Страница 30 из 118
Дверь открылась, и в комнату просунул голову сэр Фрэнсис. Увидев, что Льюис пришел в себя, он прямо–таки просиял:
— Мистер Оуэнс! Хвала всем богам, вы наконец–то снова с нами! Вы… э… то есть… это ведь вы, мистер Оуэнс?
— Полагаю, да, — ответил Льюис. На него накинулись крошечные молнии головной боли.
Сэр Фрэнсис ворвался в комнату и махнул рукой дворецкому, чтобы тот тоже вошел. Взгляд Льюиса волей–неволей оказался прикован к накрытому подносу в руках дворецкого. Сэр Фрэнсис присел на край постели, уставясь на Льюиса не менее пристально.
— Вы что–нибудь помните, а?
— Не особенно, милорд, — ответил Льюис. — Это случайно не завтрак, нет?
Дворецкий поднял салфетку — под ней оказались кувшин, горшочек меду и блюдо мелкого печенья. Сэр Фрэнсис смущенно переплел пальцы.
— Это… мм… молоко, мед и… ах, самое похожее на амброзию, что только может приготовить моя кухарка. Мед у нас делосский, — добавил он, и в его голосе прозвучала странная просительность.
Льюис не без труда сел, хотя мозг у него так и шарахнулся от раскаленной докрасна изнанки черепа. Дворецкий поставил поднос ему на колени; Льюис взял кувшин, пренебрег стоящим рядом с ним хрустальным бокалом и залпом, не переводя духа, выпил две кварты молока. Сэр Фрэнсис глядел круглыми глазами, как Льюис по одному печеньицу заглатывает всю амброзию и, схватив ложку, приступает к меду.
— Восхитительно, — произнес Льюис, вспомнив об этикете. — Можно ли попросить еще немного?
— Все что угодно, — ответил сэр Фрэнсис и, не поворачиваясь, сделал знак Джону.
Льюис взял кувшин.
— Еще столько же молока, пожалуйста, и три–четыре буханки хлеба…
— Варенья, сэр?
— Нет! Нет, варенья не надо. Благодарю вас. Джон взял кувшин и поспешил прочь.
— Неудивительно, что у вас разыгрался аппетит, — заметил сэр Фрэнсис. — Мальчик мой, это был поразительный вечер. Все мы в великом долгу перед вами. В жизни не видел ничего подобного.
— Но… у меня сложилось впечатление, что вы… гм… уже проводили раньше определенные ритуалы, — сказал Льюис, выскребая ложкой мед со дна горшочка.
— Да, так и было. Но мы никогда не добивались таких замечательных результатов! — воскликнул сэр Фрэнсис — Насколько вы лучше своего предшественника! Он вообще не мог служить вместилищем божественного! Обращался с дамами крайне непочтительно. Я велел ему паковать багаж; впоследствии мы обнаружили, что он прихватил ложки. Верите ли — я поймал его на месте преступления, когда он садился в коляску с моим лучшим серебряным кофейником в саквояже! То ли дело вы. Какое поистине олимпийское спокойствие! Какая находчивость! Уайтхед выглядел просто бодрячком. «Как вы себя чувствуете, Пол?» — спросил я, и, честное слово, он ответил: «Ах, сэр, право, я готов взгромоздить гору Пелион на гору Осса и взобраться до самых небес!»
— Я счастлив, милорд, — осторожно проговорил Льюис. — Хотя, признаться, подробности вечера несколько стерлись у меня из памяти.
Весьма вероятно, сэр. Подозреваю, что вас там и вовсе не было! А? — Сэр Фрэнсис подмигнул. — Но я оставлю вас в покое; Джон приготовит вам одежду. Все вычищено и выстирано, только парик отдали мастеру причесать и напудрить. К сожалению, он был в плачевном состоянии. И я взял на себя смелость заказать вам новую пару башмаков, так как один из ваших, по всей видимости, утонул в Стиксе. Вы найдете их на дне гардероба.
— Новые башмаки? — удивился Льюис. — За ночь?
— За ночь? Ну что вы, нет! Вы проспали три дня! Настоящий Эндимион, — произнес сэр Фрэнсис. Он помедлил у двери, опустив взгляд. — Вы оказали мне великую услугу, такую великую, что я никогда не смогу ответить вам тем же. Я ваш должник, сэр.
Следующие несколько дней Льюис наслаждался непривычной роскошью безделья; слуги при нем вытягивались по струночке, глядели на него с благоговением и рвались принести все, чего бы ему ни захотелось. Это время Льюис употребил на то, чтобы привести в порядок свои воспоминания и разобраться в них, и обнаружил, мягко говоря, некоторые расхождения между тем, что восприняло его сознание, и тем, что запомнили его сверхчеловеческие органы чувств.
Это его необычайно огорчило, однако досаду несколько смягчило то обстоятельство, что задание Компании он так или иначе выполнил.
ЦЕЛЬ ДЭШВУДСКОЙ МИССИИ ДОСТИГНУТА,
— сообщил он по передатчику глубоко за полночь, уже не боясь, что его потревожит кто–нибудь из слуг. —
ПРИСУТСТВОВАЛ НА «ЭЛЕВСИНСКИХ РИТУАЛАХ» И МОГУ ДОЛОЖИТЬ, ЧТО ОНИ НЕ АУТЕНТИЧНЫ, ПОВТОРЯЮ, НЕ АУТЕНТИЧНЫ. ШИРОКОИЗВЕСТНЫЕ В ДРЕВНОСТИ ДЕТАЛИ ПОЗВОЛИЛИ СОЗДАТЬ ПРАВДОПОДОБНУЮ ПОДДЕЛКУ. СВИТОК–ИСТОЧНИК НЕ ОБНАРУЖЕН, НО ПОДОЗРЕВАЮ ФАЛЬСИФИКАТОРА РУКОПИСЕЙ ЕВГЕНИКА. ЖДУ ДАЛЬНЕЙШИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ.
Он отправил сообщение и вздохнул с облегчением, однако почти сразу же в эфире возник ответ:
НЕОБХОДИМ СВИТОК–ИСТОЧНИК. КЛИЕНТ СДЕЛАЛ ВЫГОДНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ.
Льюис пожевал губу. И ответил:
НО ЭТО ПОДДЕЛКА.
НЕ ВАЖНО.
НО ОНА НЕ ОБМАНЕТ НИКОГО, КТО БЫВАЛ НА МИСТЕРИЯХ.
КЛИЕНТ — СМЕРТНЫЙ. НЕ РАЗБЕРЕТСЯ.
Некоторым образом оскорбленный в лучших чувствах, Льюис передал:
ПРИЕМ ПОДТВЕРЖДАЮ. СОДЕРЖАНИЕ ОПРОТЕСТОВЫВАЮ. ВАЛЕ.
Однако теперь он прекрасно знал, где находится цель его экспедиции.
С тяжелым сердцем Льюис паковал свой саквояж в предрассветные часы после вечера, когда общество сэра Фрэнсиса было ему особенно приятно. Он надел плащ, прокрался по темному дому и выскользнул в боковую дверь в сад. Льюис включил режим ночного зрения, и окрестности немедленно приобрели четкие очертания и окрасились в потусторонний ядовито–зеленый цвет. Помедлив лишь затем, чтобы спрятать саквояж в кустах рододендрона, Льюис отправился в лабиринт.
Шел он быстро, но все равно успел замерзнуть. Один раз над головой заверещала летучая мышь; Льюис поднял взгляд и увидел красный мазок, тающий среди деревьев. Один раз дорогу перебежала лиса, приостановившись и окинув его огненными глазами. Льюису не хватало рядом той девушки, и он думал о том, выставит ли он себя круглым дураком, если, вернувшись в Лондон, попробует ее разыскать. И о том, сможет ли спокойно наблюдать, как она стареет и умирает.
Эти размышления так его увлекли, что он чудом заметил идущего следом человека. Однако в конце концов затрудненное биение смертного сердца и дыхание, похожее на рев парового клапана, Отвлекли его от грез, и Льюис обернулся. Там, далеко позади, по дороге пробиралось алое размытое пятно. Темный фонарь пульсировал жаром. Браконьер? Льюис пожал плечами, прибавил шагу и наконец добрался до входа в Пещеры Адского Пламени.
Ворота были заперты; повозившись с минуту, Льюис открыл их с помощью застежки плаща. Снова борясь с паникой, он поспешил в стигийскую черноту, которую его ночное зрение делало еще более призрачной. Вынырнув из лабиринта в пиршественный зал, Льюис едва не закричал — ему померещилась замершая фигура, но оказалось, что это всего–навсего пара сервировочных столиков, поставленных на попа и завешенных клеенкой.
Пробормотав что–то себе под нос, Льюис двинулся дальше. Он даже удивился, не обнаружив в зале с алтарем остаточного свечения от раскаленного зада миссис Дигби. К реке Стикс он подошел в самом серьезном настроении, с величием Харона перебрался через нее в лодке, отталкиваясь шестом, и ступил на другой берег, даже не замочив ног. Там он заметил брошенную и втоптанную в мокрый мел вуаль Персефоны.
Он нагнулся и подобрал ее. И долго рассматривал, а потом бережно сложил и сунул под рубашку, поближе к сердцу.
Во внутреннем храме Льюис снял крышку с саркофага. Внутри оказался алебастровый ларец — в его очертаниях было что–то египетское. Льюис открыл ее и обнаружил кипарисовую шкатулку современной работы, расписанную фигурками танцующих менад. Внутри лежал свиток.
Льюис развернул его, быстро осмотрел и вздохнул. Так и есть — работа того русского искусника. «Позвольте ему хранить молчание, ему, наблюдавшему обряды, посвященные божественной Деметре и ее стройноногой дочери! И будьте свидетельницами, о фурии, что этот писец не нарушил обетов — ведь он раскрыл подлинную природу того, что видел, безмолвным пером…» Льюис положил свиток в шкатулку, сунул ее под мышку и направился обратно к свету звезд.