Страница 40 из 173
Саннио делил постель с рыжим Борианом. Мальчишка храпел, как молодой кабан. Секретарь провел всю ночь, толкая его то в бок, то в спину. Намыкавшийся горя парень спал, не просыпаясь — и не переставал храпеть. Затих он незадолго до первого света, Саннио только-только заснул, как из соседней комнаты послышался топот, голоса и раскатистый рык Гоэллона.
Секретарь, позабыв накинуть на нижнюю рубаху кафтан или камизолу, ринулся туда. Поперек постели валялось некое юное тело, лицо лежащего было прикрыто темными спутанными волосами. На истоптанном полу алели пятна крови. Герцог с высоты своего роста нависал над низеньким полным человеком, от которого пахло конским потом и страхом.
— Почему меня никто не предупредил, что он едва жив? Почему об этом не написали?
Судя по бессильному отчаянию на лице обоих пререкающихся, вопрос этот задавался уже не в первый раз, и ответ герцога категорически не устраивал, но другого у толстяка не было.
— Не я писал записку, сударь! Не я…
Саннио прошел к постели, как бы ненароком задев плечом герцога и надеясь, что эта небольшая неуклюжесть заставит разъяренного Гоэллона отвлечься от бессмысленного разговора, зашедшего в тупик. То, что лежало на постели, оказалось молодым человеком, лет от силы пятнадцати, долговязым и очень худым. Саннио осторожно откинул волосы с лица юноши и охнул. Лицо представляло собой сплошной сине-черный кровоподтек, и невозможно было различить черты лица. Тело это хрипло дышало, жадно хватая воздух пересохшими губами.
Секретарь бросился на лестницу.
— Воды, да побольше, и ветоши всякой!..
В комнате он застал все ту же композицию: герцог пытался добиться ответа от едва живого от страха толстяка. Секретарь разозлился. Что толку было в вопросах, в выволочке? Нужно было делать совсем другое: заниматься избитым мальчишкой, но кто здесь, в конце концов, такой знаток трав и лечебных составов?!
— Дядюшка! — заорал Саннио, нахально дергая герцога за рукав и показывая на раненого на постели.
Герцог на мгновение зажмурился, встряхнул головой и открыл глаза, с которых уже сошла белая пелена ярости.
— Благодарю, — шлепнул он секретаря по плечу, потом достал из кошелька несколько монет и высыпал их в руку толстяку. — Благодарю и вас.
Изумленный толстяк неловко поклонился, качнув венчиком пушистых волос вокруг большой розовой лысины и спешно ретировался. Гоэллон еще раз встряхнул головой и занялся мальчиком в черном бархатном костюме. Тот был без сознания, должно быть, не первый час. Юноше очень не нравилось, что тот дышит ртом, хрипло и с присвистом, но, когда служанка наконец принесла воды и тряпок, Саннио оттер с его лица кровь и понял, в чем дело — у парня был сломан нос. Они раздели мальчика и обнаружили на груди и ребрах все те же синяки и кровоподтеки. Били черноволосого долго и усердно.
— Кости целы, — тщательно ощупав мальчишку, сказал Гоэллон, — если не считать нескольких ребер. Еще у него сломан нос. Если в легкие попала кровь, едва ли он выживет. О внутренних повреждениях остается только гадать. До чего ж не вовремя…
Саннио с легким ужасом смотрел, как, наклонив голову мальчика над тазом, герцог запускает пальцы в его ноздри, извлекая оттуда все новые и новые сгустки крови. Сначала было страшно, потом — скорее, любопытно, и секретарь начал задавать вопросы. Гоэллон, не переставая действовать, начал объяснять, что именно делает.
— Необходимо освободить дыхательные пути больного от инородных тел, коими в данном случае считаются и кровь, и другие естественные жидкости… полейте мне на руки. Это позволит ему дышать здоровым образом. Воздух, вдыхаемый через нос… дайте тряпку… очищается и увлажняется, согревается или напротив охлаждается… держите голову… что необходимо для… уф-ф, кажется, все. Что необходимо для выздоровления, — закончил герцог, отирая окровавленной рукой пот со лба.
— Вы испачкались, — сообщил Саннио.
— На себя посмотрите, — буркнул в ответ герцог. — Знаете, проще отравить десяток, чем поставить на ноги одного…
Мальчик, по-прежнему без сознания лежавший на постели, теперь почему-то смотрелся еще ужаснее. С двух шагов уже нельзя было различить, где губы, где ссадины вокруг. Теперь каждая царапина была смазана мазью, на ребра наложена тугая повязка, и впервые за это время Саннио начал понимать, что, вполне возможно, все их усилия пойдут прахом. "Не жилец", — сказали бы в приюте.
— Беда, Саннио, заключается в том, что я не могу не уехать сегодня же вечером. В крайнем случае, я могу задержаться до утра, но не дольше того. Так что с больным останетесь вы. Я пришлю лекаря и охрану. Но это еще не самое худшее. Может случиться так, что вам втроем — или вдвоем, уж как повезет, — придется возвращаться в Убли. Я бы очень этого не хотел, но — будьте готовы, Саннио.
— Я вас не подведу, — пообещал секретарь.
— Надеюсь на это, но давайте не будем загадывать. Если вас арестуют, ссылайтесь на меня, я оставлю вам письмо. Если на вас нападут, имейте в виду, что вы, Саннио, для меня ценнее этих двоих, так что если ситуация того потребует, бросайте их и езжайте в Убли, в замок Гоэллон, куда угодно — в безопасное место. Поняли меня?
— Да, — глядя в сторону, сказал Саннио. — Я вас понял…
Он точно знал, что не собирается бросать мальчишек и не сделает этого даже по приказу герцога. Или он доставит их в Убли, или пропадет вместе с ними. Но сама мысль о том, что можно их оставить — отдать солдатам, бросить в бою, — казалась неприемлемой, нестерпимой. Да и слова о собственной ценности он пропустил мимо ушей как заведомую лесть. Ничего подобного не было и быть не могло.
— Ничего вы не поняли, Саннио, — вздохнул герцог. — Впрочем, я не удивлен. В ваши годы я был глупцом и романтиком еще почище вас. Теперь послушайте меня, по возможности, разумом, а не сердцем. Мне ничего не грозит, еще не родилась та собака, что осмелится поднять на меня хвост. Вас же, если вы попадетесь с детьми семей Литто и Саура, могут повесить на ближайшем дереве вместе с ними, и я не уверен, что письмо вас защитит. Потом мне скажут, что были уверены в том, что оно подложное. Один живой и два покойника гораздо лучше, чем три трупа на одной ветке.
Секретарь промолчал. Слова герцога ни в чем его не убедили. Неприятный разговор прервал стон очень вовремя очнувшегося мальчика. Избитый паренек открыл глаза, оказавшиеся такими же черными, как и волосы, и попытался что-то сказать, но вышло только тихое сипение. Саннио смочил его губы настойкой кадила и поправил волосы, упавшие на глаза. Из них еще предстояло вычесать засохшую кровь и грязь.
— Ну-ка, Литто, постарайтесь вдохнуть поглубже, — наклонился над мальчиком Гоэллон. — Вам больно?
— Неудобно… но не больно… — Литто попытался качнуть головой, но тут же зажмурился и прикусил и без того потрескавшуюся губу.
— Послушайте, юный рыцарь, я не мужество ваше проверяю, а то, насколько сильно вы ранены.
Саннио косо взглянул на Гоэллона и встал рядом. Среди многих достоинств герцога умение разговаривать с детьми и подростками явно не числилось.
— Мы хотим тебя побыстрее вылечить, а для этого ты должен честно отвечать на вопросы. Понимаешь меня? Кивать не надо, просто постарайся ответить.
— Слева… колет… и еще голова…
— Тебе не хочется кашлять, когда ты дышишь? — спросил Гоэллон.
— Нет…
— Ну, будем надеяться, обойдется, — сказал Саннио герцог и вновь повернул голову к мальчику. — Сейчас я дам вам питье, оно горькое, но постарайтесь выпить до конца. Потом вы будете спать.
Герцог сам накапал в кружку настойку из темно-коричневого флакона, потом тщательно закрыл притертую пробку и отдал флакон Саннио.
— Будете давать ему трижды в день по десять капель. Я оставлю и другие средства, а также записку для лекаря. Уеду я все-таки вечером, тут, кажется, не все так уж и плохо.
— Куда вы поедете?
— В Къелу. Как только я пойму, что там к чему, — пришлю вам письмо. Сейчас я пойду отдыхать, а вы останьтесь тут и разбудите меня, если ему станет хуже. Верите ли, всю ночь не спал из-за этого, — герцог с усмешкой кивнул в сторону соседней комнаты.