Серебряный ветер

С левой стороны линии гвардейцев, рядом с поворотом частокола, появилась еще одна кавалькада. Белые всадники на фоне белого снега — словно грозные тени из страны вечной зимы.

— На его совести всего лишь пара оленей из моего леса, и то для нужд моего же стола. Ты знаешь о ком-то еще?

— Твоя дочь, — сказал Лонгчемп, — скажи мне, где она покоится.

— Она не покоится, она охотится.

— Не испытывай моего терпения, — воскликнул Лонгчемп. — Я знаю, что она мертва. Я здесь, чтобы отвезти ее убийцу в Херефорд.

Причудливые манипуляции с кривой саблей прекратились.

— Ты что, приехал из Херефорда, чтобы издеваться надо мной? Моя дочь, слава Богу, жива и здорова и как раз сейчас скачет по холмам, обуреваемая желанием разыскать своего муженька, что в такую погоду отнюдь не просто.

Кардок напоследок виртуозно рассек саблей воздух и не торопясь убрал ее в драгоценные ножны.

— Мои двоюродные братья, Райс и Мэдок, приехали в гости: встретиться с моим новоявленным зятем.

Кольцо из конных гвардейцев вокруг Симона сплотилось. Странного вида всадник в просторном плаще с капюшоном грязно-коричневого цвета на гнедом коне с серыми отметинами неспешной трусцой выехал вперед.

— Слушайте мой приказ, братья, — сказал канцлер, — не спускайте с него глаз, не то я спущу с вас шкуру. Живьем.

Кардок привстал в седле.

— Мы пойдем внутрь, там и поговорим. Именем святого Давида, я вижу в доме костер!

— Здесь не жарко, — раздраженно бросил Лонгчемп.

— Ну, святому Давиду на это плевать. Раз в год, дабы почтить его, мы даем костру погаснуть и не разжигаем его, пока не наступит полночь. Теперь, спасибо вам, нас весь год будут преследовать неудачи.

— Где все женщины? — приказным тоном поинтересовался Лонгчемп.

— Сидят себе в доме у моего родственника и ткут шерсть, заодно и общаются. А что ты мне прикажешь делать — держать их в доме, в котором огонь не жгут в честь памяти святого покровителя?

Снег сыпал уже не так густо, как прежде, и за тонкой серебристой завесой ясно различались фигуры всадников: человек около пятидесяти, валлийские вожди, друзья Кардока, и простые воины-валлийцы, стоявшие полукругом.

Лонгчемп хищным взглядом обвел вооруженных врагов.

— Я привел с собой сотню отборных бойцов, и они защитят мое законное право распоряжаться здесь. Передай своим бандитам, чтобы они опустили мечи, не то им худо придется.

Кардок небрежно махнул рукой:

— Те люди, которых ты видишь, — старые воины, закаленные в боях и умудренные жизнью. Они знают, что не стоит выхватывать меч в ответ на оскорбления недоумков. — Кардок оглянулся и кивнул в сторону одетых в белые шапки деревьев. — Но те, другие, что не показывают носа, они молоды, и кровь у них горячее. Я запретил им приближаться, покуда они не услышат звон мечей. Но если начнется драка, мне их не остановить, предупреждаю.

Порывом ветра с деревьев сбросило снег. Валлийцы не шелохнулись, никто не произнес ни слова.

— Ты лжешь, — сказал Лонгчемп, скользнув взглядом по молчаливой цепи врагов. — Там, за ними, никого нет.

Кардок небрежно положил руку в тяжелой рукавице на эфес.

— Скажи мне, что ты пошутил, — сказал он, — иначе мне придется пустить нормандскую кровь. Честь того требует!

Пауза казалась бесконечной. Валлийские вожди и воины в монашеском одеянии смотрели друг на друга сквозь снежную пелену, из леса донеслись лошадиное ржание и звон уздечки.

Лонгчемп устремил взгляд на призрачный лес, затем вновь посмотрел на угрюмо молчащего Кардока.

— Это была всего лишь шутка, — сказал он наконец. Отец Аделины взглянул через плечо канцлера на дорогу.

— Ты видишь, — сказал он, — снегопад еще не отрезал путь из долины. Лучше бы тебе воспользоваться им сейчас, пока ущелье совсем не завалило снегом. — Он махнул рукой в сторону частокола. — Самому бы зиму пережить, добра, как видишь, у меня не слишком много. Солдат гарнизона я обязан кормить — уговор есть уговор, а вот если твои люди застрянут здесь из-за снега, я кормить их не стану, так и знай.

Лонгчемп вплотную подъехал к Кардоку. Симон оседлал своего вернувшегося коня и подъехал к ним поближе, чтобы слышать, о чем идет речь. Канцлер рубанул рукой воздух.

— Я припомню тебе этот день, Кардок.

Два вождя, родственники Кардока, подъехали поближе и встали рядом с хозяином поместья.

— Я не понял, — сказал Кардок, — пожалуйста, скажи яснее.

— Однажды ты перестанешь валять дурака. Ты и твои дружки-разбойники, вы узнаете, что я никогда ничего не забываю.

— Хорошая у тебя память! Я тоже хорошо помню то, что записано в договоре. Договаривался же я не с тобой, а с Маршаллом. А больше с нормандцами мне дел водить не след. Теперь уезжай, пока еще можно проехать.

Лонгчемп развернул коня и вернулся за спины своих гвардейцев. Он поднял кулак и пригрозил Кардоку:

— Если кто-то из вас или вашей нормандской родни посмеет явиться в Херефорд или задумает через этот город проехать, знайте: люди моего брата-шерифа будут ждать вас. Вам их не миновать!

Кардок повернул коня так, чтобы стать плечом к плечу с Симоном.

— Передай своему брату-шерифу, что нам в Херефорде делать нечего. Но если приспичит, придется твоему братцу узнать вкус нашей стали.

Лонгчемп развернулся и поскакал вниз с холма.

Гвардейцы его оставались на месте, покуда он не достиг частокола, и лишь затем пустили коней следом.

— И сколько вы, нормандцы, собираетесь терпеть над собой эту дохлую ворону?

— Покуда Ричард Плантагенет воюет в Палестине.

Старый разбойник покачал головой:

— Среди вас, нормандцев, слишком много дураков. Однажды вы потеряете эти земли.

— Где она? Кардок вздохнул:

— Там, у хижины. Твой Гарольд и мой Хауэлл держат ее, чтобы к тебе не прибежала.

— Я поднимусь к ней, как только армия Лонгчемпа уйдет из долины.

Отец Аделины кивнул:

— Уж тогда не медли. Симон понизил голос:

— Спасибо, Кардок, я обязан тебе жизнью.

— Не приди я тебе на помощь, моя доченька превратила бы остаток моей жизни в ад. — Кардок кивнул в сторону своих соотечественников. — Запомни их лица, запомни на тот случай, если война вернется в наши горы. Я не допущу, чтобы муж моей дочери поднял меч на моего брата по крови.

— Я не подниму на них руки, если они будут верны договору с Маршаллом.

— Что ж, справедливо!

Соотечественники Кардока, вожди и простые воины, неподвижно ждали на склоне, когда гвардия канцлера перестроится и выедет за пределы поместья Кардока на дорогу. Вскоре пространство за частоколом очистилось от незваных гостей, и только дым над домом напоминал о недавних визитерах. На вершине холма в крепости солдаты Симона собрались на башне. Командир приказал им не вмешиваться в схватку. Симон помахал рукой, и двадцать рук помахали ему в ответ.

Кардок зябко повел плечами:

— Пойду-ка я в дом и велю разжечь костры. Женщины вернутся завтра, и если котлы в медоварне заледенеют, они мне голову снесут.

Симон улыбнулся:

— Что это за разговоры о святом Давиде и холодном очаге?

Кардок теснее запахнул малиновый плащ.

— Лонгчемп поверил, а святой Давид, надеюсь, простит. — Кардок глянул через плечо. — Лучше не говорить об этом Катберту, не то у него могут появиться нехорошие мысли. — Кардок посмотрел на дорогу, затем повернул голову к Симону: — Передай моей Аделине, что я приеду к вам обоим, когда весна наступит, и братьев ее с собой захвачу. Пусть повидаются!

— Я у тебя в долгу, — крикнул Симон вслед Кардоку. Старый разбойник вытащил сарацинскую саблю и помахал ею над головой в знак прощания.

Земля была сплошь покрыта снегом, и только черные оспины от копыт зияли на белом. Но и они постепенно зарастут — все укроет белая пелена. Симон видел, что лес на склонах был пуст. Не было там ни одного юного, жадного до нормандской крови воина. Кардок обманул Лонгчемпа, выгнал его из долины, заручившись помощью друзей, которых едва насчитывалось полсотни против сотни гвардейцев Лонгчемпа.