Страница 4 из 118
Поэтому Манек приходил ко мне домой. Однажды, когда он чуть не плакал, я обнял его, чтобы утешить. После того случая мы стали, можно сказать, любовниками. Он говорил, что он не гей, но ему хотелось, чтобы я притворялся женщиной, позволял обнимать, ласкать и утешать себя. В его сознании иллюзия была такой полной, что я, лежа рядом с ним, почти чувствовал, как вздымаются мои груди. Я тем временем осторожно, бережно касался его разума. Мне кажется, наш мысленный контакт помогал ему расслабиться, хотя он и не замечал щупальцев моего мозга. Спрятав лицо на моем обнаженном плече, он шептал имена всех женщин, которых любил издали, заканчивая именем Анджаны, своей возлюбленной.
Потом была Шила — не женщина, а тихая мышка, — старшая незамужняя дочь супружеской пары из квартиры надо мной. Ее сестры вышли замуж и ушли из дома, но она с виду была дурнушкой, так что уже не надеялась найти кого–нибудь. В любви, как и в мыслях, она была дерзкой, изобретательной и нежной, но говорила лишь прикосновениями. За несколько первых наших свиданий она не произнесла ни слова. Я однажды нарушил наш договор молчания, вымолвив слово «люблю». Она села на кровати, устремив на меня глаза, полные злых слез.
— Никогда больше не смей говорить этого, — яростно приказала она.
Потом запрыгнула на меня и сорвала с меня рубашку. Темные глубины ее разума дрогнули, уходя еще глубже: пещеры открывались, как пасти, в расщелинах, в тайниках ее души грохотали бурные потоки чувств. Она была неотразима, но я был ей не нужен. Кончилось тем, что судьба в лице разведенца, искавшего новую жену, увела ее из дома и из города.
Порой меня тревожило мое отличие от других молодых людей. Я выглядел и одевался как мужчина, но для меня ничего не значили условности, проводившие различие между мужчиной и женщиной. Я мог зайти с другими парнями в подозрительную пивную и выпить с ними пива, но я не понимал, что с женщинами нужно флиртовать, состязаясь за их благосклонность. Я мог подсесть к женщине и заговорить с ней о работе или о вышивке на ее блузке. Женщины, с которыми я работал, находили, что я — единственный мужчина, в присутствии которого они могут болтать так же непринужденно, как в своей женской компании. Однажды я принял участие в разговоре о месячных, хотя ограничился заинтересованными расспросами. «Арун, это уж слишком!» — сказали они, вспомнив вдруг, что я мужчина. Кулинарные программы я смотрел с таким же интересом, как борьбу и крикет. Способность видеть сознания научила меня воспринимать человеческое существо в целом, за пределами различий между мужчинами и женщинами. После нескольких месяцев исследований я пришел к выводу, что существует не два пола, а по меньшей мере тридцать четыре. Возможно, «пол» — неподходящий термин: вернее было бы позаимствовать понятие из географии — тридцать четыре климатические зоны человеческого сознания.
Но из–за своих странностей я порой задумывался о будущем. Мои коллеги влюблялись, обручались, женились. Для меня каждая работа и каждая связь была подобна временному отдыху перед следующей. Не погубит ли меня моя непоседливость? Джанани рассеяла мои опасения. «Ты молод, — писала она. — Узнавай мир, Арун. Принимай его в себя. Люби всех, кого можешь, но не позволяй никому удерживать тебя, как птицу в клетке».
К тому времени, как я повстречался с Санкараном, я многому научился. Например, никогда не ходить на политические митинги. И не участвовать в религиозных шествиях, хотя храмы, гурдвары[8] и мечети в небольших дозах были позволительны. Я узнал также, что, вопреки ожиданиям, семьи обычно не образуют хороших метасознаний. В них слишком много толкотни и суеты. Они срастаются и расходятся. Возможно, они образуют не статическое, а динамическое равновесие, ведь они как–никак целые дни проводят вместе. Возможно, метасознание невозможно сохранять до бесконечности — оно сходит с ума.
Я проделывал опыты и с животными. Перед моим домом кормилось стало коров. Они стояли среди проезжающих машин белыми горбатыми островками, мирно жевали жвачку или с бычьим упрямством дожидались, пока кто–нибудь вынесет кухонные отбросы в помойку на углу. Я ощущал их сознание, но не понимал природы их мыслей. Однажды вечером, возвращаясь с работы, я увидел могучего быка, стоявшего посреди дороги, на разделительной полосе. Потоки машин текли мимо него в обе стороны. В светящейся пыли уличных фонарей он походил на белый призрак. На обочине, равнодушно поглядывая на него, лежали коровы. Я не просто ощутил, а как будто увидел его разум. Он взывал к коровам, вкладывал всего себя в протяжное беззвучное призывное мычание. Коровы отвечали что–то вроде: «Не сегодня, приятель, нам надо дожевать жвачку». Тогда я осознал, что животные не только ощущают мысли друг друга, но и могут мысленно общаться.
Я продолжал экспериментировать с человеческими сознаниями и узнавал множество любопытных мелочей. Например, нечетные числа, особенно простые, создавали более устойчивых мета–чудовищ, четные оказывались менее стабильными. Пары же просто опасны, потому что ничто не уравновешивает связь между их сознаниями, чтобы тянуть, когда они толкают, если вы понимаете мою мысль. Потому–то, задолго до встречи с Санкараном, я принял решение — никогда не влюбляться.
Я встретил его в Америке. Джанани, узнав от одного своего собрата по восприимчивости, что Може видели в Чандигаре, всего в нескольких часах езды от Нью–Дели, уговорила меня уехать. Меня вновь охватил прежний безымянный страх. Я несколько лет не вспоминал про Рахула Може. Моя компания в то время отправляла команду программистов в Соединенные Штаты. Подстегиваемый потоком писем от Джанани, я присоединился к исходу в землю молока и меда.[9] В маленьких городках Америки с их неестественно чистыми улицами, где не видно было ни людей, ни животных, и в сюрреалистических, освещенных неоновым светом ущельях между стен небоскребов в больших городах я продолжал изучать свою способность создавать метасознания. Вопреки расхожему представлению об индивидуализме американцев я часто встречал большие группы людей со сходными убеждениями и процессами мышления. Поначалу это было необычайно увлекательно; я прогуливался по Уолл–стрит, заглядывал на Биржу. Все эти люди, воображавшие себя соперниками и конкурентами, бормотавшие в сотовые телефоны или вопившие, как ошалелая ребятня, — какое прочное, стабильное метасознание они образовывали! Еще была Америка пригородов, поселков яппи, с непомерно большими частными домами и со множеством яхт и автомобилей — здесь это было даже слишком просто. Подростки, выражавшие свою индивидуальность одеждой с именными нашивками и злобными взглядами, тоже были легкой добычей, но в созданном ими метасознании появлялись темные глубинные течения, беспокоившие меня, как дамба, готовая прорваться под напором воды. Я развлекался, сливая в метасознания противоборствующих политиков и фундаменталистов враждебных друг другу религиозных течений. Индийское землячество, к которому я принадлежал, за редкими исключениями жило прошлым, исповедуя убеждения и ведя образ жизни, давно исчезнувшие в самой Индии. Они зациклились на мысли о своем статусе высокооплачиваемых профессионалов, и мне с ними было скучно. Куда интереснее оказались маленькие группки маргинальной культуры. Я завел дружбу с викканами, иммигрировавшими из Мексики, и с парнем из Эфиопии, содержавшим ресторан в Сан–Франциско. Я первое время жил в Калифорнии, по возможности уклоняясь от работы и до упора используя свои способности. И все же я чувствовал, как на заднем плане моего сознания разрастается одиночество — не тоска по моему старому дому в Индии, по старым друзьям и знакомым, а жажда чего–то большего. Во мне уже возникла пустота, которую предстояло заполнить Санкарану.
Потом произошел случай, который выгнал меня из Калифорнии. Однажды ясным воскресным утром я плавал на мелководье у пляжа и вдруг ощутил подводное течение. Я попытался вырваться из него и тогда осознал, что оно существует в моем сознании. Мощная тяга — кто–то подводил меня к себе, как ослабевшую рыбу на спиннинге. Я узнал этот неотразимый зов. Рахул Може нашел меня. Я выбрался на берег и почувствовал, что меня принуждают направиться, обходя загорающих и разноцветные пляжные зонтики, к автомобильной стоянке. Я пытался остановиться, попросить помощи, но оказался бессильным, как тряпичная кукла. Подходя к дороге, я заметил каким–то краешком сознания белый седан с затемненными стеклами. За рулем сидел мужчина в темных очках. Он перегнулся через сиденье, чтобы открыть дверцу с другой стороны. Мне запомнилось золотое кольцо, блеснувшее у него на пальце.
8
Гурдвара — сикхский храм.
9
Исх. 3: 8.