Страница 63 из 118
Робот обладал интеллектом — в какой–то мере. Можно убить его, заманив в какую–нибудь ловушку. Однако моя тюрьма или убежище — отношение мое к этому месту менялось в зависимости от настроения — на самом деле «каких–нибудь ловушек» не содержала. И Синий мог заставить исчезнуть любую вещь, находящуюся здесь, внутри.
Что надо делать?
Всю ночь я не сомкнула глаз, пытаясь найти выход. По крайней мере, сны мне не снились. К утру у меня имелись лишь две идеи, и обе плохие. План «А» базировался на дискуссии, что никогда не было сильной стороной робота.
— Синий, эта собака ведет себя неправильно.
— Да.
— Эта собака не работает. Испортилась. Я должна взять другую собаку, чтобы она вела себя правильно. Не эту собаку.
Робот переместился поближе к Дворняге. Она уставилась на него и моргнула. Синий медленно облетел собаку по кругу, потом завис на исходной позиции в трех футах над землей.
— Эта собака работает.
— Нет. Эта собака выглядит так, словно работает. Но эта собака не работает внутри своей головы. Я не могу заставить эту собаку вести себя правильно. Мне нужна совсем другая собака.
Долгая мучительная пауза.
— Эта собака не работает внутри своей головы.
— Да.
— Ты можешь заставить другую собаку вести себя правильно? Как на демонстрации?
— Да.
По крайней мере, это даст мне какое–то время. Синий должен был видеть «неработающих» собак и людей на свалке, видит бог, их там предостаточно. Сумасшедшие люди, взбесившиеся животные, наркоманы, несущие всяческий бред, прежде чем умереть или застрелиться. В следующий раз мне надо будет добавить в бассейн чего–нибудь другого — что робот сочтет достаточно ядовитым, чтобы имитировать выгребную яму, но собака при этом туда зайдет. Если понадобится, я использую собственное дерьмо.
— Эта собака не работает внутри своей головы, — повторил Синий, усваивая новую мысль. — Ты заставишь совсем другую собаку вести себя правильно.
— Да.
— Почему бы и нет, черт возьми? — И потом: — Я убивать эту собаку.
— Нет! — Это слово сорвалось с моего языка прежде, чем я вообще осознала, что говорю.
Моя рука помимо моей воли вцепилась в Дворнягу. Собака подпрыгнула, но не укусила. Вместо этого, видимо почуяв мой страх, она съежилась и спряталась за меня.
— Ты не можешь убивать всех, кто не ведет себя так, как ты хочешь! — заорала я. — Люди, собаки… ты не можешь просто так убивать всех! Не можешь просто убивать… У меня была кошка… Я никогда не хотела собаку. Но эта собака… она ведет себя правильно… со своей точки зрения! Как долбаная собака… и ты не можешь просто… у меня была собака… то есть кошка и у меня был… был…
…из открытого окна доносится музыка, сильная, мощная — запись какого–то оркестра. Ко мне подходит кот, он мурлычет, трется о ноги. В окне кто–то появляется, он окликает меня по имени, я поворачиваюсь…
— У меня был ребенок!
О господи, нет, только не это… Все рванулось наружу, и воспоминания, и горе, и боль, все, все, что я отталкивала прочь от себя все эти три нескончаемых года для того, чтобы выжить… Не давай воли чувствам… Зак, Зак, Зак… солдаты стреляют, они как собаки… Мама, я здесь, мама, мама…
Я свернулась в клубок на полу, я выла, и мне очень хотелось умереть. Горе затопило и накрыло меня с головой, как цунами. Я плакала и кричала; не знаю, как долго это продолжалось. Кажется, я была невменяема. Не в человеческих силах выносить такую боль.
Однако такой накал боли не мог длиться слишком долго, и, когда потоп отхлынул, я ощутила, что все еще жива, что голова моя ноет от ушибов, поскольку я билась лбом о твердый пол, что я нахожусь в куполе и вокруг меня лают собаки. Зак умер. Неподалеку в воздухе парил Синий, он не изменился — робот, убивающий без злого умысла, робот, который не может кормить собак плотью, мясом, но будет убивать любого, поскольку запрограммирован на уничтожение. И не убивать меня у него нет причин…
Дворняга сидела на задних лапах, уставившись на меня печальными коричневыми глазами, и я сделала то, что поклялась себе больше никогда не делать. Я потянулась к живому теплу — обняла собаку и прижалась к ней. И она мне позволила.
Возможно, это и стало решающей, поворотной точкой в наших отношениях… не знаю.
Через какое–то время я, шатаясь, сумела встать на ноги. Взявшись за веревку, которая служила поводком Дворняге, я крепко обмотала ее вокруг руки.
— Синий, — сказала я, с трудом проталкивая слова через стиснутое горем горло. — Сделай отбросы.
Он подчинился. Это была основа плана «Б»: робот должен делать все, о чем я прошу, и круг этих вещей постепенно расширялся. Нет, речь шла не об освобождении или милосердии, но, по крайней мере, о комнатах, платформах, бассейнах и мусорных отходах. Я направилась к мусору, низвергавшемуся из привычного места в стене.
— Еще мусор! Большой мусор! Мне нужны эти отбросы, чтобы научить эту собаку вести себя правильно!
Зловонный поток увеличился. Старые покрышки, разбитая бытовая техника, салфетки, тряпье, консервные банки, сломанная мебель. Собачий вой сделался безумным и оглушительным.
Дворняга крепче прижалась ко мне.
— Большой мусор!
В комнату рухнул мотоцикл, искореженный так, что уже не подлежал ремонту. Отверстие в стене, откуда извергались отбросы, подернулось серым туманом, точно такого же цвета была поверхность Купола, когда меня затащило внутрь. На пол сверзлась половина дивана. Я схватила Дворнягу и, прячась за диваном, бросилась сквозь водопад мусора к отверстию в стене.
На голову мне упала сломанная клавиатура, и серое сделалось черным.
Дрожь, озноб. Холод, разрежаемый очагом тепла, которое исходит от лежащей на мне Дворняги. Я спихнула ее и попыталась сесть. Поднесла руку ко лбу, и мою голову пронзила боль. Отняв ладонь, я увидела, что она в крови. Кровь заливала мне глаза, мешая смотреть. Я вытерла кровь о юбку, плотнее прижала ладонь ко лбу и попыталась оглядеться.
Особо смотреть было не на что. Я и собака находились в конце некоего помещения, похожего на коридор. Надо мной неясно виднелась какая–то большая машина с желобом, упирающимся в снова незыблемую и прочную стену. Неподвижная машина не производила ни единого звука. Дворняга дрожала и прижималась ко мне пушистым боком, но тоже не издавала звуков. Я не слышала лая девятнадцати собак за стеной, не видела Синего, не ощущала никаких запахов, за исключением того, что исходил от маленькой желтой лужицы, которую наделала на полу Дворняга.
Разорвав подол юбки на полосы, я сделала из них повязку и обмотала голову, чтобы кровь, по крайней мере, не заливала глаза. Мы с Дворнягой медленно двинулись по коридору.
Никаких дверей не было. Ни проемов, ни ниш, ни какого–нибудь оборудования. Мы дошли до конца коридора — везде один и тот же материал. Серый, гладкий, прочный. Мертвый.
Синий не появлялся. Никто не появлялся, и не исчезал, и не жил здесь. Мы пошли обратно и изучили нависающую над головой громаду машины. Никаких панелей с приборами, ключей, никаких деталей.
Я села на пол, в основном потому, что не знала, что еще делать, и Дворняга забралась мне на колени. Она была слишком большая, и я отпихнула ее. Собака прислонилась ко мне боком и задрожала.
— Привет, — сказала я, но обращалась не к ней.
Зак в окне. Мама, я здесь, мама. Если я ступлю на эту дорожку, мне конец. Гнев лучше, чем воспоминания. Все, что угодно, лучше, чем воспоминания!
— Эй! — завопила я. — Эй ты, чертов ублюдок, Синий! Что надо делать? Что надо делать, дерьмо купольное, или как тебя там?
Ничего. Только очень слабое эхо моих собственных бесполезных слов.
Я, пошатываясь, встала на ноги, разжигая свою злобу, заворачиваясь в нее как в плащ. Дворняга тоже поднялась и отошла от меня.
— Что надо делать? Что надо делать в этом гребаном месте?
Снова ничего, только Дворняга отступила дальше в пустой коридор. Я была рада, что могу трансформировать свою ярость в нечто видимое, реальное, существующее.