Страница 47 из 84
…Не следует пить, решил он. Это может вызвать припадок.
Он засмеялся.
Вообще-то — чистое безумие. Вспоминая, он выпил бокал.
Утром он по обыкновению обошелся без завтрака, отметил про себя, что уже довольно поздно, принял две таблетки аспирина и тепловатый душ, выпил чашку кофе и вышел на прогулку.
Парк, фонтан, детишки пускают кораблики, трава, пруд — он ненавидел их всех, и утро, и солнечный свет, и голубые разводы между башнями облаков.
Он сидел и ненавидел. И вспоминал.
Если он на грани психического срыва, решил он, то уж лучше сразу сорваться, а не пошатываться на краю.
И он помнил почему.
Но все было ясным, таким ясным — утро, и все. Резким, отчетливым, пылающим зеленым огнем весны под знаком Овна. Апрель.
Он смотрел, как ветер громоздит ошметки зимы у далекой серой ограды, видел, как он гонит кораблики через пруд к топкому берегу в отпечатках детских следов.
Фонтан раскидывал холодный зонт над позеленевшими бронзовыми дельфинами. Солнце зажигало струи огнями, стоило ему повернуть голову. Ветер ворошил их.
На бетоне, сбившись кучкой, птицы клевали огрызок шоколадного батончика в красной обертке.
Воздушные змеи покачивались на хвостах, пикировали к земле, вновь взмывали, подчиняясь невидимым нитям, которые держали мальчишки. Телефонные провода были увешаны планками каркасов, облеплены рваной бумагой — обломанные нотные знаки, смазанные глиссандо.
Он ненавидел телефонные провода, воздушных змеев, детей, птиц.
Хотя больше всего он ненавидел себя.
Как человек разделывает обратно то, что сделал? Никак. Нет для этого способа нигде под солнцем. Можно страдать, помнить, каяться, проклинать или забывать. И только. Прошлое в этом смысле неизбежно.
Мимо прошла женщина. Он слишком поздно поднял глаза и не увидел ее лица, но пепельный водопад волос по плечи, стройность ног в ажурности чулок между краем черного пальто и бодрым перестуком каблучков остановили его дыхание где-то под диафрагмой, запутали его взгляд в колдовском плетении ее походки, ее осанки и в чем-то еще — вроде рифмы к последней из его мыслей.
Он привстал со скамьи, но тут по его глазным яблокам ударила розовая статика, и фонтан превратился в вулкан, извергающий радуги.
Мир был заморожен и подан ему под стеклом.
…Женщина прошла спиной перед ним, и он опустил глаза слишком быстро, чтобы заметить ее лицо.
Он понял, что возобновляется ад — птицы пролетели мимо хвостами вперед.
Он отдался течению. Пусть несет его, пока он не сломается, пока он весь не израсходуется и не останется ничего.
Он ждал там на берегу, следя за круговоротом вещей, а фонтан всасывал струи по большой дуге над недвижными дельфинами, а кораблики плыли через пруд кормой вперед, а ограда сбрасывала с себя мусор, а птицы восстанавливали шоколадный батончик внутри красной обертки — крошку за хрусткой крошкой.
Только его мысли были неприкосновенны, а тело принадлежало отливной волне. Через какое-то время он встал и спиной вышел из парка. На улице мимо него пропятился мальчишка, всвистывая обрывки популярного мотивчика. Спиной вперед он поднялся по лестнице к себе в квартиру, ощущая нарастающее похмелье, развыпил свой кофе, распринял душ, разглотнул аспирин и лег в постель, чувствуя себя ужасно. Пусть так, решил он. Смутно припомнившийся кошмар развернулся обратно у него в сознании, обеспечив незаслуженно счастливый конец.
Когда он проснулся, было темно. И он был очень пьян.
Он попятился до бара и начал выплевывать спиртное в тот же бокал, каким пользовался накануне, и выливать из бокала назад в бутылки. Разделять джин и вермут оказалось проще простого — каждая жидкость сама взвивалась пологой струей в соответствующую бутылку, которую он наклонял над бокалом.
И пока это продолжалось, его опьянение неуклонно шло на убыль.
Затем он оказался перед ранним мартини, и было 10 часов 7 минут вечера. И тут в пределах галлюцинации он задумался о другой галлюцинации. Будет ли время замыкаться в петле — двойной, то вперед, то назад, через его предыдущий припадок?
Нет.
Как будто того припадка никогда не случалось, никогда не было.
Он продолжал пятиться через вечер, разделывая сделанное.
Он взял телефонную трубку, сказал «всего хорошего», разобъяснил Мэррею, что завтра опять не явится на работу, послушал, положил трубку и посмотрел на нее, когда телефон зазвонил.
Солнце поднялось на западе, и люди задним ходом ехали в своих машинах на работу.
Он прочел прогноз погоды и заголовки, сложил вечернюю газету и оставил ее на столике в прихожей.
Такого длительного припадка у него еще не бывало, но это его не волновало. Он приспособился и наблюдал, как день разматывается к утру.
По мере этого его похмелье нарастало и стало жутким, когда он снова лег в постель.
Когда он очнулся в предыдущем вечере, то был пьян в дымину. Он заполнил, закупорил, запечатал две бутылки. Он знал, что скоро отнесет их в винный магазин и получит обратно свои деньги.
И пока он сидел там весь этот день, а его рот вбирал ругань и исторгал алкоголь и его глаза распрочитывали прочтенное, он знал, что одновременно новые машины отправляются назад в Детройт и разбираются на конвейере, что трупы воскресают в предсмертную агонию, а священники во всем мире, сами того не подозревая, служат черные мессы.
Ему хотелось засмеяться, но он не мог принудить свой рот сделать это.
Он вкурил две с половиной пачки сигарет. Затем наступило новое похмелье, и он лег в постель. Потом солнце зашло на востоке.
Крылатая колесница Времени неслась перед ним, когда он открыл дверь, сказал «до свидания» своим утешителям, и они вошли, сели и посоветовали ему не поддаваться горю до такой степени.
Он заплакал без слез, представив себе, что ему предстояло.
Вопреки своему безумию, он страдал.
…Страдал, а дни катились назад.
…Назад, неумолимо.
…Неумолимо, пока он не понял, что это время уже близко.
Он мысленно скрежетал зубами.
Велики были его горе, его ненависть, его любовь.
Он был в своем траурном костюме и развыпивал бокал за бокалом, а где-то люди наскребывали землю назад на лопаты, которые будут использованы, чтобы расзакопать могилы.
Он въехал задним ходом на своей машине на стоянку у похоронного бюро, поставил ее и сел в лимузин.
Они ехали задним ходом всю дорогу до кладбища.
Он стоял среди своих друзей и слушал священника.
— .праху прах, земле Земля, — сказал тот, а впрочем, в каком порядке ни говори эти слова, получается практически то же самое.
Гроб был поднят назад на катафалк и возвращен в траурный зал похоронного бюро.
Он просидел службу, и отправился домой, и распобрился, и распочистил зубы, и лег спать.
Он проснулся, снова оделся в траур и вернулся в бюро.
Цветы все были на своих местах.
Друзья со скорбными лицами разрасписались в книге соболезнований и распожали ему руку. Затем они вошли внутрь посидеть и посмотреть на закрытый гроб. Затем они ушли, а он остался наедине с распорядителем похорон.
Затем он остался наедине с собой.
По его щекам текли вверх слезы.
Костюм и рубашка были вновь несмятыми.
Он уехал задним ходом домой, разделся, распричесал волосы. День вокруг него рухнул в утро, и он вернулся в постель распроспать еще одну ночь.
В предыдущий вечер, проснувшись, он понял, что ему предстоит.
Дважды он напряг всю свою силу воли, чтобы прервать последовательность событий. И потерпел неудачу.
Он хотел умереть. Убей он себя в тот день, так не возвращался бы к нему теперь.
В его сознании закипали слезы при мысли о прошлом, от которого его теперь отделяло менее суток.
Прошлое преследовало его по пятам в этот день, пока он раздоговаривался о покупке гроба, склепа, всяких похоронных принадлежностей.