Реальность сердца

Первой мыслью юноши было отказать ей в назначении, но герцог Скоринг уверил, что Ханна Эйма и опытна, и абсолютно безопасна: слишком глупа, слишком покорна, да и происходит из верной короне семьи. К тому же северянка при дворе — весьма выгодное решение, которое могло бы заставить къельцев задуматься. Полнотелая девица действительно оказалась тихой, глупенькой, но доброй, и, как ни странно, толковой. Всего-то три дня прошло с ее появления, а Араон уже привык к ней и к тому, что фрейлины больше не напоминают суетливых от скуки квочек. Порядка тоже стало больше. И чай, да… заваренный по ее рецепту чай заслуживал награды. Похмелье словно смыло. Совет наконец-то закончился. Араон небрежно подмахнул три листа бумаги, передал их регенту, чтобы тот поставил Большую печать. Совет-то кончился, а вот мучения — нет. Теперь предстояло наедине заслушать главу королевской тайной службы с его ежедневным докладом. Герцог Скоринг, разумеется, в «наедине» тоже входил, как же без него. Ян-Петер Эйк, бруленец, был помоложе, чем остальные члены королевского совета. Он неуловимо напоминал королю своего проклятого предшественника, герцога Алларэ; видимо, судьба у этой должности была такая. Франтоватый, высокомерный и лощеный бруленец не больно-то любил кланяться, а сидеть и при короле предпочитал, закинув ногу на ногу. Регент считал, что владетель Эйк отменно знает свое дело, но манеры его Араона нервировали.

— Я считаю необходимым, — рассуждал Эйк, плавно поводя рукой; лиловое кружево для манжет, должно быть, плели на заказ, — арестовать два десятка офицеров в полках городской стражи. Есть все основания считать, что они потворствуют оскорбительным выступлениям горожан, а, может быть, и напрямую в них участвуют.

— Алларских и эллонских полках? — уточнил регент.

— Именно.

— Считаю это преждевременным. Через пару седмиц это будет разумно, но не сейчас. Собирайте сведения, записывайте показания. Араон лениво кивнул. Здесь от него тоже мало что зависело. Все решал герцог Скоринг, а присутствие короля было лишь данью обычаю. Обычаю, который в одночасье стал пустой формальностью. Смысл распоряжений регента король прекрасно понимал: каждый день затишья играет на руку власти. Люди постепенно привыкают к бездействию герцога Алларэ и его присных, к порядку на улицах, к нововведениям, которые называли теперь «реформами», а Араона — королем-реформатором. Большинству тех, кто впервые произносил подобные слова, платил Ян-Петер Эйк, но слова, брошенные в котел города, помаленьку меняли вкус похлебки. Король потер ухо, натертое венцом. В последнюю седмицу ему казалось, что он разделен надвое. Дневная половина была вялой, но спокойной. Она присутствовала на советах, выслушивала доклады, кивала, соглашаясь с регентом и вообще не слишком беспокоилась по пустякам. Ночная боялась не только каждой тени, но и себя самой. Раз начав пить вино, юноша уже не мог остановиться. Один, другой, третий кувшин — пока не придет тяжелый сон, нашпигованный кошмарами, как грудинка чесноком. С ранними сумерками приходила тревога. Сперва едва заметная, словно первая тень, она скользила по спине. Будто бы по углам свили крыло летучие мыши, и то и дело пролетали по комнате, задевая крыльями затылок. Потом страх выпускал когти, оборачивался дикой рысью. В детстве, в поместье Энор, Араон играл с ручным рысенком — их нередко держали в качестве домашних животных. Потом рысь выросла и на следующий год не узнала мальчика, обшипела и едва не разодрала лицо когтями, когда будущий король попытался ее погладить. Рысь в тот же день убрали прочь, но горькое разочарование предательством остроухой твари осталось надолго. Теперь за ним по пятам ходила другая рысь, крупнее и еще злее. Чтобы избавиться от навязчивой мысли о ее клыках и когтях, приходилось пить вино. Наутро болела голова и тошнило, а приходилось подниматься, терпеть примочки на лице и прочие дурацкие хлопоты, надевать тяжелые парадные наряды и принимать у себя придворных. Днем ночные страхи казались глупостью, мелочью, с которой легко справиться, а тяготы королевских обязанностей удручали куда сильнее. Королевская власть оказалась тяжким бременем. Временами Араон думал о том, что Элграсу сильно повезло, когда самозванец узурпировал престол. Теперь этот противный мальчишка может позволить себе развлекаться, как угодно, а юноша вынужден выслушивать доклады и подписывать указы, в которых ни рыбьего хвоста не понимает… Араон начал догадываться о том, что его прежние мечты о власти не имели никакого отношения к истинному положению дел.

Возлюбленная супруга Рене Алларэ никогда не умела писать толковые письма. Она вообще писем писать не умела, хотя грамоте обучена была ничуть не хуже прочих девиц из благородных семейств. Однако ж, собственноручно начертанные ей послания были так бестолковы, что сама Кари смеялась, когда их перечитывала; а ворох сведений, тщательно приведенный в порядок секретарем, тоже связностью и последовательностью не блистал.

Сейчас из длинного, на десяток оборотов, свитка Рене внятно смог уяснить лишь одно: в отсутствие и герцога, и его наследника дражайшие родственники принялись делить власть. Страстно, вдохновенно, и, разумеется, из лучших побуждений — на благо рода и герцогства. Двадцатитрехлетний Жан-Ив, младший брат Рене, выбранный им в замену наспех и в той кипящей суматохе, что царила в замке в седмицу перед отъездом, не устроил добрую половину семьи. Зато Жан-Ив вполне устраивал Люсьена, третьего из отпрысков Клер и Этьена Алларэ — что и неудивительно, ибо братья с детства были не разлей вода. Парочка почти законных наследников наследника считала, что вполне способна со всем справиться без помощи старших родственников. Родственники не соглашались — тоже немудрено: до сих пор двадцатилетний Люсьен прославился на поприще охоты и ухаживаний за девушками, но вовсе не в делах управления огромными родовыми владениями. Рене покосился на свиток, брошенный поверх десятка других, полученных за последние два дня. Сперва ему захотелось позвать слугу, чтобы тот отнес письмо Реми — вот пусть герцог сам и решает, что делать с веселым семейством; вообще стоило вызвать всех, кроме Жана-Ива в столицу. К вящей пользе и для умиротворения. Брат, конечно, вспыльчив, но еще обладает необходимой долей педантизма и занудства, дабы справиться со всеми обязанностями… Тут Рене обнаружил, что начал вполне привычным образом решать эту, в сущности, сиюминутную неприятность сам, не отвлекая лишний раз Реми. Разгонять по углам свою деятельную, веселую и непредсказуемую семейку он давно привык. Родственники легко ссорились, еще легче мирились, сколачивали коалиции друг против друга — правда, ни одна больше девятины прожить не смогла, по мелочи и без особого ущерба интриговали, забывая обо всех интригах, как только случалась беда… Алларэ — это Алларэ, что с них взять.

Черноволосый мужчина, с отвращением глядевший на ворох писем, даже не слишком удивлялся тому, что глава семейства не больно-то стремится вызывать всех в Собру. Некоторое количество алларцев — исключительно полезно, а большее уже, пожалуй, превратит в столицу в тот веселый приют безумцев, которым исстари служил родной замок. Только этого сейчас и не хватает, чтобы волчок, застывший на краю стола, покачнулся и рухнул вниз. В кабинет всунулось робкое недоразумение. Бывший подмастерье лекаря ходил тише тени, молчал больше рыбы, с радостью служил мальчиком на посылках, шныряя с одного этажа на другой, когда Реми хотел кого-то видеть, а остальное время проводил в восхищенном созерцании своего герцога, который все меньше и меньше нуждался в заботе медиков. Владетель Ленье с удовольствием примкнул к Алессандру и Сорену. Трое ровесников моментально спелись и образовали стайку, где Кесслер был самым нахальным, младший Гоэллон самым рассудительным, а Ленье — надежной опорой для первых двух. Сие разбойничье племя вызывало у Рене то желание спрятаться куда подальше от шустрых и дерзких юнцов, то нестерпимый зуд в руках. Всем троим хотелось надрать уши.