Страница 37 из 72
Поэтому я не спрашивал маму. Я спросил Лину. Мы были вдвоем, и мне показалось, она сможет быть искренней со мной. Я оказался прав. Она ответила. Впервые Лина говорила со мной без улыбки. И я пожалел о том, что спросил.
— Однажды зимой… той зимой, когда ты уже жил в городе… я видела, как Том плакал. Уверена, я единственная, кто видел Томаша Вулфа плачущим, даже Катя не может этим похвастать. Он плакал не о себе.
Я зажмурился и с силой сжал кулаки, чувствуя, как ногти вспарывают кожу на ладонях.
— Я виновен в его смерти, Лина.
— Нет, конечно…
— Виновен. И ты знаешь это. И мой брат тоже знает. Да об этом знает все племя! Я ведь получил Клык…
— Эд тоже когда-то обвинял Тома в смерти их родителей.
— Но они остались лучшими друзьями, а Эдди меня ненавидит.
— Дай ему время.
— Время? Вряд ли несколько дней или месяцев, или даже лет решат проблему. Эд очень похож на отца. Он совсем не умеет прощать.
— Ты абсолютно не знаешь своего брата, Ной, если так говоришь.
— Почему?
Лина медленно покачала головой.
— Может, потому, что не видел, как он повзрослел.
— Я спрашиваю, почему это обязательно должен был быть я?
— Ты волк, я — человек. Кому из нас двоих должно быть виднее?
— Думаешь, мне?
— Вот именно, тебе.
По ладони текли тоненькие липкие струйки, и запах крови смешивался с запахами кухни — масла, меда и жареного мяса, с запахом огня и тлеющей плоти. Клык жег грудь, оставляя на ней метки моего гнева и моей боли. Да, я пожалел, что спросил об отце. А Лина, кажется, пожалела, что ответила.
— Отрезать тебе еще пирога?
— Давай.
Пироги Лины были моей слабостью.
— Уже ночь или у меня опять пропало зрение? — спросил Бэмби вечером того же дня. Он лежал на кровати, а я читал ему вслух «Мастера и Маргариту».
— Солнце почти село, — ответил я, откладывая в сторону книгу и потягиваясь.
— Ты видишь в такой темноте?!
— Вижу, — подтвердил я. — А в чем проблема?
Бэмби хмыкнул.
— Извини, я, конечно, помню, что ты оборотень, но я как-то…
— Не надо, Бэмби…
— Что не надо?
— Не надо, — я скрипнул зубами, — называть нас оборотнями. Никогда.
— Почему?
В его голосе было слишком много искреннего удивления, и я, сдерживая подкатившую к горлу злость, ответил коротко:
— Это слово придумали люди. Оно не про нас.
Бэмби недоуменно пожал плечами.
— Но ведь вы оборачиваетесь… превращаетесь… в кого-то другого?
— Не в другого, Бэмби, в самих себя. Мы — волки.
— Извини, но я не улавливаю разницы.
— У оборотня две души, у волка — только одна. Внешний облик не имеет значения. Оборотни живут среди людей, а не среди волков.
Некоторое время мы молчали. Я покусывал губы и думал о девочке-оборотне, которая однажды пыталась убить меня.
— Ты ненавидишь людей, — голос Бэмби оборвал воспоминания. Я тряхнул головой.
— Ты только сейчас это заметил?
— М-м-м… А меня?
— Что — тебя?
— Почему ты общаешься со мной? Или, — он нервно хихикнул, — откармливаешь перед употреблением?
— Я не ем человечину, — я потянулся, похрустывая косточками. — Так что тебе не надо меня бояться.
— Не могу сказать, что боюсь… — Помолчав, Бэмби продолжил: — Наверное, именно в этом-то все и дело… То есть, я понимаю, что должен тебя бояться, но я совсем не боюсь… и чувствую себя… как-то неловко…
Я засмеялся.
— Неловко! Ну, ты и скажешь тоже! Нет, если хочешь, конечно, можешь меня бояться… — Немного подумал и добавил гордо — Вообще-то, наверное, я один из самых сильных волков в племени. Но, если честно… ты мне Друг, понимаешь? Ты спас мне жизнь. Я знаю, что такое благодарность.
— Что-то не припоминаю, — скептично заметил Бэмби, откидываясь на подушки. — В смысле, про спасение жизни…
— И не надо. Просто прими к сведению.
— Ладно, — легко согласился он. И попросил: — Расскажи мне о вас.
— Что рассказать? — не понял я.
— Ну-у… Все. Кто вы такие, откуда взялись, как живете… Все.
— Зачем?
— Мне интересно.
— Ты не в цирке.
— Извини, я не это имел в виду.
— Конечно.
— Я уже извинился.
— Я слышал.
— Иногда, Ной, с тобой невероятно трудно разговаривать!
В комнату тихонько вошла Алина. Длинная белая ночнушка делала ее похожей на привидение.
— Вы ругаетесь?
— С чего ты взяла? — спросил я, усаживая ее к себе на колени.
— У тебя голос сердитый и сердце очень громко бьется, аж из-за двери слышно.
Я глубоко вдохнул, успокаиваясь. Если девочка в четыре года так соображает, то что же будет, когда она вырастет?
— Теперь лучше?
— Ага.
— Подслушивать нехорошо.
— Я не специально. Я не виновата, что слышу, как ты думаешь.
— Помнится, ты собиралась идти спать…
Алина обхватила меня руками за шею, преданно заглянула в глаза.
— Бэмби, знаешь, какой Ной у нас умный?! Он даже стихи сочинять умеет!
— Да ну! — улыбнулся Бэмби. — Да! Слушай, если не веришь!
И, прежде чем я успел ее остановить, трагичным голосом продекламировала:
Бэмби поперхнулся. Алина, похоже, приняла это за комплимент и быстро продолжила:
— Аля! — строго перебил я, с трудом подавляя смех. — Ты уже большая девочка и должна понимать, что не всем можно читать наши стихи!
Она доверчиво прижалась щекой к моей груди.
— Не ругай меня, Ной, лучше расскажи что-нибудь. А потом я сразу уйду.
Я посмотрел на Бэмби. Он снова улыбнулся.
— Думаешь, моему другу будет интересно слушать детские сказки?
— Ну, мне же интересно… А мама говорит, что взрослые — как дети, только едят больше…
Вот тебе раз!
— Ты был плохим стихоплетом, Ной, — хмыкнул Бэмби.
— Я в курсе, — заверил я.
— Так, может, сказочником окажешься более приличным?
— Ну-у, пожа-алуйста! — теребила меня Аля.
Я поднял одну руку, призывая к тишине, немного подумал, потом спросил:
— Какого цвета наше небо?
— Голубого, — не задумываясь, ответила сестренка.
— Правильно. Но есть много других планет. И там небо бывает и желтым, и серым, и даже зеленым. И еще где-то далеко… давным-давно… был мир, в котором небо ночью становилось вишневым, и по нему плавали целых две луны…
— Две?
И правда, разве две? Нет, одна. Одна, я помнил это точно… Одна одинокая луна… Одиночество — это состояние души… Моя одинокая луна… Бр-р… бред…
— Нет, не две, — поправился я, обрывая собственные мысли. — Одна большая желтая луна, круглая-круглая, похожая на головку сыра… В этом дивном сказочном мире жило племя волков. У них были белые волосы, и они называли себя потомками Первого Белого Волка и поклонялись ему как своему Богу.
— Ой, прямо как мы!
— Не перебивай, Аля. Хорошо жили волки, дружно, беззаботно. Ослепительное белое солнце давало тепло, пушистый Лес — пищу и уютный дом. Но вот настало время, когда состарилось солнце. Лето совсем исчезло, а землю сковал холод, заставляя замолкать птиц, ломаться под тяжестью снега толстые ветви древних деревьев. Помрачнел, посуровел Лес. Перестали рождаться беловолосые дети. Мир умирал, и должны были умереть волки. И пришло время смерти. И пришло время чуда…
— Странное сочетание, — заметил Бэмби. — Смерти и чуда?
— Да, чуда. Племя обратилось за помощью к своему богу. Старая ведунья развела на поляне Совета костер. Из горсти золы, смешаной с родниковой водой, вылепила фигурку Белого Волка, завернула ее в лист папоротника и бросила в огонь. Пламя вспыхнуло ярко-ярко, и из самого центра его вышел на поляну мужчина. У него были белые, совсем как в старину, волосы и глаза цвета древнего Леса. Ведунья поняла, что перед ней сам Бог. «Ты оторвала меня от дел, старуха. Зачем ты звала меня?» — спросил он. Ведунья упала на колени. «Спаси своих детей, о, Первый Волк!» — попросила она. «От чего? — удивился Бог и поежился. — И почему здесь так холодно?» — «Солнце умирает, мой Бог! А вслед за ним умрем и мы». Белый Волк сказал: «Я не могу оживить звезду, — он достал из пустоты теплый плащ, завернулся в него и протянул руки к огню. — Я могу только показать вам дорогу в новый мир. Достаточно ли вам этого?» — «Достаточно, мой Бог!» — воскликнула ведунья. И волки вышли на поляну из лесной чащи, склонили колени перед своим богом и согласились с ведуньей. «В другом мире вы всегда будете чужаками» — предупредил Первый Волк. «Но мы будем живы», — возразила она. «Хорошо. Я дам вам то, что вы просите. Но взамен возьму одну из ваших дочерей. Я давно один, а я очень не люблю одиночества».
4
Стихи за Ноя писала Катя Петренко.