он, ни стальная мама ничем не напоминают сей цветик. Разве что шипами.
А яичница — вершина кулинарной мысли Дана. Вчера посреди разговора он вдруг спохватился:
— Вы же с работы. Голодны небось? Она засмеялась:
— Как зверь!
— Я сейчас приготовлю. Только, кроме яиц, у меня ничего нет… — Как будто объявись у него мясо, так он немедля жаркое или бифштекс сотворит!
Но Оля не ломалась.
— Обожаю яичницу. Жарьте. Когда-нибудь потом я приду пораньше и наготовлю всякой вкуснятины.
Прекрасная перспектива! Дан, грешный, любил «всякую вкуснятину», да и намек Оли на «потом» — чего-нибудь он да стоит?
Ели прямо из сковороды — горячую, потрескивающую, плюющуюся желтым маслом, звонко хрустели редиской — еще пустотелой, весенней, привезенной на московские рынки веселыми усачами южанами, запивали малость подкисшим «Мукузани», обнаруженным в холодильнике, хотя по всем известным Дану светским правилам красное вино никак не подходило к их нехитрой еде. Да и какая разница — подходило или нет? — если лопать хотелось невероятно вопреки здравому смыслу. Ну с Олей все понятно, она только-только с работы, обедала давно, но Дан-то всего за час до свидания покинул уютную харчевню неподалеку от циркового главка, где, кажется, отъелся за весь день маеты и беготни. А может, чувство голода — штука заразная? Или волшебница Оля способна испускать неизвестные науке флюиды, которые заставляют Дана чувствовать то же, что и она, хотеть того же, что и она?
Волшебница… Редкая по нынешним временам профессия. Далекие средние века, время расцвета волшбы и колдовства, тем не менее привели к захирению эту могущественную профессиональную касту. Одна святейшая инквизиция отменно постаралась и преуспела в том. Но вот явилась все же одна — из ныне вымерших, пробует свое забытое могущество на обыкновенном советском жонглере. Получается? Чегой-то не шибко…
Вспомнил еще: выходили из дому, провожал он ее до троллейбусной остановки, спросил — скорее из вежливости, чем по осознанному желанию — о следующей встрече. Получил лаконичный ответ:
— Созвонимся.
— Я — вам?
— Нет, я — вам.
— Я бываю в студии с десяти до двух ежедневно.
— Позвоню.
— Когда? — привычка требовала настойчивости.
— Завтра или послезавтра.
— Жаль, что дома нет телефона: сидел бы и ждал звонка, никуда б не ходил, шею не мыл бы…
— Шею — это ужасно… А что, не ставят телефон?
— Обещают.
— Обещанного три года ждут, помните? Прикинул в уме, засмеялся:
— Как раз три года и минуло.
— Значит, поставят.
— Когда?
— Завтра или послезавтра.
Однообразна девушка Оля, второй раз по шаблону отвечает.
— Хотел бы поверить.
— А вы верьте мне. Я же волшебница.
Да какая, к черту, волшебница! Брился в ванной, жужжал «Харьковом», анализировал от нечего делать. Кто она — Оля? Ответ — никто. Не знает он о ней ничегошеньки: ни профессии (если не считать волшебства), ни адреса, ни отчества, ни фамилии. Если по анкете: ни возраста, ни семейного положения, ни национальности, ни отношения к воинской службе. Хотя последнее и знать ни к чему. А характер? Ответ — никакой. Не обнаружил он в ней характера, не проявилась она ни в чем. Интересы? Неизвестно. Привычки? Тайна. Привязанности? Мгла. Вот яичницу ела, да еще намекнула, будто готовить может. Волшебница-кулинар, по совместительству на полставки. Ну, к книгам с пиететом относится — уже приятно. А еще что? Ответ — ничего боле. Этакое среднестатистическое неизвестное в юбке. Среднехорошенькая, среднеговорливая, средневеселая, среднебойкая. А может, и впрямь она из средних веков?.. Идиотский каламбур, надо будет Коле его подарить, он собирает — для всяких застолий: вдруг да удастся к месту ввернуть.