Реальность сердца

— Скору и Брулен в любом случае придется вычищать от заразы сталью, — развел руками Гильом.

— Вторую войну с Тамером за год мы себе позволить не можем, — ответил Реми.

— В Тамере «заветников» сжигают живьем, — тихо проронил Ларэ.

— Ради Скоры и Брулена тамерский кесарь станет самым верным из «заветников», — усмехнулся Бертран Эвье.

— Именно так, — подтвердил Реми. — Если Скора и Брулен решат отложиться, тем, кто родом оттуда, нужно будет убраться вон из Собраны. Всем. Этого Скорингу не хочется, его тянет в регенты, а соратники надеются урвать кусок пожирнее. Пока им не грозят монахи в алых рясах…

— Я думаю, что он уже подготовил путь к отступлению и заручился поддержкой кесаря Тамера, — добавил Бертран.

— Не сомневаюсь. И мы не можем начинать войну, пока не убедим кесаря в том, что ему, благонравному омнианцу, нужно держаться подальше от еретиков, а все, что происходит в Скоре и Брулене — внутреннее дело Собраны. Ответа я еще не получил. Понадобится не меньше девятины.

— Господин герцог, вы до такой степени не доверяете нам? — спросил Саннио, только что обнаруживший, насколько мало и он, и все остальные знают о планах Реми.

— Я даже себе не доверяю, — огрызнулся герцог Алларэ. — А уж вам-то, с вашими причитаниями и стонами…

— Вы ведь и сейчас раскрыли только часть карт? — Гоэллон не обратил внимания на намеренное оскорбление.

— Вы правы, сокровище. Всему свое время, — вяло улыбнулся Реми.

— Отлично! — Саннио поднялся и прошел по кабинету. — Ну что ж, коли вы единственный знаете весь замысел, то в следующий раз, когда попросите меня приготовить вам то питье, я покажу вам вот это! — перед носом алларского герцога оказалась весьма выразительная фигура из пяти пальцев, где большой торчал между указательным и средним, касаясь лапок паука на кольце.

— Хам приютский! — Реми усмехнулся и приподнял брови. — Вы бы хоть кольцо сняли…

— Ага, хам, и приютский, и как говорили у нас в приюте — кто хочет сидеть на двух лавках, окажется на полу. И больно ударится неким местом. Мне продолжать?

— Нет уж, спасибо, не надо, — покачал головой герцог. — Вас уже все поняли. Можете не щеголять дальше народной мудростью и босяцкими жестами. Саннио, покраснев, обернулся, но на него смотрели с добрыми улыбками. Гильом Аэллас одобрительно кивнул, Кадоль подмигнул, а Бертран Эвье приподнял кулак с отставленным большим пальцем. От этого юноша еще больше смутился и попятился к своему подоконнику, мечтая провалиться сквозь землю. К нему подошел Фиор Ларэ, молча встал рядом плечом к плечу. В глазах золотой пылью искрилось тихое веселье.

— Так… благодарю господина Гоэллона за демонстрацию… э-э… милой непосредственности… и семейных традиций… — Саннио не поверил своим ушам: Реми смеялся, впервые за все эти дни — не резким и злым смехом, а легко и радостно. — Но давайте все-таки к делу?

— Так что там с Тамером? — спросил Бернар.

— За невмешательство Тамера придется платить. Учитывая состояние казны, это огорчительно, но придется скормить им этот пряник. Пусть склеят зубы патокой.

Кнутом же послужат Оганда и Хокна. Королева Стефания не откажет нам в поддержке.

Ее ноты в Тамере принимают всерьез. Но уж коли западные земли отложатся, ноты не помогут, и песни тоже. Вот почему Церковь пока должна молчать. Должна — и будет.

— Это поэтому патриарх согласился?.. — спросил Саннио.

— Патриарх — труп ходячий, а вот епископ Лонгин мечтает надеть белый клобук, — ядовито объяснил Реми. — Он очень близок к нашему почтенному патриарху. И он взял на свою душу тяжкий грех лжи.

— Он был очень, очень огорчен этим, — фыркнул Рене. Саннио обвел взглядом собравшихся в кабинете. Благородные люди переглядывались, пожимали плечами, недоуменно разводили руками. До каждого в свой черед доходила одна простая истина: Реми обвел всех вокруг пальца. Он вел сражение, в котором каждый отряд знал только о своей задаче, и каждый подозревал, что полководец вот-вот проиграет сражение… а Реми смотрел на них, и знал, что победит. Кажется, у герцога Алларэ нашлось свое поручение для каждого. Бернар Кадоль хранил исповедь монахини, Рене встречался с епископом Лонгином, Аэллас договаривался со всеми владетелями о том, кто и что будет делать, Кертор перетянул на свою сторону агайрцев и мерцев, которые сейчас буйно обсуждали свои планы этажом ниже… Кто занимался перепиской с Огандой и Тамером? Кажется, Фиор Ларэ: то-то он покраснел и спрятал глаза после слов Реми «я так надеялся, что вам-то объяснять не придется»… Замечательно, просто замечательно — все при деле, и один господин Гоэллон, как дурак, два дня был уверен, что Реми просто «рассчитывает на коронацию». Кажется, так же думал и Гильом? Наверняка так, а то не погиб бы Виктор, да и Сорен не рвался бы примерить поддельный венец. Что за невозможный, нестерпимый, ужасный человек — герцог Алларэ!.. Заставить всех действовать по своему плану, показать каждому лишь кусочек мозаики, ввести всех и каждого в заблуждение, прикинуться недальновидным и наивным…

— Ну что, господа, у вас еще есть сомнения в моей дееспособности? — тихо и зло спросил Реми. Лицо опять залила нехорошая бледность, подчеркнутая алыми пятнами на скулах.

— У меня сейчас появятся, — тихо сказал Фиор; Саннио кивнул и посмотрел на него умоляющим взглядом. Ларэ прошел к креслу Реми, наклонился и вежливо, но настойчиво заговорил. Герцог сперва гневно сдвинул брови, тряхнул головой, но королевский бастард продолжал говорить, едва слышным шепотом, и Алларэ сдался. Сорен выглянул наружу, вошли двое молчаливых слуг, подняли и унесли кресло.

— Простите, господа, это наши семейные традиции. И наш неповторимый герцог, – Рене развел руками, потом склонился в шутовском поклоне. — Я тоже не представлял себе и пятой части…

— Никто не представлял, — хором сказали Аэллас и Кадоль, остальные согласно кивнули. Кертор вдруг расхохотался, запрокинул голову и запустил руки в волосы. Высокий, звонкий, немного нервный смех напоминал звон колокольчика. Он был настолько заразителен, что Саннио, борясь с хихиканьем, расслышал даже, как смеется Ларэ. Тихо, но вполне искренне. Накануне они проговорили не меньше получаса, и хотя более скрытного и замкнутого человека Гоэллону встречать еще не доводилось, он догадался о причине многих печалей королевского бастарда. С весны Ларэ потерял слишком многое и многих. Возлюбленную, подругу, отца; старший из полубратьев оказался маленьким чудовищем, а младший пропал без вести.

— Я утоплю Филипа в Сойе, когда он тут появится, — отсмеявшись, пообещал Кертор. — Если б не этот поганец, где бы я сейчас был?

— В фамильном склепе? — ехидно спросил Рене. Сон и разговор по душам определенно пошли ему на пользу: Саннио второй день видел его настоящим, живым, уверенным в себе…

— В родовом замке! Верите ли, если бы на осеннем празднике я не оказался рядом с герцогом Гоэллоном…

— Вы считаете, что оказались там случайно? — спросил Ларэ.

Кертор удивленно похлопал длинными темными ресницами, недоверчиво взглянул на Фиора, потом брови его медленно поползли вверх по лбу. Саннио с удовольствием наблюдал за тем, как до Флэля доходит суть сказанного. Вот ему кажется, что Ларэ просто пошутил, потом он что-то прикидывает — брови сдвигаются в тонкую прямую черту, — вот он, наконец, понимает, что слово «случайность» тут на редкость неуместно, и вновь запускает узкую ладонь в роскошную завитую шевелюру…

— Кертор, вы жалеете? — продолжил язвить Рене Алларэ.

— Если только о двух девятинах, проведенных рядом со Скорингом, — вздохнул Флэль.

— Да, вам не позавидуешь, — серьезно кивнул Кадоль. — Но могу поздравить. Меня вы обманули. Теперь я знаю, в чем было дело… Смех, звон бокалов, шутки. Саннио это покоробило — совсем недавно погиб Виктор Аэллас, и, кажется, об этом все забыли. Даже Гильом, родной брат. Вернувшийся к подоконнику Фиор Ларэ тихим шепотом спросил: «В чем дело?», и Саннио так же едва слышно, только для него, ответил: «Веселье какое-то неуместное! Танцы на поминках…».