Страница 129 из 156
Андрей встретил одну весьма забавную оценку: «Поклонники тамплиеров связывают процветание крупнейших религиозных центров (Труа, Реймс, Шалон-сюр-Марн и Лан) с их значением в истории Ордена Храма. На самом деле всё гораздо проще: в XII–XIII веках по всей Европе были известны ярмарки в Шампани». Теперь этот примитивный экономический материализм не более чем забавлял Сиверцева. Ну, конечно: в Труа и Реймсе началось активное религиозное строительство просто потому что, благодаря международным ярмаркам в Шампани появились свободные средства, а тамплиеры здесь вообще не при делах. Осталось лишь сделать одно маленькое уточнение: если бы не Орден Храма, не было бы и ярмарок в Шампани, во всяком случае, они не имели бы такого размаха. Разве не надо обратить внимание на то, что расцвет шампанских ярмарок в точности пришёлся на период существования Ордена Храма? Ни до рождения Ордена, ни после его разгрома эти ярмарки не имели сколько-нибудь заметного значения. Это просто совпадение? Если, конечно, считать экономическую науку — наукой о совпадениях. Да стоило бы ещё обратить внимание на то, что Орден Храма был первой в мире и на тот момент единственной транснациональной финансово-хозяйственной корпорацией, а шампанские ярмарки имели международное, общеевропейское значение. Транснациональный экономический проект в принципе не мог состояться без транснациональной экономической структуры. История Реймского собора и история Шампанских ярмарок неотделимы, как неотделимы экономическая и религиозная сторона деятельности Ордена Храма. Это две стороны одной медали.
Говорят, что соборы были воплощением религиозного идеала возвышения земли до Бога. Так можно сказать, но можно и точнее: идеал состоял в том, чтобы поставить землю на службу Небесам — единственная возможность сообщить смысл существованию земли.
Есть мнение, что появление готических соборов следует рассматривать в связи с такими фактором, как рост влияния и власти монашеских орденов, в частности — цистерианцев и тамплиеров. Это логично. Работу тела очень трудно рассматривать вне связи с таким факторами, как работа сердца. Великий цистерианец, святой Бернар, вдохнул жизнь в тело едва родившегося Ордена Храма и далее историю двух орденов, монашеского и военно-монашеского, надо рассматривать в тесной связи. Говорят, что святому Бернару было видение Пресвятой Богородицы, точнее — Рождества Христова. То, что мы обычно называем «видением» — скорее явление, то есть прямое соприкосновение с иным, нематериальным миром, каковые случаются только по воле Небес. Таких явлений из Небесного Иерусалима удостаиваются лишь те подвижники, которым суждено сыграть великую духовную роль в истории человечества. Бернар, просвещенный Самой Пресвятой Богородицей, получил дар невероятного влияния на людей. Скромного аббата с замирающим сердцем слушала вся Европа. Он получил духовное право повелевать королями и папами, всего лишь обращаясь к ним со смиренными просьбами. Святого Бернара называли «ближайшим учеником нашей Госпожи», но он был не только учеником, но и полномочным послом Пресвятой Богородицы. Клервосский аббат стал вдохновителем особого почитания «нашей Госпожи», и одухотворённый им Орден Храма начертал на своих знамёнах клятву безграничной преданности Владычице мира. Вне возвышенного культа Небесной Госпожи Орден Храма невозможно себе представить. И вот по всей Европе происходит расцвет строительства соборов Нотр-Дам по времени совпадающий с периодом максимального духовного влияния святого Бернара.
Как тонко тут всё взаимосвязано. Бернар получил духовное рождение с Небес, от Самой Владычицы мира. Сам он даровал духовное рождение Ордену Храма. Орден в кратчайшие сроки сконцентрировал с своих руках огромные материальные ресурсы и поставил их на службу Небесам. На эти освящённые ресурсы мог опираться теперь и цистерианский орден, в кратчайшие сроки построивший сотни своих обителей. Героической ореол храмовников слился воедино с мистическим ореолом цистерианцев и вся Европа вспыхнула от этого двойного и неразделимого пламени. Вот что такое «прорыв Пресвятой Богородицы в XII веке». Такова была духовная основа появления воистину небесных готических соборов.
Это пламя непрерывно распространялось. Орден Храма дал духовное рождение Тевтонскому Ордену. Тевтоны пришли на территорию современной Прибалтики, оказав цивилизующее воздействие на местные племена, пребывавшие в полной дикости и мраке язычества. Благодаря тевтонским рыцарям-монахам появилась Рига, а в Риге — Домский собор. И вот Андрей вспомнил, как один сильно грамотный советский профессор рассказал ему о своём посещении Домского собора: «Уж на что я атеист, ни в Бога, ни в чёрта не верю, а, оказавшись под этими величественными сводами, почувствовал, что, кажется, готов уверовать». Так отреагировало на величие готического собора даже развращённое мраком безверия сердце заскорузлого атеиста. И это ещё был далеко не самый величественный готический собор. Как же вспыхивали под этими небесными сводами сердца, уже готовые уверовать, но не имевшие решительности сделать последний шаг на пути к Богу? Пламя, которое зажгли тамплиеры ещё в XII веке, передаваемое по эстафете, согревало даже сердца советских людей в жутком и мрачном двадцатом столетии.
Андрей почувствовал, что его сердце и разум пришли в некое удивительное равновесие. Душа хотела только того и согревала себя лишь тем, на необходимость чего указывал разум, вооружившийся неоспоримой логикой и последовательно выстроенной информацией. Боевая уникальность тамплиеров в органичном сочетании с их религиозными идеалами словно образовывали единое, прекрасно уравновешенное пространство с финансово-хозяйственной деятельностью Ордена Храма. Эти люди добились гармоничной цельности всех сторон своей жизни и всех направлений своей деятельности. Поэтому Андрею было так легко сочетать свои экономические изыскания с непрерывными и изнурительными боевыми упражнениями, при этом очень много времени посвящая богослужениям и келейной молитве. Всё это образовало в его душе органичный сплав. Впервые в жизни Сиверцев почувствовал, что его личность почти полностью освободилась от внутренних конфликтов и противоречий, словно идеально организованное пространство готического собора, состоящее из большого количества элементов, ни один из которых не входит в противоречие с другими и не выглядит чем-то отдельным. Андрей теперь так это и понимал: он возводит в своей душе величественные своды идеала, рождённого вечностью и воплощённого во времени. Эти своды были уже почти закончены, и всё-таки остаточная тревога в душе указывала на то, что возведение не завершено, не хватает главного — замкового камня.
Сиверцев никогда не пытался убить в себе скептика, всё подвергающего сомнению. Он считал, что сомнения закаляют веру, а внутреннему скептику старался дать исчерпывающие ответы. Сейчас это назойливое существо нашёптывало ему, что его идеал получился каким-то уж очень идеальным и безупречным. Андрей пытался успокоить себя простой мыслью: реальность никогда не даёт стопроцентного соответствия поставленной духовной цели, а если некая корпорация вырабатывает модель поведения, обязательную для всех членов, так это ещё не значит, что все они в точности соответствуют этой модели в каждом своём поступке. Есть идеал монашества, но нет идеальных монахов, даже святые не достигали абсолютного соответствия этому идеалу. Так же и с коммунистами. Где мы видели так называемых «настоящих коммунистов»? И всё-таки они были, например Дзержинский. «Железный Феликс» довольно близко подошёл к воплощению в своей судьбе коммунистического идеала, который, кстати, совершенно чужд христианству и совершенно для нас неприемлем. Дзержинский вызывает у нас восхищение своим бескорыстным и жертвенным служением коммунистической идее. Не надо сомневаться, что за десятилетия советской власти было немало коммунистов, так же весьма приближавшихся к идеальной для них модели поведения. Конечно, среди своих бывших сослуживцев Сиверцев не смог бы назвать ни одного такого, но ведь надо помнить, что он пришёл в армию в период фактического крушения советских идеалов, то есть из его личного опыта вовсе не следовало, что эти идеалы никогда не были воплощены. Но большинству людей свойственно абсолютизировать личный опыт, то есть воспринимать реальность по нехитрой схеме: все такие же, как мы, а «мы» — ближайший круг общения, то есть люди, в основном подобные нам.