Страница 63 из 91
— Ваше Величество, я недостоин вашей благодарности, но надеюсь и впредь быть столь же полезным вашей особе, в той мере, в которой это позволяет мне долг перед моим сюзереном. Андехс под шорох, шелест, бурление котла, возвращается на свое место и ждет — закончится ли на этом спектакль. Вокруг тут же образуется рой придворных, других посланников, случайных людей. Аурелия — варварская страна и даже на больших приемах монарх не является единственным светилом на небе. Впрочем, нынешний свет Андехса безопасен — ибо является всего лишь сиянием королевской милости. Маленький альбиец в коробчатом жестком одеянии улыбается графу, но не двигается с места, солнечный свет падает на него сквозь витраж и белое пудреное лицо кажется то желтым, то синим, то серым. Удачно встал, отвечает улыбкой и кивком Андехс, с этой пудрой и в этом свете желтое пятно на скуле совершенно не кажется настоящим. Поскользнулся на крыше где-нибудь, или потом угостили. Вот его Людовик, если я все правильно понял, награждать не станет. Хотя услуга была оказана — и большая. Представитель королевы свою награду уже получил. В той монете, в какой захотел.
Альбийцу можно позавидовать: он-то свою игру довел до конца. Все ему удалось. Услуга короне Аурелии оказана и едва ли будет забыта, а сколько-то копий,
несомненно, отправились через пролив. Копий? Для мира, вслух — конечно же, так; а что там на самом деле… мы это узнаем, так или иначе, по косвенным признакам, по едва заметным шевелениям и смене течений в Лондинуме и Дун Эйдине, и много еще где. Потом. А сейчас альбийский посланник старательно наслаждается полной и безоговорочной своей непричастностью к происходящему. А потом перестает. Смотрит вниз, на мозаичный деревянный пол приемной, по которому деловито семенит коробочка для духов, сияющая красным, синим, золотым и ослепительно-белым. Вот господин коннетабль плавно выступает, на голову возвышается над морским анемоном своей свиты, приближается — створки распахиваются, отростки и щупальца отгибаются по сторонам. Желает что-то сказать лично, здесь, сейчас. Валуа-Ангулем, разумеется, не смотрит под ноги. Он вообще голову держит поднятой, словно несет над собой на драгоценном блюде. Быть драгоценной коробочке раздавленной неизбежно, неминуемо, вот сейчас нога в длинноносой туфле из мягчайшей замши опустится прямо на нее, и раздастся тихий горький хруст. Не наступает. Опускает пятку рядом — и палец не протиснется в зазор.
— Мой кузен поблагодарил вас за то, что делалось явно, — очень отчетливо, но очень тихо говорит принц, — я же хотел бы добавить к этому благодарность за то, что сделано тайно. Для людей и закона тот, кто скрытно уносит из дома ценную вещь — вор. Но его следует считать благодетелем, если вещь, оставшись в доме, стала бы причиной раздора. Более точно и определенно герцог Ангулемский высказаться бы не мог, не стал бы высказываться и наедине, в окружении непроницаемых каменных стен. Он обо всем осведомлен и одобряет главную миссию графа Андехса, а вот короля нужно поберечься, иначе ничего хорошего не выйдет. Впрочем — чем мы тут рискуем?
Сущей малостью. Между Арелатом и Аурелией — и так война, которая устраивает обе стороны больше мира, зимнее перемирие будет подписано в любом случае, тронуть королевского сенешаля Людовик побоится, а если одному подданному арелатской короны велят покинуть пределы державы и впредь никогда… что ж, в ближайшие десять лет граф и не собирается сюда возвращаться. До одиннадцатого же года еще нужно дожить. Господин герцог отплывает в сторону. Жаль все же, что между ним и королем не вышло ссоры — люди, которым можно верить, пусть и до некоего предела, редки на этом свете, талантливые люди, которым можно верить — редкость из редкостей, а тут возник бы шанс приобрести такую rara avis для себя. Впрочем, не будем загадывать.
Вот господин д'Анже, получивший от короля оставшееся без хозяина баронство на северной границе, так что титул у него теперь есть — а земель почти что и не прибавилось, а благосостояние будет сильно зависеть от военных успехов господина коннетабля. Двусмысленна королевская милость; впрочем, есть все основания считать, что начальник тайной службы Людовику сильно не угодил. Еще не угодил он одновременно герцогу Ангулемскому и графу де ла Валле. Неосторожный какой человек… впрочем, неприятности и балансирование на грани опалы и вражды с обеими партиями Аурелии могут раскрыть его талант. Либо довести до плахи. С другой стороны, такая вражда, если она удерживается в границах, может быть и полезна — Его Величество будет уверен, что господин д'Анже служит ему одному. Господин граф де ла Валле медлителен, невозмутим, слегка неуклюж, рассеян, как может быть рассеян слон — даже если он случайно ступит куда-то не туда, пострадает не он сам, а те, на кого неожиданно пришелся вес. Если Людовик и высказал ему свое неудовольствие — то при закрытых дверях.
Маленькая пестрая коробочка со всей доступной ей поспешностью проползает мимо обоих. Как раз посредине просвета, разделяющего их. Подающие надежды молодые люди замечают уголками глаз блеск, косятся вниз, потом прикусывают губы, чтобы ничего не сказать. Нет, вряд ли сегодня случится что-либо интересное, кроме вопиющего нарушения церемониала, о котором будут говорить до следующего королевского приема. Короли обычно не вручают награды просто так, когда это пришло им в голову. Даже короли франков, которые могут пожаловать наряд с плеча и коня из-под седла; впрочем, ни о какой импровизации говорить не приходится. Церемониймейстер был наготове, предупрежден, нисколько не удивлен. Имитация неожиданности — в ответ на имитацию брачного контракта. Изящно, ничего не скажешь. А вот теперь в церемониймейстере никакого изящества не наблюдается — стоит и смотрит стеклянными глазами, как маленькое сверкающее существо забирается на толстый ковер — раз-два — и весьма быстро ползет по нему к единственному в округе укрытию. Что ж. Филипп не ревнив. Он не обидится — и даже, вероятно, будет доволен, узнав, что дело обернулось именно так, как он предсказывал. Жаль, жаль, что победы, попадания и удачи не доставляют воспитаннику настоящей радости, не смог научить. Править мальчик научился сам, а играть до сих пор не умеет. Это — ошибка, наверное; впрочем, можно ли было научить принца Филиппа быть азартным? Можно ли научить воду лететь вверх? Только в виде струи фонтана, и то невысоко, ненадолго. Можно ли научить рыбу ездить верхом? Зачем это ей — развернется, уйдет в глубину… А вот брак принца Филиппа — ошибка не наверное, а точно. Граф думает об этом, встречаясь взглядом с Ее Величеством Жанной Армориканской, низко кланяясь, выражая почтение. У королевы красивые глаза. И очень, очень испуганные. Странно. Казалось бы, королева не из тех, кто пугается, когда опасность уже миновала. Даже если она миновала случайно, больше по стечению обстоятельств, чем по какой-либо иной причине. Граф Андехс уже сбоку, уже искоса, смотрит на белое лицо, на ярко-синие глаза, которые для него — только чуть приоткрытая калитка, щелка, в которую можно заглянуть, и думает, что Людовик был готов рискнуть жизнью, чтобы избежать внутренней войны. И что его жена никогда не простит ему этого. И втрое не простит тому, второму.
Монархи не должны любить своих супругов. Нет, раздоры в семейной жизни мешают им не меньше, чем купцам и землепашцам, но есть грань, которую не следует переходить. Чувства и страсти не должны примешиваться к королевскому долгу.
Отказать любимой супруге, желающей чинов и почестей для племянника, труднее, чем королеве-соратнице, которая думает вместе с тобой о благе державы. Простить обожаемому мужу готовность пожертвовать собой, а, значит, ее любовью, ее благополучием — почти невозможно. И беды, проистекающие из раздоров между супругами, нередко уступают бедам, проистекающим из любви… Что ж, он видел, что видел — и возможно придумает, как это использовать.
Его Величество, тем временем, наклоняется, поднимает с ковра нечто блестящее, кладет на широкую ручку кресла и терпеливо ждет, пока нарушитель границ привыкнет и вернет на место голову и лапки.