Реальность сердца

— Без тебя есть кому поработать!

— Иди, иди себе.

— Нет мест…

— Ничем твоему горю помочь не могу… Крепкая уверенная рука схватила его за шиворот, встряхнула хорошенько. Треснула нитка на вороте. От этакого поношения Грио озлился, и уж собрался было перехватить конного наглеца за запястье, да сдернуть с седла, но вдруг до него дошло, что он едва не угодил под копыта огромного буланого жеребца. Потому что топал, как слепой, прямо посередине площади, и по сторонам не глядел, и не прислушивался… Хорошо еще всадник, сразу видно — из благородных — вовремя отвернул свою зверюгу в сторону. От такого копыта соломенный башмак не спасет. Раз наступит, и быть калекой, у храмов побираться…

— Вам, сударь, жить надоело? — поинтересовался наездник.

— Надоело, — зачем-то признался Грио. — Какая уж тут жизнь?

— И что, нужно прекращать ее под копытами именно моего коня? — всадник, видимо, был большой шутник. Воротник его рубахи освободили, и бывший вышибала, а нынешний никому не нужный столичный босяк Грио Вальян смог поднять голову. Благородный господин был одет в темно-зеленое с золотым шитьем, значит — кто-то из Алларэ, ну да, эти изрядные остроумцы. Бок о бок с ним ехали еще двое, за ними десяток гвардейцев.

Важные господа, сразу видно. Могли бы и не утруждать себя, а ехать прямо по Грио — кто бы обратил внимание… Обратили бы, конечно, миг спустя вспомнил Грио. Приставам без разницы, кого затоптали, бродягу или благородного. Но от отчаяния в голову лезли только самые глупые и обидные для себя мысли.

— Простите великодушно, — опустил голову парень.

— Раззява, — хохотнул алларец. — Поменьше ворон лови. Господин на буланом коне мог смеяться и говорить обидные слова. Его-то не заботило, где он будет спать, что есть, и как теперь жениться, если ни кола, ни двора — Дениза была стряпухой в паршивенькой харчевне, та тоже собиралась закрыться. Где теперь в Собре работу найдешь? А вообще в Сеории? На север подаваться — резона нет, там война прошла, на юг — уже другие умники нашлись, кто в Кертору, кто в Меру ушел…

— Грио? — раздался смутно знакомый голос. Молодой, звонкий. — Это ты?

— Алессандр, вам знаком этот охламон? — спросил всадник в темно-зеленом. — Какие у вас удивительные знакомства… Грио посмотрел через круп буланого коня, пытаясь разглядеть названного Алессандром. Таковых знакомых среди благородных господ у него отродясь не водилось, да и вообще благородных он не знал, разве что в лицо некоторых. Кто бы это мог быть? В полутьме он не мог разобрать ни черты лица, ни гербовых знаков на плаще и сбруе. Вороной конь, темное платье… Противостоящий его знает, кто такой и откуда знает.

— Пойди-ка сюда, — позвал тот же голос. — Что это ты под копыта бросаешься?

Парень обошел возмущенно фыркнувшего буланого, стараясь держаться подальше от ехидной гладкой морды, с опаской покосился на вороного, потом пригляделся к всаднику в расшитом серебром сером плаще. Лицо у него было знакомое, вот только Грио никак не мог догадаться, где же видел этого молодого вельможу.

— Какая у тебя короткая память, — улыбнулся темноволосый юноша. — Как там честная девушка поживает?

— Мэтр секретарь? — сообразил вышибала. — Нешто это вы… Алларец за спиной хмыкнул, и, вторя седоку, насмешливо заржал конь. Еще кто-то из всадников засмеялся. Давешний секретарь, однокорытник по приюту, улыбнулся.

— Я, Грио. Так чем же тебе жизнь не мила?

— Заведение наше закрылось. Работы нынче не сыщешь… — неохотно ответил парень. Глупо было посреди площади рассказывать о своих бедах благородным господам в роскошном платье, и даже молодому секретарю, который служил в доме самого герцога. Грио развел руками. — Иду вот…

— Тьерри, возьмите его в седло, — приказал гвардейцу за спиной секретарь. Ошалелый от изумления Грио покорно сел позади указанного ему гвардейца в бело-сером мундире, и не задал ни одного вопроса, пока во дворе роскошного трехэтажного особняка в Левобережье ему не приказали слезать. Дороги он почти и не заметил — помнил, что переехали через мост, но куда, на какую улицу свернули, через какую площадь ехали… Левобережья парень почти и не знал, был там десяток раз, когда хозяин посылал его по своим делам — записку передать, забытую вещь отнести, так что не понял, куда и зачем его завезли.

— Никола, это Грио. Разберись, что он умеет и приставь его к делу, — приказал вышедшему из особняка слуге секретарь.

— Слушаюсь, молодой господин, — коротко поклонился важный эллонец, одетый в такой же мундир, как и у привезшего Грио гвардейца, но без золотой отделки. — Иди за мной. Бывший вышибала не сразу сообразил, что последние слова относятся к нему. Молодой господин? Так в благородных семьях называли наследников, так кому же этот Никола ответил-то? Секретарю? Вот же ересь… может, Грио голову напекло полуденным светом, а теперь вот в бреду всякое и мерещится? Уже за полночь, накормленный досыта, вымывшийся и переодетый в черно-серое платье из отменного сукна, Грио детально выяснил, куда попал, почему к секретарю нужно обращаться так же, как Никола, и сообразил, что ему повезло, неприлично повезло. С утра, подумал он, нужно встать до первого света и пойти в храм, поставить Матери свечку побольше. А при первой же возможности — поблагодарить господина Алессандра, да поклониться пониже. На такую удачу он, бывший подмастерье кожевенника, приютский сирота, рассчитывать не мог. В герцогский дом его не взяли бы и трубочистом. Но вот — взяли же. Толстая ворчливая повариха Магда положила перед Грио горячий рогалик с орехами, поставила большую миску медовых сот.

— Вот еще как молодой господин про тебя сказал давеча, так и подумала, что без тебя не обойдемся. Говорила мне бабка, что гадать мне нужно, а не стряпать — знать, права была, — толстуха присела напротив, вытерла руки о полотенце. — Как что подумаю — так сбывается, видит Мать, всегда.

— Да неужто? — рогалик был вкусным, травяной чай, который Грио раньше видел только на столе у гостей попривередливее — странным, пожалуй, слишком уж горьким, вот убрать бы оттуда корки апельсиновые, да меду прибавить… — И что же вы про меня нонеча думаете?

— Что жрать ты горазд, — необидно улыбнулась повариха. — Значит, и работать хорошо будешь. А там поглядим… Работы в доме оказалось не так уж и много. Слуг и других работников тут хватало, а порядок соблюдался удивительный, о таком Грио и не слыхал. Все, что нужно сделать, делалось немедленно, и никто не отлынивал, не стремился сделать побыстрее да поплоше, лишь бы отстали. Все слуги, кроме Грио, были эллонцами, и оказались они молчаливыми, спорыми на руку, солидными, словно благородные, а каждый второй походил на отставного солдата. Поначалу Грио удивлялся тишине, отсутствию досужей болтовни и лености, богатству обстановки в своей комнатушке, которую делил с младшим конюхом, но вскоре привык. Заправляли в доме Никола, дворецкий герцога Гоэллона, и Магда, старшая повариха. Без ведома этих двоих ничего не случалось. Порядки в герцогском доме были щедрые. Каждый день Грио считался свободным после окончания вечерних сумерек, а еще ему полагался свободный день раз в две седмицы. В веселом доме мэтра Лене о таком и мечтать не приходилось, да и жалованье ему, хоть он и выполнял самую простую работу, положили втрое больше, чем у Лене. Благодетеля же своего Грио видел лишь дважды, мельком. Наследник герцога почти не ночевал дома. Он приезжал и уезжал в окружении гвардейцев и других благородных господ, и, казалось, вовсе не замечал осчастливленного им бывшего однокорытника. Новоиспеченный работник этому не удивлялся, хотя и досадовал, что нет возможности высказать свою благодарность. С этакого огорчения приходилось выражать ее в работе, делать все так, чтобы никто и со злобы придраться не мог. Злобных да придирчивых здесь, правда, не находилось. Никола хоть и был дотошным и строгим, попусту никогда не ругал, а Магда не скупилась ни на похвалу, ни на сладкий кусок.

«В сказку я попал, что ли? — размышлял Грио, прогуливаясь под руку с Денизой. Дела в харчевне, где служила невеста, шли так погано, что хозяин через вечер отпускал ее на все четыре стороны: все едино заняться было нечем. — Вот же, за что мне этакое везение, ведь отродясь и молиться-то забывал, пока не напомнят, и в праздник бедокурил, бывало…» От собственного сытого счастья еще яснее делалось, до чего ж ныне погано в Собре. Заведения закрываются, потому что мясо с мукой все дорожают и дорожают с тех пор, как была отменена королевская цена на зерно — а пока держалась, то все едино ничего купить было нельзя, только втихаря и втридорога. Людишки не то чтобы голодают, как во времена бунта, но плоховато нынче жить. Кто что за годы отложил — то проедать потихоньку начали, не откладывая на завтрашний день. Да и дела творились смутные, необычные, а потому особо тошные. Дня не проходило, чтоб поутру не трещали повсюду о том, что на площади у дворца опять кто-то приклеил бумагу с обидными для нового величества словами или написал их прямо на брусчатке. Наглецов пытались ловить, пойманных после допроса вешали на видных местах, но желающих обругать его малолетнее королевское величество меньше не делалось, хоть король и старался казаться добреньким. Снизил налоги и подати, помиловал в честь коронации многих преступников, назначил полугодовую отсрочку в уплате податей для пострадавших во время хлебного бунта, а действительно ли просивший о ней пострадал, или за компанию с соседом пошел записываться — не проверяли. Поговаривали, что по устному распоряжению короля. Другие говорили — не короля, а нового регента, герцога Скорийского. Еще говорили, что в Мере и Сеории, главных житницах страны, урожай в этом году будет прескверный, ибо слишком уж засушливое выдалось лето. Недавние грозы, слишком обильные, не напоили землю, только превратили ее в низинах в бесплодную грязь. В то, что герцог Скоринг продаст зерно короне по обычной, а не пятикратной от того цене, никто не верил. Скорийцев вообще в столице невзлюбили — в одночасье, даже без видимых поводов. Все, приехавшие с запада в Собру, были вежливы и обходительны, порядков не нарушали, простолюдинов не оскорбляли, платили щедро… в общем, вели себя со всем вежеством — но вот не любили их, и все тут. Считали, что они задурили голову молодому королю и вертят им, как хотят. Вроде бы ничего скверного от того верченья пока не случилось, только налоговые отсрочки да прочие благоволения — ан нет, в доброту коменданта-регента никто не верил. И еще говорили — на всех углах, на всех перекрестках, — что не миновать междоусобной войны между восточными и западными землями…