На веки вечные

Хит круто повернулся, смуглое лицо исказилось от гнева. Мередит громко охнула и прижала пальцы к губам.

— Против вас не было выдвинуто никакого обвинения, — настаивал Билл, — ни в вождении автомобиля в нетрезвом состоянии, ни в непреднамеренном убийстве. Можете объяснить почему?

Хит снова начал разгружать доски, а репортеры крутились вокруг и совали в лицо микрофон.

— Вы отрицаете, что нарушили закон?

Хит сбросил пачку досок у крыльца и снова направился к «бронко». Даже из гостиной, со своего наблюдательного пункта, Мередит заметила, как у него на шее вздулись вены и каким суровым было выражение лица.

— Тогда вам было только девятнадцать. Мы понимаем, что вам трудно не то что говорить — даже вспоминать о событиях той ночи. Но жители округа имеют право знать правду. Скажите, вы действительно вели машину в нетрезвом состоянии? Если так, то вы виноваты в аварии.

— Без комментариев.

— Шериф, ваш отец — очень богатый человек. Он, случайно, не подкупил власти, чтобы те замяли дело и не выдвигали против вас обвинений?

Хит молчал.

— Так это правда?

— Без комментариев. Вы что, не понимаете английского языка? Идите к черту и оставьте меня в покое!

— Шериф Мастерс, ваш отказ объяснить все вынуждает нас сделать собственные выводы. Уж не в самом ли деле вы виноваты в аварии, а проще говоря — в смерти собственной сестры? И не вмешательство ли вашего отца освободило вас от ареста?

Мередит так крепко вцепилась в край стола, что у нее заныли пальцы. Тишину на кухне нарушало лишь ее прерывистое, хриплое дыхание, неприлично громкое тиканье часов и гул холодильника. Несколько секунд назад она видела, как Хит прошел мимо окна на задний двор. А над лужайкой повисло облако красноватой пыли, поднятой колесами уехавшего фургона телерспортеров.

О Боже! Мередит закрыла глаза и почувствовала, как растет отвращение: она вспомнила циничные упреки репортеров и злые ответы Хита. Без комментариев. Два слова, которые ничего не должны выражать. Ничего! И все-таки они выражали — боль. Такую острую душевную боль.

Теперь очень многое стало ясно. Приверженность Хита службе в полиции, его желание работать с ребятами. Реабилитационные программы, которые он организовал. Стремление всеми силами сократить подростковую смертность на дорогах — даже в ущерб собственной карьере.

Мередит понимала, что у нее достаточно своих проблем, что надо больше беспокоиться о том, как бы по телевизору не увидели Сэмми, а не шерифа. Но, убеждая себя в этом, она не могла забыть циничных слов корреспондента. Уж не в самом ли деле вы виноваты в аварии, а проще говоря — в смерти собственной сестры?

У нее вспотели ладони. Мередит оторвала руки от стола и, размяв затекшие пальцы, пошла на крыльцо. Дверь открылась не скрипнув — отремонтированная створка висела на новых петлях и захлопнулась без всякого усилия. Хит. Все вокруг напоминало о нем. Неужели правда, что ее милый сосед виноват? Нельзя оставлять шерифа сейчас одного. И черт с ней, с камерой! Разберемся потом.

Мередит нашла его за сараем. Хит не слышал ее шагов и, прислонившись к стволу развесистого дуба, смотрел куда-то вдаль, в одну точку. Может быть, на горы. Наверное, устав от всей этой суеты, хотел убежать подальше. Она когда-то так и поступила — исчезла из реальности.

— Хит?

Казалось, он не удивился. Только бросил на нее взгляд. На шерифе все еще была форменная рубашка. И Мередит догадалась, что он остановился разгрузить машину, а потом собирался пойти домой переодеться. Мередит редко видела его в форме и теперь задумалась: почему? Наверное, он чувствовал: значок и пистолет ее пугают, и не хотел смущать. Очень похоже на него. Такой предупредительный и с Сэмми, и с ней.

Мередит стало трудно дышать.

— Извините, Хит. Я… я слышала, о чем спрашивал журналист. И подумала… — Она замолчала и проглотила застрявший в горле ком… — И подумала, что вам захочется поговорить.

— О чем? — От переживаний его голос сделался хриплым. — Может быть, об Арканзасе?

Было абсолютно ясно, что Хит имел в виду. Пока она скрывает свое прошлое, он не станет рассказывать о своем. Мередит его понимала, но изменить ничего не могла.

Она поежилась и потерла руки. Вечер стоял теплый, но по коже бегали мурашки. Может быть, от его ледяного взгляда. Не надо было сюда ходить. Наивная дурочка! Между ними стена. Непреодолимая стена.

— Извините… Я просто подумала… что вам станет легче на душе.

Хит неотрывно смотрел на нее. Проходили секунды — одна за другой, долгие, долгие секунды. Поднявшийся ветер взъерошил ему волосы и прижал рубашку к широкой груди. Он выглядел таким же могучим, как дерево, к которому прислонился, и, казалось, мог выдержать любое испытание. Но падают даже вековые деревья.

Все еще потирая руки, Мередит повернулась и хотела уйти.

— Подождите.

Мередит оглянулась, не уверенная, хотел Хит или нет, чтобы она осталась. Но от того, что увидела, буквально окаменела.

В глазах Хита стояли слезы.

— Все правда, — выдавил он. — Я ее убил. Так же верно, как если бы приставил к виску пистолет и нажал на курок. Убил. Вы по-прежнему хотите остаться?

Мередит уже сама обо всем догадалась, и сердце ее разрывалось от боли. Репортер сказал, что Хиту в то время было всего девятнадцать лет. Как давно это было! Но она по собственному опыту знала, что из-за одной роковой ошибки можно мучиться всю жизнь. Нельзя вернуться назад, нельзя ничего изменить в прошлом. Приходится жить с тем, что совершено… Ее ошибка заключалась в том, что она произнесла «да». Его — в том, что он, выпив, сел за руль.

Мимолетная секунда. Затмение разума. Жизнь — как школьная доска, действия человека — пометки мелом. Но Бог не дает нам в руки губку, чтобы стереть неверное решение.

— Мне очень жаль, Хит…

Его губы скривились, на щеках прорезались глубокие морщины. Он выглядел изможденным. Втянул в себя воздух так, словно вдыхал песок.

— В этот день мне всегда трудно. Глупо, правда? Прошло почти двадцать лет. Казалось бы, уже не должно меня так волновать.

Но тогда бы он не был таким человеком: добрым, заботливым, глубоко чувствующим. Судя по печали и боли в глазах, горькую память о том, что произошло, Хит унесет с собой в могилу. Одного такого наказания более чем достаточно. И копаться в его жизни, как делал телевизионщик, — невероятно жестоко. Но таким журналистам все равно, лишь бы раскопать «клубничку».

— Некоторые поступки приносят боль всю жизнь, — мягко сказала Мередит. — И если они не стали вам безразличны, значит, вы хороший человек, не глупый.

— Хороший?

Хит уперся плечом в дерево и закрылся рукой. Его широкие плечи вздрагивали. А вырвавшееся рыдание показалось таким глубоким, ужасным и душераздирающим, что Мередит невольно сделала шаг навстречу.

— Боже! — подавленно проговорил он, и в этом возгласе прозвучали и молитва, и проклятие.

Мередит чувствовала, что ему стыдно за то, что он перед ней не сдержался, но не знала, что делать. Остаться с Хитом? Но тогда его унижение сделается еще невыносимее. Или уйти в дом?

— Бо-же!

Не в силах выдержать этой муки, она слегка коснулась его руки. Но Хит дернулся так, словно ее пальцы были горящими углями, и прохрипел:

— Уходи! Не хочу, чтобы меня видели таким.

— Не могу, — прошептала она, сжимая его запястье. — Не могу.

Тогда Хит схватил се — сильно, грубо, — прильнул к ней всем своим плоским и твердокаменным телом. Пальцы с такой неистовостью впились в бок, что Мередит испугалась, что у нее вот-вот затрещат ребра.

— Билл прав, я ее убил! — Он будто выплевывал слова откуда-то из самой глубины своего огромного существа. — Даже отец говорил, что я ее убил.

— Перестаньте, Хит, это был несчастный случай. — Она уже знала его настолько, чтобы ни на секунду в этом не усомниться. — Не мучьте себя. Не надо.

Он плакал, как умеют плакать только очень сильные люди: выжимал из себя каждую слезинку, как капли влаги из едва сырой одежды. Мередит прижалась к нему и ждала, пока не утихнет буря. Объятие Хита причиняло боль, неподатливость его тела пугала. Когда наконец он разжал руки, Мередит показалось, что ее расплющили между двумя бетонными плитами. Она так и осталась стоять, зарывшись лицом в его рубашку, и физически чувствовала, с каким невероятным трудом Хит старался взять себя в руки.