Елена Троянская

Она наклонилась и прошептала мне на ухо, как большой секрет:

— Люди ничего не знают ни о родах, ни о младенцах. Не слушай дураков. Всегда спрашивай меня.

Пиелу мне боги послали. Ее терпение было неисчерпаемо: я задавала бесчисленные вопросы. Но на один — почему моя фигура не изменилась — она не смогла ответить, только покачала головой: «По-разному бывает, деточка, по-разному».

Я гадала про себя: может, моя фигура остается такой же изящной, как всегда, благодаря моему божественному происхождению? И еще я думала: возможно ли, чтобы женщина, в которой есть хоть капля божественной природы, умерла при родах? Не служит ли она защитой? Но я не могла спросить об этом Пиелу — ведь с подобным ей не приходилось сталкиваться.

Менелай вел себя, как старая бабка, он суетился и паниковал куда больше матушки, всего опасался и остерегался. Когда мы были вместе, он прикрывал меня руками. Однажды он хотел меня заставить носить вместо оберега ужасное золотое ожерелье, но я категорически отказалась: его тяжесть была непомерной.

Он стал готовить оружие и доспехи для будущего, как он полагал, мальчика.

— Он станет воином, — заявил Менелай, с гордостью показывая только что сделанные щит и меч.

Я коснулась золотой рукоятки меча с прекрасной инкрустацией, на которой были изображены воины, преследующие льва. Все мечи кажутся прекрасными, когда смотришь на них, забывая об их кровавой работе.

— А как мы назовем… его? — спросила я.

— Я уже придумал имя! — гордо заявил Менелай. — Никострат, что значит «побеждающая армия»!

— Я понимаю, что это значит. Но сможет ли он оправдать такое имя?

— А разве может быть иначе? — ответил Менелай, но слегка растерялся.

— А если родится девочка?

Он пожал плечами.

— Тогда назовем ее в честь чего-нибудь красивого — цветка или нимфы.

— Мне нравится имя Гермиона.

— «Царственная колонна»? Что за выдумка? — рассмеялся Менелай.

— Я хочу, чтоб она была сильной. Чтобы служила опорой людям. И была мудрой правительницей.

— С чего ты взяла, что она вообще будет правительницей? Женщины никогда не правят самостоятельно.

Он, похоже, обиделся, потому что спрятал щит и меч.

После этого разговора Менелай стал спать отдельно и редко звал меня разделить с ним ложе. Он говорил, мол, это плохо для ребенка, и он не хочет причинить ему вреда, поэтому мне нужен полный покой. Я не понимала, чем он занимается в одиночестве. Вид у него был по большей части сердитый, иногда он задумчиво бродил по залам дворца. Проходя мимо меня, он грустно улыбался.

Со временем я все же пополнела, стала неуклюжей и чувствовала все больше и больше телесных неудобств. Росло и мое беспокойство по поводу Менелая. Он выглядел несчастным — а почему, я не понимала. Он хотел получить меня в жены, он совершил этот невероятный поступок, чтобы завоевать меня, он со временем станет царем Спарты, совсем скоро у него появится наследник. Чего, казалось бы, еще желать? А он ходит мрачнее тучи. Вряд ли из-за того, что я не испытывала страсти в браке. Мужчины не так страдают из-за этого, как женщины.

Нет, решила я. Причина в чем-то другом.

Может быть, жизнь в Спарте показалась ему не слаще, чем в Микенах, когда он подчинялся Агамемнону? В Спарте правил отец, а что оставалось делать Менелаю? Развлекаться, заказывая новое оружие, и дожидаться смерти отца? Конечно, это было испытанием для такого гордого человека, как Менелай, тем более тяжелым, что он, как человек добрый, не помышлял о том, чтобы приблизить время вступления в права наследства.

Что, если я поговорю с отцом, попрошу его разделить власть с Менелаем, хотя бы формально… Возможно, он согласится. Иначе Менелай не одолеет своей тоски.

И вот однажды я пришла к отцу. Он только что отпустил делегацию чужеземных купцов, приехавших из Гитиона. Они вышли из дворца, разговаривали и разглядывали подарки, полученные от отца, и их яркие одежды были хорошо видны на склоне горы.

— Сирийцы, — пояснил отец. — Они всегда такие шумные — у них громкие голоса и громыхающие друг о друга украшения. Они хотят покупать у нас пурпурную краску. Не знаю, соглашусь ли я. Египтяне обещают более высокую цену.

— Отец, ты, как обычно, ищешь, кто заплатит побольше!

Отец всегда будет верен себе. Что мне нравилось в Менелае, так это его равнодушие к денежной выгоде.

Отец улыбнулся и протянул руки мне навстречу.

— А что же мне — искать того, кто заплатит поменьше? Это не государственный подход.

— А я пришла с тобой поговорить как раз о государственных делах, — сказала я: он помог мне начать.

— Что такое? Тебе не стоит забивать головку государственными делами — для этого с тобой рядом всегда будут мужчины. Да и я пока здоров, так что тебе не о чем беспокоиться.

Он действительно был полон сил и энергии, выглядел гораздо моложе своих лет.

— Я рада убедиться в этом собственными глазами. Но я хотела поговорить с тобой о Менелае. Он молод и тоже полон сил, но вынужден проводить время в праздности. Мне кажется, безделье гложет его, подтачивает его дух.

Отец фыркнул:

— Ему не хватает войны! Чем еще может занять себя молодой мужчина? Воину всегда нужна война. Мирная жизнь убивает его, наводит тоску. Это вполне понятно.

— Что может быть желаннее мира?

— Да, так рассуждают женщины и крестьяне, но не воины. Мужчинам нужно действовать. Без риска они чахнут. Что касается меня, я навоевался вволю, насытился победами, теперь могу сидеть в мегароне и слушать бардов. Другое дело — Менелай. Ему нужна подходящая война.

— Не могу же я вызвать войну для него!

— Я порасспрошу гостей, и, если узнаю, что неподалеку идет небольшая война, он сможет принять в ней участие. Греки постоянно воюют — наверняка и сейчас тоже кто-то с кем-то воюет.

— Переложи на него часть своих обязанностей — вот он и не будет скучать. Это лучше, чем воевать.

— Не думаю, что мужчина может править, пока он не выиграл ни одного боя.

— Менелай выиграл, и не один. Они воевали в Микенах, — напомнила я отцу. — Значит, ты не можешь сделать его своим соправителем?

— Вижу, ты сильно обеспокоена судьбой этого человека, — сказал отец и серьезно посмотрел мне в глаза.

— Он ведь мой муж, как же иначе?

— Я подумаю, но ничего не обещаю. И заранее предупреждаю: думать буду долго.

Из хрупкой моя фигура стала округлой, но полнота была красивой. Год приближался к завершению, поля и деревья в свой срок давали урожай. Я чувствовала, что меня тоже хранят теплые руки Деметры, что щедрая богиня плодородия заботится обо мне. Но скоро дочь покинет ее, Деметра впадет в печаль, и я подготовилась к тому, что ей будет не до меня. К тому времени я узнала от повитухи все необходимое, заготовила все, что нужно для ухода за ребенком, и окружила себя любящими людьми. Я не боялась невнимания богини.

Наступило самое темное время года и прошло. Солнце стало всходить дальше на востоке, а заходить дальше на западе и подниматься выше, хотя погода еще оставалась сырой и холодной. Я знала, что срок мой совсем близко, и готовилась, как могла, к этому событию, хотя понимала, что нельзя подготовиться к неведомому, к тому, чего ни разу в жизни не испытала.

Но повитуха оказалась права: это ни с чем не спутаешь.

Я сидела у себя в комнате, ткала сложный, как считала тогда, узор (я еще не видела чудес, которые творили мастерицы Трои), когда почувствовала приступ боли. Я продолжала работать, наклонялась вперед, поправляла челнок и успокаивала себя: нет, нет, еще не сейчас. Это ложная тревога.

Но приступы становились все чаще и сильнее. Я отложила челнок и позвала мать.

— О Лебедушка! — воскликнула она. — Скорее идем в родильную комнату. Сейчас пошлю за повитухой.

Она отвела меня в родильную комнату и раздела. В комнате не было ничего, кроме большой деревянной скамьи, простыней, кувшинов и тазов. Держась за руку матери, я легла на скамью. Со всех сторон меня окружали голые стены.