Страница 38 из 83
— А вы как считаете?
— Я обратил внимание, что ваши люди маркировали все куски.
Я пожал плечами.
— Тогда у меня только один серьезный вопрос к вам — по поводу вашей любви к разрушению, — заявил он.
— Какой именно?
— Это что, действительно искусство?
— Идите вы к черту. Подошли остальные.
Диана посмотрела на меня; я медленно повел из стороны в сторону головой и довольно долго сжимал запястье Хасана, прежде чем вырвал у него тонкое острие, которое он прилепил к ладони. А затем позволил ему тоже пожать руку веганцу, но коротко.
Скиммер жужжа спустился из темнеющего неба, и я посадил Миштиго, лично погрузил его багаж и сам закрыл за ним дверцу. Машина стартовала безо всяких осложнений и исчезла в мгновение ока.
Конец бессмысленной прогулки.
Я вернулся в дом и переоделся.
Пришло время сжечь друга.
Высоко возвышаясь в ночи, пирамида из сложенных мною поленьев несла на себе останки поэта, моего друга. Я зажег факел и вытащил электрический фонарь. Хасан стоял возле меня. Это он помог мне положить тело на повозку и взял в руки вожжи.
Я устроил погребальный костер на холме с кипарисами над Волосом, возле руин церкви, которую я уже упоминал. Воды бухты были спокойны. На чистом небе сверкали звезды.
Дос Сантос, не одобрявший кремацию, решил не присутствовать, сказав, что его беспокоят раны. Диана предпочла остаться с ним в Макринице. После нашего с ней разговора она ко мне больше не обращалась.
Эллен и Джордж сидели в повозке, катившей под большими кипарисами, и держались за руки. Только они и были с нами. Филу не понравился бы погребальный плач моих родственников. Однажды он сказал, что в этом смысле предпочел бы что-нибудь крупное, яркое, быстрое и без музыки.
Я прислонил факел к углу погребального костра. Пламя принялось медленно лизать дерево. Хасан зажег еще один факел, воткнул его в землю, отошел и стал смотреть. Когда языки пламени поползли вверх, я прочел старую молитву, вылил на землю вино и бросил в огонь ароматические травы. Затем тоже отступил.
— «…Кем бы ты ни был, смерть возьмет и тебя, — говорил я ему. — Ты ушел, чтобы увидеть, как открывается влажный цветок на бреге Ахеронта средь судорожно мечущихся теней Ада». Если бы ты умер молодым, твой уход оплакивали бы как гибель великого таланта, не успевшего осуществиться. Но ты хорошо пожил. Некоторые выбирают короткую возвышенную жизнь перед стенами своей Трои, другие — длинную и менее беспокойную. Кто скажет, какая лучше? Боги сдержали свое обещание вечной славы Ахиллеса, вдохновив поэта спеть ему бессмертный пеон. Но счастлив ли он от этого, будучи таким же мертвым, как теперь и ты? Не мне судить, старина. Сам в какой-то мере бард, я помню и твои слова, написанные о самом могущественном из Аргивов и о времени всесокрушающих смертей: «Суровыми разочарованиями чревата любая двойственность — опасны вздохи в угрозе лет… Но золе не стать древом. Невидимая музыка пламени раскаляет воздух, хотя день кончен». Прощай же, Филипп Грейб. Пусть боги Феб и Дионис, которые любят поэтов и убивают их, передадут тебя своему темному брату Гадесу. И пусть Персефона, Царица Ночи, благожелательно глянет на тебя и дарует тебе высокое положение в Элизиуме.
Пламя уже почти достигло вершины пирамиды.
И тогда я увидел Язона, стоявшего возле повозки, и Бортана, сидящего возле него. Я отступил еще дальше. Бортан подошел ко мне и сел справа от меня, лизнув мою руку.
— Могучий охотник, — сказал я, — мы потеряли еще одного из нас.
Он кивнул огромной своей головой.
Пламя поднялось до самой вершины и начало глодать ночь. Трещал огонь, в воздухе веяли сладкие ароматы.
Приблизился Язон.
— Отец, он принес меня на себе к месту горящих камней, но вы уже покинули его.
Я кивнул.
— Какой-то нечеловек, из друзей, вызволил нас оттуда. А до того этот вот человек Хасан убил Мертвеца. Так что твои сны пока и сбылись, и не сбылись.
— Он и есть желтоглазый воин моих видений, — молвил Язон.
— Знаю, но это все тоже в прошлом.
— А что Черное Чудище?
— Ни храпа, ни сапа.
— Это хорошо.
Мы следили за костром долго, очень долго, пока ночь не обратилась вспять. Несколько раз Бортан навострял уши и ноздри его расширялись. Джордж и Эллен были недвижны. Хасан глядел на огонь странно, безо всякого выражения на лице.
— Что ты теперь будешь делать, Хасан? — спросил я.
— Снова пойду на гору Санджар. Ненадолго.
— А потом?
Он пожал плечами и ответил:
— То, что написано.
И тут до нас докатился устрашающий гул, похожий на стоны гиганта-идиота, гул сопровождался треском ломаемых деревьев. Бортан вскочил на ноги и залаял. Ослы, запряженные в повозку, шарахнулись в сторону; один из них издал короткий резкий крик. Язон сжал заостренную палку, которую он вытащил из костра, и весь напрягся.
И тут оно обрушилось на нас, прямо на поляне. Большое и уродливое и все остальное, что только про него говорили. Людоед… Земной кошмар… Могучее и мерзкое… Черное Чудище Фессалии.
Наконец-то кто-нибудь сможет рассказать, каково оно из себя.
Должно быть, его привлек к нам запах горящей плоти. И оно было огромным. По меньшей мере со слона.
Какой был четвертый подвиг Геракла? Дикий кабан Аркадии, вот какой.
Мне вдруг захотелось, чтобы Геракл оказался где-нибудь поблизости и помог.
Огромный кабан… С острым хребтом и клыками с человеческую руку… Маленькие свинячьи глазки, бешено вращающиеся в свете огня…
На своем пути оно сокрушало деревья. Однако взвизгнуло, когда Хасан выхватил из пламени костра головню и воткнул ее горящим концом в морду чудищу. Оно отскочило в сторону, что дало мне время схватить оружие Язона.
Я бросился вперед и ткнул палкой в левый глаз чудищу. Оно снова отпрыгнуло и пронзительно заверещало, как прохудившийся паровой котел.
…Бортан уже был на нем, вцепившись ему в плечо.
Ни один из двух моих ударов в горло чудищу не причинил ему заметного вреда. Наконец ему удалось стряхнуть с себя Бортана. А возле меня уже был Хасан, выхвативший из костра еще одну головешку.
Чудище бросилось на нас. Откуда-то сбоку Джордж разрядил в него свой автоматический пистолет. Хасан запустил свой факел. А Бортан снова прыгнул, на сей раз со стороны ослепшего глаза чудища.
Все это заставило чудище снова изменить направление атаки, и оно врезалось в пустую повозку, убив обоих ослов.
Затем я выбежал вперед и бросил палку под его левую переднюю ногу. Палка переломилась надвое.
Бортан продолжал рвать зубами чудище, и рык пса был как непрекращающийся гром. Стоило чудищу сделать выпад, как он разжимал челюсти и откатывался прочь, а затем снова наседал, не давая опомниться.
Уверен, что моя смертоносная стальная пика не переломилась бы. Но она была на борту «Золотого Идола»…
Хасан и я кололи чудище со всех сторон самыми острыми палками, которые нам удавалось вытащить из огня. Мы продолжали наносить удары, заставляя чудище крутиться на месте. Бортан все пытался достать до горла, но морда с огромным рылом была опущена, один глаз вращался, другой кровоточил, и клыки только и делали, что рассекали воздух во всех направлениях, как мечи. Раздвоенные копыта размером с буханки хлеба оставляли в земле ямы, когда чудище металось в оранжевом, пляшущем пламени костра, пытаясь всех нас убить.
Под конец оно внезапно повернулось — слишком внезапно для такой громадины — и ударило Бортана в бок плечом, отбросив пса на десять — двенадцать футов. Хасан огрел чудище по спине палкой, а я ткнул в другой глаз, но промахнулся.
Затем оно двинулось на Бортана, который еще не успел вскочить на ноги, — опустив голову с тускло отсвечивающими клыками.
Когда оно двинулось на мою собаку, я бросил оружие и прыгнул. А оно уже пригнуло к земле голову, чтобы нанести смертельный удар.
Клыки оказались совсем низко, и я ухватился за них. Изо всех своих сил я надавил на них сверху, чувствуя, что ничто не сможет удержать этот таранящий удар. Но я попробовал, и, может, мне это удалось на какую-то долю секунды…