Порченая

Клотт с трудом, но доползала до комнаты, упираясь палкой, которую всегда держала рядом, она хваталась за нее руками и подтягивала неподвижные ноги, но прялку, на которой полдня пряла у порога, втащить в дом никак не могла.

«Что же делать?» — задумалась она и тут заметила на дороге Жанну Мадлену.

Медленно, очень медленно приближалась к ее дому Жанна! Куда девалась ее уверенная быстрая походка, по которой ее узнавали издалека? Она будто волочила груз, шла трудно, едва передвигала ноги. Бедная подбитая птица. Белоснежный чепец, шлем из накрахмаленного батиста, что так подходил к ее решительному твердому лицу, уже не венчал гордо поднятую голову, ясный безмятежный лоб. Больше того, возможно, без бархатного банта, что поддерживал этот шлем под подбородком, голова Жанны поникла бы под невыносимой тяжестью неотвязной мысли, которая рассекла ей лоб, будто топор крутой лоб быка.

Сухие глаза гордячки Клотт — а она говорила, что выплакала все свои слезы на пепелище молодости, — завидев издалека всегда такую красивую, а главное, сильную Жанну, повлажнели от последней капли сохранившейся жалости. Все случившееся с Жанной лежало перед ней как на ладони. Вы ведь помните, с первого дня она предчувствовала, что роковое бесстрастие Иоэля, сгубившее отчаянием Длаиду Мальжи, принесет беду и несчастной дочери Локиса де Горижара, и предупреждала об этом.

— Бегите от него, — твердила она с исступлением, в которое по временам впадала и которое казалось Жанне Мадлене следствием незаживших жгучих обид и безмерного одиночества. — Ночью, когда я не сплю, голос Длаиды твердит мне, что, если вы не будете избегать аббата де ла Круа-Жюгана, он станет вашей судьбой. Не говорите «нет», Жанна де Горижар! Разве дочь дворянина, благородного воина, устрашат рубцы на лице мужчины, который умеет их носить? Вы не из слабонервных особ, что вздрагивают при виде царапины и лишаются чувств из-за пустяка. Нет! Вы из древнего кельтского рода де Горижаров, и ваши предки, по словам вашего батюшки, сначала подносили к губам младенца клинок, а потом уже материнскую грудь. Шрамы от пуль на лице, которое от них не отвернулось, не помешают вам полюбить Иоэля!

Жанна не верила Клотт. А может быть, верила. Но не избегала аббата, увлеченная страстным, всепоглощающим, самозабвенным интересом. Ее толкало к аббату седое прошлое, многие поколения предков, голубая кровь, что влекла ее к точно такой же, чувства и язык, каких она не встречала в скудном мирке, где жила, но о которых всегда мечтала. Жанна приходила к Клотт все чаще, все чаще приходил и аббат, вовлек ее мало-помалу в свои опасные затеи. Замешанная на горьком стыде и отчаянии преданность Жанны повелителю гражданских распрь, обладающему своеобразным величием, сродни величию Жоржа Кадудаля[27], о котором много толковали в ту пору, росла и росла. Глава шуанов заслонил собой монаха. Но и монах никуда не исчез: о нем, суровом, ледяном, неумолимом, хотелось сказать словами святой Терезы об искусителе: «Несчастный! Он не любит!»

Страдания Жанны сделались со временем непереносимыми. Доверить их она могла только Клотт, которая сразу предупредила ее о беде и даже поведала историю несчастной Мальжи. Презираемая всей округой пария пыталась помочь Жанне излечиться от дерзновенного обольщения, которое наслала на нее собственная гордыня. Нераскаянная почитательница родовитости, шлюха из Надмениля, как называли ее местные крестьяне, одна могла понять любовь мадемуазель де Горижар, непостижимую для набожных и уравновешенных душ, каких в нормандском краю большинство.

Что же до аббата де ла Круа-Жюгана, то после того, как его столь упрямо выношенные замыслы окончательно рухнули, обреченные на гибель безнадежной судьбой того дела, которому он служил, монах сделался еще угрюмее, свирепее и перестал навещать Клотт. Что ему было у нее делать? Он потерял все. Своего злого гения Жанна Мадлена видела теперь только в церкви. Военное поприще отвергло преданного военачальника, удоволит ли религия строптивого монаха? Распростившись с надеждой победить, как распростился Карл V с надеждой царствовать, станет ли беглый инок из Белой Пустыни созидать в своем сердце крепость более обширную и могучую, чем та, которую он оставил в юности? Или дубовая скамья в церкви станет для него подобием гроба, где, погребенный заживо, он будет читать над самим собой заупокойные молитвы? Кто мог доподлинно знать, что творилось в его душе? Неоспоримо одно: угрюмое, устрашающее лицо аббата, которое с самого начала до смерти пугало местных обывателей, стало еще более зловещим с тех пор, как на лице Жанны все явственнее проступали пожирающие ее мучительные терзания. Отчаянные мучения жертвы прибавляли безжалостности палачу.

Одиночество, на которое добровольно обрек себя черный аббат после крушения всех надежд, подкосило мужество Жанны. Но и подсеченного под корень мужества, унаследованного от Луизон-Кремень, оставалось еще немало. И мать и дочь были той же породы, что и Марий[28]: умирая, они собирали вытекающую из раны кровь в пригоршню и выплескивали ее в лицо врагу, пусть врагом было само небо! Ни Луизон, ни Жанна не ведали расслабленности или меланхолии. И когда Жанна Мадлена шла по дороге из Белой Пустыни в кровоточащий час дня, что так близок кровоточащему сердцу, и лучи умиравшего солнца украшали прощальными розами ее белый чепец, она шла медленно не от слабости. Мощь ее пламенеющего сердца была так велика, что и лицо пылало жаром. Свое сердце, что норовило выскочить из груди, она сдерживала твердой рукой и повторяла: «Пламя! Скоро ты вырвешься на свободу, вулкан извергнется и перестанет даже дымиться». Жанна приняла решение, груз его замедлил шаги. Именно такие решения принимает отчаявшаяся воля, и оно умиротворяет сильные души, как умиротворяет осужденных на казнь последняя молитва.

— Вот вы где, матушка Клотт, — произнесла Жанна, обращаясь к старой пряхе, сидящей на пороге перед колесом своей прялки, и голос ее прозвучал глухо и сумрачно, как должен был прозвучать, потому что решение было принято.

— Боже мой! Что случилось, барышня де Горижар? — воскликнула Клотт, пораженная видом и голосом Жанны. — Сегодня вы не такая, как обычно. Хоть не знали вы черных дней, благородная мадемуазель, но сегодня, сдается мне, вы задумали что-то страшное. Как две капли воды вы похожи на Юдифь, убивающую Олоферна, на картинке у изножья моей кровати.

— Не спешите, матушка Клотт, — отвечала Жанна с недоброй усмешкой, — мои руки пока еще не в крови, так что рано сравнивать меня с убийцей. Кровь пока у меня на лице, и она моя собственная — пламенеет, но не течет… А если бы текла с той поры, как стала для всех заметна, я была бы счастливее, ибо упокоилась бы мертвым сном, подобно Длаиде Мальжи, ей ведь так спокойно в своей могиле, — и она указала дрогнувшей рукой на изгородь, за которой синела крыша колокольни Белой Пустыни, одетая вечерней тенью. — Не сравнивайте меня с Юдифью, матушка Клотт! На нее, говорят, снизошел Дух Божий, а в меня вселился дьявол. И сегодня он так силен, этот дьявол, с которым знались и вы, Клотильда Модюи, в дни своей молодости, что мне хочется покончить разом и с благоразумием, и с гордостью, и с добродетелью, и с жизнью — со всем!

— Пойдемте в дом, дитя мое, а то, не ровен час, кто-нибудь нас услышит. Ведь про вас и так уже много болтают напраслины в Белой Пустыни, — сказала Клотильда почти по-матерински.

Калека взялась за палку, что стояла с ней рядом, уцепилась обеими руками и с трудом перетащила себя за порог. Больно было смотреть, как старая ужиха, раздавленная по дороге телегой, мучительно преодолевает колею, стремясь попасть в убежище под кустом.

Жанна Мадлена подняла прялку и вошла следом.

— Пряжа кончилась, — сказала она, поглядев на работу Клотт, которая трудилась целый день не покладая рук. — Вот и у меня кончилась гордость, кончилась жизнь. Не кончились только мученья. Кто знает, — продолжала она, поставив прялку на обычное ее место у окна и погрузившись в мрачное раздумье, — может, нить с твоего веретена пойдет на саван Жанны де Горижар…

27

Кадудаль Жорж (1771–1804) — глава мятежных вандейцев-роялистов, организаторов заговора против Бонапарта, когда тот стал Первым консулом. Казнен.

28

Марий (156 г. до н. э. — 86 г. до н. э.) — полководец и политический деятель, консул в 105 г. Одержал победу над Югуртой, разбил тевтонов. Соперничал, борясь за власть, с Суллой, потерпел в 88 г. поражение, бежал из Рима и спас себе жизнь, спрятавшись в болотах возле Минтурна. В 87 г. захватил Рим и организовал жестокую расправу над противниками.