Страница 98 из 156
— Истинно так, сын мой, истинно так.
— Я всегда очень жалел, что такой великий герой не участвовал в штурме Иерусалима. Вот кто был в высшей степени достоин стать ближайшим соратником Годфруа Бульонского! А сейчас подумал — если бы Гуго Великий взошёл на стены Иерусалима вместе с великим лотарингцем, его имя прославилось бы куда больше, и к его родословию проявили бы гораздо большее внимание. Он прославил бы народ русов! Ведь это не пустяк — внук величайшего князя русов — величайший герой крестового похода.
— Да, не пустяк. Но не горюй, мой добрый рыцарь. Промысел Божий, видимо, в том, что имени русскому рано ещё звучать слишком громко. Но придёт время, не сомневайся — русский народ скажет своё слово, и это слово прозвучит на весь мир. Тогда и про Гуго Великого вспомнят. Ведь он — живое воплощение союза между франками и русами. Святого и героического союза.
Сейчас, чувствую — не пришло ещё время.
— А не знаешь ли, отец, когда умерла королева Анна? Интересно, провожала ли она своего великого сына в крестовый поход?
— Пытался узнать, но это доподлинно не известно. Впрочем, в 1096 году королева была ещё жива, так что сына в поход, видимо, провожала. А потом встречала израненного и целовала его святые раны. Анна Ярославна было очень набожна.
— Жаль, что народ русов у нас так мало знают.
— Да мы и сами-то про себя не лишка знаем. Но есть у меня в Киеве друг сердечный, монах Нестор, летописцем его кличут. Он сейчас русскую летопись составляет. Если живым вернусь на землю Русскую, как я хотел бы переправить тебе, благочестивый рыцарь, нашу русскую летопись! Нестор, наверное, уже закончил её.
— Да, я был бы счастлив побольше узнать о неведомом христианском народе, у которого — вера неповреждённая. А монах Нестор, он в монастыре живёт? Что за монастырь?
— Великая Киевская Лавра! Какие там молитвенные монахи, Гуго! Я-то, черниговский мужичёк, ничтожен перед ними. Там, в нашей Лавре, монахи славят Господа в подземном безмолвии, в пещерах, которые сами вырыли.
— Монахи живут под землёй? Воистину, земля русов полна духовных чудес, неслыханных у нас на Западе. А скажите мне, отец, нет ли у вас монахов-воинов?
— Про таковых не слышал. Наши воины христолюбивы, но если уж уходят в монахи, меча в руки не берут. Хотя, есть у меня мальчонка один знакомый, Илюша. По-вашему его звали бы Илия де Муром. Он муромский. Илюша мечтает о ратном служении Христу, но и с мечтой о монашестве тоже не хочет расставаться. Я не знаю, что ему посоветовать. Вот вы бы с ним друг друга поняли.
— Был бы счастлив видеть в своём охранном отряде рыцаря русов Илию де Мурома. Когда вернёшься на родину — присылай его к нам. Расскажи, что мы тут очень чтим вашу веру православную. Вообще, расскажи ему о нашем отряде воинов-монахов. Если он в Иерусалим не соберётся, передай мой совет: он может, воинствуя и не принимая монашества, соблюдать монашеские обеты. Пусть у себя на Руси, так же, как и мы здесь, сражается с разбойниками, христиан защищает. У вас ведь, наверное, тоже хватает разбойников?
— Да уж, хватает. Один Соловей Одихмантьевич чего стоит, прохода никому не даёт. А Илюше мне и правда будет что рассказать. Думаю, что ему по сердцу придутся слова христолюбивого иерусалимского рыцаря.
Гуго и отец Даниил добрались, наконец, до храма Гроба Господня. Их встретил ключарь. Гуго тихим повелительным голосом отчеканил:
— Именем короля Балдуина и во славу Христову приказываю дозволить аббату руссов установить своё кадило над Гробом Господним.
Ключарь на секунду замер в глубоком поклоне и тотчас молчаливым жестом предложил им проследовать в храм. Отец Даниил виновато улыбнулся:
— А у меня ведь и нет ещё кадила-то. Заранее не стал покупать, решил, что не стоит этого делать, пока не получу разрешения.
— Приходи сегодня вечером, святой отец, — монотонно и бесстрастно проронил ключарь, почти не отрывавший глаза от пола, — храм открою, сделаешь всё, что тебе надлежит.
— Да, надо мне поспешить на базар. Куплю самое большое стеклянное кадило и лучшего деревянного масла. И тогда вся земля Русская моими грешными руками со слезами и любовью почтит то место святое и честное, где лежало пречистое Тело Господа нашего Иисуса Христа, — когда игумен говорил о Боге, его речь совершенно менялась, и Гуго вновь увидел перед собой не маленького тщедушного человечка, а вдохновенного поэта Христова.
— Увидимся ли мы ещё, батьюшка? — спросил Гуго и сам удивился тому, что его голос прозвучал весьма печально, — Мне о многом хотелось бы поговорить с вами. Главное — о вере православной. Я полюбил вашу чистую веру, но знаю о ней очень мало, а другие вообще ничего не знают. Греческие монахи, с которыми доводилось разговаривать — мастера проклинать римского первосвященника, а о своей вере ничего толком сказать не умеют.
— Ах, Гуго, Гуго. Был ли ты когда-нибудь в Лавре святого Саввы?
— Не приходилось. Когда мне.
— Вот и не суди о греческих монахах. Ты ещё не видел настоящих. Они большие богословы, не чета мне, убогому. Я сейчас там у них в Лавре живу, услаждаю свою душу христолюбием греческих иноков. Приходи ко мне в Лавру на светлой седмице. Потолкуем.
Утром в великую субботу бесчисленное множество людей собрались перед храмом Воскресения Христова. Пришли египетские и сирийские христиане, паломники из франков и норманов, множество греков и армян, а ещё пришли мало кому ведомые георгиане — мужественные, немного мрачноватые, чернобородые. Казалось, что вся необъятная христианская вселенная послала сюда своих лучших сынов.
Теснота около храма стояла невообразимая. Многие уже начинали задыхаться от давки, но никто не раздражался и не сердился на толкающихся соседей. Всех охватило радостное и светлое, миролюбивое и дружелюбное настроение. Незнакомые люди улыбались друг другу, как родные братья. У всех в руках были незажжённые свечи, ждали открытия церковных дверей. Вскоре должен был появиться король Балдуин со своей свитой.
Удивительная, фантастическая атмосфера Пасхи всегда потрясала душу рыцаря де Пейна до самых глубин. Люди в пасхальную ночь поразительно изменялись к лучшему — вокруг можно было видеть только искренних и ревностных христиан. Радость самым немыслимым образом смешивалась с покаянным настроем человеческих душ. Счастливые люди глубоко ощущали, что недостойны этого счастья, вспоминая свои многочисленные грехи. И сейчас Гуго отовсюду слышал шёпот: «Господи, помилуй». Эти слова повторялись на всех языках, но чаще по-гречески: «Кирие элеисон». И Гуго тоже стал шептать покаянные слова на языке веры православной. «Прости меня, Господи, за мою жестокость и бессердечие, за то, что мало в моём сердце любви, за то, что непрерывно проливаю кровь людей, которые, может быть, лучше меня, хотя они и разбойники.» — по лицу Гуго потекли слёзы, очистительные и благодатные, словно милосердие Божие вместе со слезами выводило из его души всю накопившуюся там скверну. Гуго и сам не сразу заметил, что кается в своих грехах вслух, принародно, но это никого не удивляло, потому что слова покаяния неслись отовсюду и многие заливались слезами так же, как и он.
Тихой радостью приветствовали христиане появление короля Балдуина и его вассалов. Никто не крикнул, как обычно, «Да здравствует король!», потому что все от короля до последнего нищего сегодня приветствовали только Христа. Иногда можно было слышать возгласы: «Да здравствует Бог — Святая Любовь». На всю жизнь врезались эти слова в сердце Гуго, и потом он не раз ещё восклицал в гуще боя: «Да здравствует Бог — Святая Любовь».
Король Балдуин и его приближённые шли пешие и босые, в одежде бедняков. Сегодня это никого не удивляло, сегодня не могло быть иначе. Гуго заметил, что король почти не поднимает глаз, а по щекам его текут потоки слёз. Это был подлинно христианский триумф королевской власти. Как любил Гуго в этот момент Балдуина — монарха милостью Божией и брата во Христе. Рыцарь подумал: «Только король, способный каяться и рыдать вместе с народом, достоин этим народом управлять».