Реальность сердца

— Господин барон Литто, я вам очень сочувствую, — мягко сказала она. — Только вы упрекаете совсем не того человека. Брат Жан — не архиепископ Жерар, и не он решает, что кому знать. Давайте все-таки решим, что будем делать мы.

— Мне хочется еще раз осмотреть Храм, — ответил Саннио. — Возможно, мы что-то упустили или не заметили.

— Опять шарахаться в потемках? — спросила Ханна. — Ну, не в потемках, но там же Противостоящий ногу сломит… Ой, ну я и сказанула, — добавила къельская воительница, когда все остальные нервно засмеялись. — Но все-таки, зачем опять идти? Там же пусто.

— Думаю, что вам туда идти как раз необязательно, — отсмеявшись, сказал монах. — Довольно будет и троих. Вы же с господином Ленье останетесь здесь, с его высочеством.

— Вот, конечно, вы непременно найдете там герцога Гоэллона! — обиженно возопил его высочество. — Он там прячется, по-вашему? Сходили уже один раз…

— Не исключено, что герцога Гоэллона найдете именно вы, — с улыбкой ответил брат Жан. — Если он выйдет к нашему костру, берите его в плен.

— Ну-ну, — усмехнулся Саннио. — Поймал охотник медведя, кричит об этом на весь лес, а ему другие охотники отвечают — ну так тащи его сюда! Не могу, говорит, он меня тоже поймал… Ладно, пойдемте. Это даже интересно, посмотреть все заново… До рассвета еще было часа четыре, но всем троим казалось, что уже давно наступило утро, пусть туманное и сумрачное, но достаточно светлое. Только по глухой сонной тишине, царившей над немногими палаточными лагерями, можно было догадаться, что на самом деле — ночь, самые сладкие ее часы, которые все добрые паломники предпочитают проводить в глубоком невинном сне, вместо того, чтобы шарахаться в кромешной тьме по местам, куда подобает входить только в благочестивом настроении и с должным сопровождением. Теперь оказалось, что изнутри Нерукотворный Храм красив той же дикой красотой, что и снаружи. Человеческие руки не могли бы создать подобную, а человеческий разум — задумать. При взгляде вверх, к высоким сводам, кружилась голова. Здесь не было ни одной прямой линии, ни одной законченной дуги — каждая плавно переходила в другую. Переплетение искривленных плоскостей, сложные узоры граней, неожиданные углы и застывшие посреди биения каменные фонтаны — все это повергало в легкий трепет; в первую очередь своей чуждостью, и только потом уже приходила в голову мысль о невероятной мощи, которая понадобилась для воплощения подобного чуда. Человек, осмелившийся спорить с теми, кому по силам воздвигнуть Храм — либо герой, либо безумец, лишенный страха. Если только история Храма — не очередная ложь… Ханна Эйма оказалась права — ничего нового они не увидели. Осматривать Храм можно было до бесконечности, а спрятаться в нем — легче легкого. Сколько здесь одних пещер? Наверное, больше тысячи. Саннио посочувствовал паломникам, которым нужно было подняться до самого верха; а когда брат Жан рассказал, что путь занимает время с рассвета до полудня, посочувствовал вдвойне. На слово «рассвет» он обратил внимание лишь десяток минут спустя: до того больше прислушивался к окружающему. Все время казалось, что в тишине звучат лишние шаги, порой выбивающиеся из общего ритма, а к спине приставлено острие чужого недоброго взгляда.

— Если нас тут найдут…

— Господин Гоэллон, вы не заметили, что ворота открыты и ночью? Вход в Храм открыт всегда. Никто вас не выгонит.

— Странно, что здесь еще «заветники» гнездо не свили, места-то полно, а надзора никакого!

— Что им здесь делать? — удивился брат Жан. — Сама земля не позволяет обращаться к любым силам, помимо Сотворивших. Ваш друг носит частицу этого камня, и она надежно защитила его… Помянутый друг, прищурившись, покосился на монаха, но промолчал. Саннио перехватил этот взгляд и насторожился. Если бы глазами можно было убивать…

— В чем дело?

— Его преподобие или ошибается, или умалчивает, как это свойственно его собратьям.

— Господин барон, соблаговолите продолжить, — устало вздохнул монах. Он остановился за очередным поворотом, оперся на стену. — Мне хотелось бы вас понять. Саннио все это удивляло с самого начала. С чего обычно тихий и безупречно вежливый Альдинг так взъелся на расследователя, что не счел нужным скрывать свои чувства? Для барона Литто это было свойственно не больше, чем для кошки — любовь к прогулкам по луже; но в каждой реплике звучала настоящая ярость, тем более страшная, что очень хорошо чувствовалось: литец стремится удержать ее в узде.

— Это не земля Сотворивших. Это ничья земля. Здесь можно обращаться к кому угодно, но никто не может проявить полную силу.

— Знаешь, Альдинг… — покачал головой Саннио. — По-моему, больше всех умалчиваешь здесь ты. И хорошо бы тебе объясниться! Блюдущий, тоже прищурившись, внимательно смотрел на обоих молодых людей и одновременно вслушивался в некую мелодию, доступную лишь его слуху. Вплотную сведенные брови, напряженные скулы…

Литто отвернулся, поднося руку к тугому воротнику камизолы, потянул шнуровку. Другой рукой он опирался на стену. Рядом открывался проход в очередную пещеру, оттуда доносилось тихое журчание ручья, сейчас казавшееся слишком громким. Оба спутника стояли друг напротив друга, Саннио поочередно разглядывал обоих, ожидая продолжения. Он тоже положил ладонь на прохладный скользкий камень, который казался необыкновенно приятным на ощупь. Словно морская вода сгустилась, затвердела, но стала не льдом, а воплощенной стихией, тревожной и ласковой одновременно…

— Мне трудно разделить то, что я знаю, чувствую и когда-то слышал, — начал Альдинг. — Но я по… Продолжения Саннио не услышал. Нарисовавшаяся в проходе темная фигура, похожая на призрак, но до отвращения быстрый призрак, проскользнула между Альдингом и монахом, походя сделав с обоими что-то быстрое и вредоносное, а в следующее мгновение уже самому господину Гоэллону пришлось прочувствовать все на своей шкуре. Он успел увернуться от летящего в лицо кулака, но больше — ничего. Рука, скользнувшая к кинжалу, онемела от удара по плечу. Несколько ударов в грудь, слившихся в один, потом увесистая оплеуха, от которой помутилось в глазах, и еще одно неуловимо быстрое двойное движение, от которого лязгнули зубы, а Саннио обнаружил, что летит навзничь куда-то очень далеко… …приземлился он головой на камень. Из глаз посыпались искры, а подняться казалось совершенно невозможным, хотя вроде бы все кости были целы, и ни капли крови не пролилось. Юноша с трудом встал на четвереньки, чтобы увидеть, как сапоги Альдинга — носами вверх — скрываются за углом. Сие противоестественное зрелище наводило на мысли о том, что головой Саннио повредился куда сильнее, чем сперва подумал; миг спустя до него дошло, что друга попросту тащат куда-то на спине. Брат Жан, надо понимать, получил удар под дых: он сполз по стене и судорожно пытался вздохнуть, прижимая руки к животу. Саннио поднялся, бросился вперед, одновременно думая, что делает чудовищную глупость — уж если похититель за краткий миг расшвырял троих, то преследователя, которого шатает от стены к стене, по этим самым стенам и размажет, даже не отвлекаясь от своего дела. Но не бросать же Альдинга?..

К его удивлению, он сумел догнать человека в темном платье, уже перекинувшего жертву на руки. К его десятикратному удивлению, лицо похитителя было Саннио знакомо.

— Господин Далорн?.. — юноша на всякий случай держался в паре шагов, приняв защитную стойку. — Зачем вы…

Едва ли вопрос Саннио вдруг вызвал у алларца острые угрызения совести, однако ж, Альдинга он сбросил на землю и двинулся вперед; перешагнул прямо через свою ношу. Гоэллону мучительно не хотелось поднимать оружие на человека, которого он знал, который спас его из унизительной и гадкой ситуации… но намерения Далорна были вполне очевидны… …а лицо у него было совершенно, абсолютно гипсовым: словно кто-то снял посмертную маску, в точности повторявшую черты человека, но не хранящую в себе ни единой капли жизни. Защищаться от алларца было — все равно, что пытаться победить лавину или морскую волну. Единственный выпад прошел в пустоту. Далее Саннио успел только издать придушенный писк, пытаясь понять, как же вышло, что Эмиль уже сзади и давит ему на горло предплечьем, а шпага перекочевала в другую руку господина Далорна. Потом навершие эфеса ударило в висок, и мир померк.