Страница 6 из 173
"Белое с золотом, белое с золотом…", — еще раз подумал граф, молча глядя на дочь. Можно ли рассчитывать на то, что после смерти Астрид король вновь женится на девице из той же семьи — племяннице покойной королевы? Церковь не запрещала Старшим Родам подобные браки, но согласится ли сам Ивеллион? На него нужно повлиять, несомненно, но если невеста будет и дальше напоминать черствый сухарь, то король едва ли польстится на столь пресное блюдо…
— Вы целыми днями сидите дома?
— Да, батюшка.
— Анна, почему вы ведете себя, как будто приняли обеты? У вас нет подруг, вы умеете ездить верхом, но не выезжаете, ни змеиного хвоста не понимаете в нарядах…
— Батюшка, у меня есть подруги. Катрин и Герда, — не поднимая глаз, проблеяла дочурка.
— Я говорю не об этих приживалках, — да уж, отличная компания для молодой девицы: две старых девы хорошо за тридцать! — а о девушках вашего возраста и положения. Вас недавно приглашали к герцогине Алларэ. Почему вы отказались?
— Я не отказалась…
— И то слава Сотворившим! Закажите себе новое платье, — сегодня же! — возьмите кого-то из своих общипанных куриц и завтра отправляйтесь к герцогине на обед! Может, у нее вы хоть чему-то научитесь…
— Слушаюсь, батюшка.
Анна удалилась, а Агайрон так и остался смотреть на опустевшее кресло. Герцогиня, конечно, та еще гулящая кошка, но зато умна и красива, прекрасно одевается и умеет себя подать. Вокруг нее всегда увивается столичная молодежь, а ее с братом дом — самый изысканный и веселый во всей Собре. Едва ли Мио будет возиться с унылой Анной, но, может быть, хотя бы наблюдая за хозяйкой, дочурка чему-нибудь научится.
И, конечно, нужно поговорить с королем. Невзначай, исподволь навести его на мысль…
Марта Брулен всю жизнь вставала затемно, и даже распухавшие с началом дождей суставы не заставляли ее провести в постели лишнее время. Спала она по старой привычке все в том же шерстяном платье, в каком и ходила днем, потому на одевание лишнего времени не требовалось, а жесткие рыжие волосы не путались и ночью. Баронесса накинула плащ, заправила волосы под капюшон, подтянула грубые вязаные чулки, пообещав себе заказать новые подвязки — как-нибудь, как руки дойдут, и вышла на стену. Она давно одевалась сама, а чужих рук, возивших по волосам гребнем, не терпела и в детстве.
Жизнь ее давно была расписана по часам. Клепсидра роняла капли, отмеряя мгновение за мгновением, и на каждую отметку приходилось свое действие. Утренний час принадлежал только Марте и больше никому.
Береговой ветер сдул с головы капюшон. Марта ухватилась за ворот плаща и оперлась на влажный холодный камень, глядя на море. Далеко на горизонте небо уже начинало разгораться первым огнем. Та же светящаяся кромка была повсюду, занимался рассвет. Сперва светлая полоса по краю горизонта казалась призрачной, почти неразличимой обманкой, смутно лиловеющей сквозь туман, а над головой небо оставалось чернильно-черным, ночным. Потом кольцо света стало набирать силу.
Баронесса Брулен повернула голову вправо, туда, где воды залива на самом горизонте сходились с огандским берегом. На самом деле на рассвете различить, где кончается вода, а где начинается земля, было невозможно, но Марта знала береговую линию лучше линий на своих ладонях. Между Бруленом и Огандой лежат церковные земли, но их с западной стены не увидишь, нужно перейти на южную, хотя на что там смотреть? Об эту пору не видно даже серебряных шпилей, на фоне рассвета теряются все силуэты.
Рассветное кольцо ширилось, делалось ярче. Стена света росла в высоту, набирала силу, подкрадывалась к темному еще пятну в зените, окружала его со всех сторон. Внизу замычала корова, закукарекал петух. Небо все светлело, пока над головой не остался последний островок темноты размером с шапочку-таблетку. Наконец, сдался и он, поглощенный розовато-лиловым сиянием. Теперь небо от горизонта до зенита полыхало всеми оттенками сирени и пурпура. Подсвеченные сверху полупрозрачные облака отливали алым, словно кто-то расплескал по небу дорогое вино.
Именно этот миг Марта любила больше всего. Буйство красок продлилось недолго, не более четверти часа, а потом небо начало быстро светлеть и выцветать. Вскоре оно должно было достичь обычного оттенка — если не набежит с залива туча, притащив полуденный дождь.
В молодости Марта бывала в Собре и всегда удивлялась тому, насколько бедный и скучный там рассвет. Не успеешь оглянуться, как небо потеплело, посветлело и принялось сиять, словно брусок железа в кузне. А приморском Брулене было на что посмотреть — вот баронесса и смотрела, оставляя утренний час для себя и только для себя.
Со стены видно было, как рыбаки вытаскивают на берег лодки. Осень в Брулене — время лучших уловов: косяки уходят от островов Хокны, стремясь в более теплые воды Четверного моря, прозванного так за то, что оно омывает берега четырех земель. Одна из них — Брулен, западные морские врата Собраны.
— Брулен — это море, — шепотом сказала Марта. — Это море, море…
С Бруленом могли бы поспорить Лита, Эллона и Алларэ, тоже славные своими моряками, но все торговые пути проходили через Брулен. Жители востока и севера могли сколь угодно гордиться своими корабелами и капитанами, но каботажные суда востока, ходившие от северной до южной Предельной пустыни, не приносили стране и четверти того дохода, что Брулен. Именно через баронство в столицу, на восток, на юг и на север шли товары из Тамера, Оганды и с островов Хокны. Именно в Брулене грузилось на корабли все то, чем торговала с соседями Собрана…
Ежедневным, ежеминутным разочарованием для вдовой баронессы Брулен было сознавать, что Элибо, единственный сын и наследник, не хотел и не мог понимать, что такое Брулен. Марта, дочь Никласа Фолдора, баронского вассала, выросла на побережье Четверного моря, и все, что следует знать бруленской хозяйке, впитала с молоком матери, на коленях у отца. Брулен — это море, это торговля, рыбная ловля и, что греха таить, контрабанда. Это суровые и гордые мужчины, уважение которых еще нужно заслужить, и женщины, которые, возникни в том нужда, смогут подменить мужей и в лодке, и в торговом зале.
Сын рос так же, как и остальные дети в замке. Выходил с рыбаками в море, таскал в ухе серьгу лиги свободных моряков, несколько раз ходил на торговых кораблях в Тамер и Хокну… но по-прежнему не смыслил в делах баронства ни селедочного хвоста. Лучше всего у него получалось гулять в кабаках с братьями по лиге, обмывая очередную удачную вылазку, но когда Марта спрашивала, хорош ли ее сын в других делах, контрабандисты отвечали уклончиво, хоть и вежливо, а капитан каперского корабля сказал с суровой прямотой:
— Воля ваша, баронесса, а Элибо я на борт не возьму. Мне лишний балласт не нужен.
Любимый сын отличался удивительной тупостью в торговых делах. В ценах он путался, налоги и пошлины сосчитать не мог, зато мог часами рассуждать о несправедливости того, что Брулены — бароны, а какие-то сухопутные крысы Скоринги — герцоги. Чем Элибо так впился титул, когда и ежу морскому ясно, что Старший Род Собраны — это Старший Род, зовись ты хоть бароном, хоть графом, хоть герцогом, Марта не понимала. Самой ей было все равно, и до чужих титулов ей дела не было. В Собране три баронства, четыре графства и три герцогства, так повелось искони, и зачем разевать рот на чужой улов?
Сыночек перерос мать на голову, пойдя в деда по линии Фолдоров; был таким же рыжим увальнем, как все в их роду, но ни дедовской рассудительности, ни материнской рачительности не унаследовал. Марта не могла взять в толк, где ошиблась. Никогда она Элибо не баловала, не холила единственного сына, не выделяла его среди ровесников. Так же, как остальным, ему доставалось за шалости, вместе со всеми его учили и драться, и считать, но приятели детства один за другим сколачивали ватаги и, пока отцы вели хозяйство, грабили тамерские корабли, ходили до самого Хоагера, чтобы в компании северян пощипать зазнавшихся имперцев, возвращались с богатой добычей, женились и становились гордостью семей… Элибо же больше интересовало вино и юбки.