Страница 5 из 14
— И чарами тут пахнет, — продолжил Мыря. — Прямо воняет. Все тут чаровное — и лес этот, барма проклятая, и трава, и воздух. Не чуешь?
Тамара отрицательно покачала головой. Впрочем, воздух и впрямь был не подмосковный. Там, в окрестностях Можайска, на потаенном торжище незнатей, ветерок нес обычные пригородные ароматы — запахи бензина, недальней свалки, унавоженных полей и овощной гнильцы. Здесь же с каждым вдохом в Тамару будто вливалась мера ледяной, промозглой свежести. Слегка кружилась голова, грудь распирало от желания вдохнуть еще, еще этой дикой чистоты.
— Куды пойдем? — поинтересовался домовой, разгладив пятерней бороду.
— Не знаю, — пожала плечами Тамара, вновь принявшись оглядываться. Сбоку от холма над зубчатым окоемом леса поднималось тяжелое дрожащее солнце. «Значит, там восток, — поняла девушка. — А просека эта уходит на запад».
Она посмотрела туда, вдаль, где еще держалась у горизонта ночная мгла. Лес, лес, лес и лес — сколько хватает взора. Просека ударом исполинской плети рассекла чащобу, маня и словно предлагая себя: «Вот она я, торный путь. Идите, ну же!»
«Но на востоке, за холмом, эта вырубка наверняка тоже продолжается», — подумала Тамара и сказала, не глядя на домового:
— Надо бы на холм сходить, оглядеться.
— А и верно, — согласился Мыря. Пятнистый камуфляжный бушлат он где-то потерял и теперь остался в овчинной безрукавке-кожухе, надетом на гимнастерку, зеленых армейских галифе и валенках. В вырезе кожуха на груди домового тускло поблескивала медаль «За отвагу». Тамара посмотрела в желтые глаза Мыри и подумала, что если бы не ниточки вертикальных зрачков, домовой вполне сошел бы за человека. Этакого малорослого, но кряжистого мужика с сильными ручищами и кудлатой головой на короткой, толстой шее. Мужика, с которым «не пропадешь».
«Он опытный, бывалый. Куда бы нас ни забросило, сколько бы километров ни пришлось идти, Мыря выручит, выведет к людям, к телефону», — размышляла Тамара, бредя следом за домовым по постепенно поднимающейся просеке. По-прежнему не было ни дуновения. Отогревшаяся после ночи земля начала парить. Зыбкая дымка заткала дали, небо выцвело, тени укоротились. Вдали, над верхушками елей, медленно взмахивая крыльями, пролетела какая-то большая птица; еле слышно, на самом пределе слуха, донесся откуда-то протяжный, заунывный вой.
По дороге Тамара наткнулась в траве на обезглавленного, истерзанного ворона. Она уже хотела было окликнуть Мырю, но вспомнила, как домовой пучками травы вытирал руки, бороду, и решила не тревожить своего спутника. В конце концов, у всех свои обычаи и привычки…
До вершины холма оставалось не больше пяти десятков шагов, как вдруг Мыря присел, одновременно махнув Тамаре — стой! Она послушно остановилась, озадаченно вертя головой. Вроде ничего не произошло, всё осталось без изменений — и лес, и трава, и небо…
— Слышишь? — прошипел Мыря, едва не на четвереньках отползая назад. — Шумит. Ветер идет. Верховой.
Прислушавшись, Тамара тоже уловила ровный, далекий, но очень сильный — это чувствовалось — шум, похожий на звук морского прибоя.
— А я гляжу — сучьев в лесу накидано множество. Стало быть, должен тут быть ветер. Утром всегда поддувает, — вполголоса рассуждал Мыря. — Ан нет, тишина стоит. Не к добру…
Собравшись уже сказать домовому, что пугаться самому и пугать ее не надо, Тамара так и замерла с открытом ртом — высоко в небе над холмом появился вдруг нелепый пузырь, огромный, желтовато-бурый, раздутый и крест-накрест несколько раз перехлестнутый веревками. В нем то и дело вспыхивали и гасли красные и синие огоньки. Под пузырем на растяжках висела длинная рея, к которой был привязан большой грязно-серый парус, выгибавшийся под порывами еще недошедшего сюда ветра. От паруса вниз, к земле, тянулись два толстенных каната.
— Нут-ко, девка, ховайся со мной! — выдохнул Мыря, зайцем сиганув с холма. Тамара побежала следом, упала, поднялась, у самой подошвы холма снова упала, ссадив кожу на ноге, и наконец вломилась в сырой бурьян, привалившись к домовому и поглаживая закровянившее колено. Мыря молча сорвал лист подорожника, прилепил к ране. Тамара дернулась, с шумом втянула воздух через крепко сжатые зубы.
Дрогнула земля. Первый, еще слабый, еще бессильный, порыв ветра перепутал бодыли, приласкал траву на просеке, качнул ветви, а следом за ним уже катился тугой воздушный вал. Лес вздохнул — и зашумел, затрещал, заголосил, роняя сучья. Шишки грянули с верхушек елей, вонзаясь в напитанный влагой мох, как в воду, с плеском. Многоголосый этот плеск на мгновение заглушил все другие звуки, но шквал прошел, лес успокоился, и тогда Тамара и Мыря услыхали тяжелый, надсадный скрип, даже не скрип — стон, наплывавший с вершины холма.
Домовой тихо ругался в бороду, протирая запорошенные травяным сором глаза:
— Козлами бешеными его б размыкнуть, чаровника ентого.
— Какого чаровника? — поеживаясь от жутковатых, стонущих звуков, вполголоса спросила Тамара.
— Того, что обустроил тут все… Неужто не понимаешь: и леса такого быть не может, и ветер так не дует, зараза. Слышь, стонет? Это еще один подарочек шкандыбает. Счас увидим.
И они — увидели.
Над поросшей редкой травой макушкой холма, как над облысевшей человеческой головой, возникло что-то темное, большое, непонятное. Молодое рассветное солнце, бившее в глаза, мешало рассмотреть его толком, в деталях. Вот оно, влекомое за канаты надутым парусом, вползло на самый взлобок, замерло там на секунду — и медленно обрушилось вниз, поплыло по просеке. Тамара различила сплошную спутанную массу древесных стволов, уложенных вязанкой, как хворост, а под ними — исполинские катки, широченные колеса в рост человека.
— Экая тележина! — удивленно пробормотал Мыря.
Непонятное сооружение приближалось. Стонущий звук от медленно поворачивающихся катков затопил всю просеку. Пахнуло гнилью, прелью, чем-то тухлым и еще, остро — не то нефтью, не то нафталином. Вблизи стало понятно, насколько огромна вся эта движущаяся конструкция. Не меньше семидесяти метров в длину и тридцати — в ширину, она возвышалась над просекой, как пятиэтажный дом. Тамара теперь отчетливо различала, что никакая это не вязанка. Вырванные с корнем деревья были не просто навалены — они сплелись чудовищным клубком, подчиненные непонятной, нечеловеческой гармонии.
Стволы располагались горизонтально, комлями вперед. Перепутанные обнаженные корни, заплетенные нарвальими рогами, грозно торчали вверх. Космы мха, паутина и пряди сухой травы висели на них, трепеща под порывами ветра. Залишаенная кора деревьев повсюду была проткнута изогнутыми сучьями, бугрилась натеками капа, морщинилась угловатыми складками. Кое-где в трещины нанесло земли, и там зеленела чахлая сурепка. Несмотря на голые корни, деревья не казались мертвыми, наоборот, они будто бы продолжали жить, прорастая друг сквозь друга, выталкивая из стволов не молодые побеги, а толстые, корявые ветви, вплетающиеся в общий колдовской узор.
Листва шелестела лишь в задней части невозможного сооружения, где кроны деревьев образовали висящее в воздухе зеленое кубло. Меж листьев там шныряли какие-то зверьки, молчаливые и быстрые, точно мыши.
Разглядывая весь этот движущийся дендрарий, Тамара вдруг остро поняла, что с нею случилось нечто страшное. До того она как-то не задумывалась об этом, полагая, что в Можайске они с Мырей попросту попали под ментоудар Коща, сильного чаровника, за которым, собственно, и шла охота, а странноватая действительность вокруг — всего лишь последствия этого ментоудара, искаженное восприятие реальности.
Теперь же, с появлением движущегося живого бурелома, стало ясно — произошла беда. Москва, управление, Чеканин, Джимморрисон, Карпухин, дом, мама, отец, брат — все это отодвинулось, стало очень далеким, ненастоящим, словно с момента начала операции на торжище прошла не пара часов, а много-много лет. Настоящим же было это вот ползущее мимо уродливое чудовище. Еще настоящими были лес за спиной, просека и пузырь с парусом в небе. Настоящими — и пугающими, потому что Тамара осознала: это не привычная действительность. Они с домовым находятся в каком-то другом мире, чужом и непонятном.