Страница 24 из 118
— О, и среди моих тоже! Сам я никогда не смеялся над Христом, право слово; я не могу мириться с церковью как с институцией. Отвратительные, жестокие, самодовольные, алчные лицемеры! Однако посмотрите на мою церквушку вон там, на холме, — что вы о ней подумали, а, сэр?
— По правде говоря, я удивился, при чем тут золотой шар, — признался Льюис.
— Он олицетворяет солнце, — пояснил сэр Фрэнсис. — На мой взгляд, этот символ куда более подобает Свету Мира, разве не так? Однако кое–кто, разумеется, обиделся. Хотя, по всей видимости, я сам все испортил — ведь я устраиваю там веселые попойки, церковь, знаете ли, внутри пустая, одни скамьи. А потом я как–то раз выходил оттуда, поскользнулся и едва не сломал шею… Нехорошо, нехорошо! — Он принялся хихикать с притворным смущением. — А видели бы вы, какое лицо сделалось у нашего викария!
Они прошли немного дальше, и сэр Фрэнсис показал на озеро с лебедями и настоящей флотилией из маленьких корабликов, которые во время пиршеств разыгрывали морские сражения. («Хотя в последний раз начался пожар, всюду летали горящие ошметки, так что из пушек мы не палили уже давным–давно!») На островке посреди озера стояло еще одно нелепое зданьице, тоже окруженное толпой статуй.
— Немного похоже на храм Весты в Риме, — заметил Льюис. И поспешно добавил: — По крайней мере, до того, как он превратился в развалины.
— А! Значит, вы обратили внимание? — воскликнул сэр Фрэнсис. — Замечательно! Видите ли, я его так и задумал. Вы настоящий ученый, сэр. Я сам как–то раз зарисовал руины. В молодости нежно любил римскую классику. И до сих пор считаю, что их религия едва ли не самая разумная из всех, какие только придумывали люди.
— Вы знаете, мне это тоже приходило в голову, — сказал Льюис.
— Правда? — Сэр Фрэнсис повернулся к нему, определенно сияя. — Их боги, знаете ли, так похожи на нас — обычные люди, со своими недостатками и семейными раздорами. Одни довольно–таки страшные, зато другие просто очаровательны. Этот грязный глупый мир скорее был создан именно такими богами, чем неким далеким Совершенством, парящим в эфире. Или вы думаете иначе?
— Мне тоже всегда так казалось, — поддержал его Льюис, с тоской вспомнив своих предков–людей. Он пристально взглянул на сэра Фрэнсиса и решил забросить удочку. — Конечно, у простого смертного в античности не было особых надежд на загробную жизнь…
— Вовсе нет! — возразил сэр Фрэнсис. — А как тогда понимать Элевсинские мистерии?
Льюис набрал побольше воздуху и возблагодарил Меркурия, покровителя интриганов.
— А как их вообще можно понимать, милорд? Элевсинские ритуалы нам неизвестны, поскольку посвященные клялись хранить тайну, — заявил он.
— Ха! Я бы вам рассказал, чего стоят клятвы хранить тайну, — покачал головой сэр Фрэнсис. — Люди болтают, несмотря ни на какие обеты. Вечную жизнь смертным предложили задолго до того, как святой Павел с приятелями предъявили свои права на эту идею.
Истинная правда, подумал Льюис, припомнив процесс обретения бессмертия в Компании.
— Так говорят, милорд, но, увы, у нас нет ни малейших доказательств, не так ли?
— Может быть, и так, — мягко проговорил сэр Фрэнсис. — Если бы я сказал вам, что в Италии есть некие священные рощи, в которых по сей день пляшут сатиры, вы бы решили, что я сошел с ума; однако я видел нечто очень похожее. Ах, и нимф я тоже видел!
Льюис изо всех сил старался выглядеть человеком весьма многоопытным.
— Ну, если уж на то пошло, я бы мог показать вам парочку нимф даже здесь, в Англии, — сообщил он, попытавшись подмигнуть и толкнуть собеседника локтем.
Сэр Фрэнсис хлопнул его по спине:
— Не сомневаюсь! Нет, право, пора нам проводить очередное собрание ордена. Если хотите, я за вас поручусь.
— Ах, сэр, как вы добры!
— Ничуть, — ответил сэр Фрэнсис с видом глубочайшего удовольствия. — В наших рядах давно не хватает свежей крови. Я пошлю за Уайтхедом в Твикенхем, он все устроит.
Льюис поглядел на коробку с фрагментами и печально покачал головой. Порнографический папирус находися в ошеломляюще скверном состоянии, почти таком же, в каком впоследствии обнаружат свитки Мертвого моря, хотя здесь повреждения, судя по всему, были вызваны недавним актом насилия. Хуже того, некоторые мелкие клочки оказались чем–то склеены, и не крыжовенным вареньем. Льюиса замутило от внезапной догадки об обстоятельствах отъезда его непосредственного предшественника.
— Ну что же, посмотрим, удастся ли нам привести все в порядок, — пробормотал он себе под нос и принялся за крупные куски. — Три нимфы, пять сатиров и… может быть, лошадь? И флейтист? И много виноградных лоз. Три комплекта разрозненных, гм, частей. Фрагмент… утки?
Нахмурившись и прикусив язык от глубокой сосредоточенности, Льюис разглядывал кусочки всевозможных частей тела в самых невероятных положениях. Он начал собирать пазл со скоростью, на которую способен только киборг.
— Это сюда… он туда, она сюда и… Нет, по–моему, это анатомически невозможно — или нет? Ага. Но если эту ногу поднять вверх вот так… нет, это локоть… Ого, это же кентавр! Хорошо, так гораздо логичнее. Что же я раньше не сообразил!
Дверь в библиотеку открылась, впустив порыв сквозняка и сэра Фрэнсиса. Льюис прихлопнул растопыренными пальцами собранную сцену оргии, не дав ей разлететься по столу.
— Вот вы где, Оуэнс, — произнес сэр Фрэнсис. Говорил он как–то нерешительно.
Льюис вскинул на него взгляд, но сэр Фрэнсис не ответил на него, а стал, приближаясь к столу, пристально всматриваться в папирус.
— Ну что ж! Г–хм. Каким замечательным делом вы заняты! Да, состояние, в котором он находился, было поистине плачевным. Надо было мне давным–давно этим озаботиться. Однако же в последние годы я был занят тем, что самолично подносил дары Венере, а не читал о том, как это делали другие. Так ведь?
— Мудрое решение, милорд.
Сэр Фрэнсис выдвинул стул, сел к столу и некоторое время молча смотрел, как Льюис продолжает собирать обрывки.
— Помню, как я получил этот папирус, словно это было вчера, — проговорил сэр Фрэнсис. — Я осматривал Наксос. Проводником моим оказался человек очень сметливый, мог добыть все что угодно. Девушки — беленькие или черненькие, пухленькие или худенькие, под любое настроение, и самые лучшие дома, где можно было, знаете ли, выпить чего желаешь — и вина, и эликсиров покрепче. Захочешь посмотреть храмы — он и их разыщет, и, стоило мне лишь намекнуть, что меня интересуют древности, как, Богом клянусь, сэр, он показал мне…
— Одну лавчонку? — предположил Льюис, тщательно, тоненькой кисточкой, нанося папирофикс из простой баночки. Он совместил края двух фрагментов. Они соединились настолько идеально, что невозможно было различить, где их склеили. — Темную дверцу в дальнем конце извилистого переулка?
— Только поглядите! Право, сэр, вы настоящий книжный доктор!…Но нет, это была вовсе не лавчонка. Видел я подобные места — там ради прибыли так и рвутся продать юному недоумку, впервые путешествующему по Европе, подлинную Гомерову лиру или настоящие лавры Цезаря. Подлинников там нет, даже не сомневайтесь. Нет… это было совершенно другое место.
Льюис молчал, дожидаясь продолжения. Он поднял взгляд и увидел, что сэр Фрэнсис смотрит в окно, где осенний лес уже показывал черные ветви сквозь разлетающееся золото с багрянцем.
— Тот человек повел меня вверх, к вершине горы, — заговорил сэр Фрэнсис. — Горы из золотого камня, лишь слегка прикрытого зеленью, — там росли маленькие скрюченные каменные дубы и какая–то трава, которая благоухала на солнце. А какое было солнце! Белое, как бриллиант, ясное, жаркое. Солнце рассветного мира. Прозрачный воздух, а над головой голубой купол, такой глубокий, что в нем впору утонуть. Так вот, тропка была не шире козьей, и мы карабкались по ней добрый час, и как же я ругал проводника! А он все показывал на крошечный белый домик далеко вверху, одинокий и на вид заброшенный. Я шел за проводником и, можете представить себе, как был зол, когда мы наконец добрались до домика. Наверху оказалось немного лучше — там росло огромное старое фиговое дерево, которое отбрасывало приятную тень. Я бросился в прохладу, задыхаясь, и тут мимо пролетел орел — на уровне глаз, сэр, — а море далеко внизу превратилось в синюю дымку с крошечными крупинками кораблей, снующими туда–сюда. Я слышал доносившееся из дома бормотание, но больше никаких звуков — даже птичьи крики и жужжание насекомых и те стихли.