Ох, охота!

Дважды я испытывал это ощущение: первый раз в детстве, когда, играя в охоту, еще с деревянным ружьем, ушел за огород и стал подкрадываться к старому пню, похожему на сидящего медведя. Подкрался, добыл его и пошел домой. Искали всей деревней до самого вечера, кричали, били кувалдой по пожарному рельсу и стреляли. Я все слышал, но не отзывался, намереваясь выйти на звук самостоятельно, однако эхо сбило с толку, и я шел в противоположную сторону. И вдруг вижу, идет по лесу мама. Схватила меня на руки и спрашивает, почему не отзываюсь? Ведь тут до деревни совсем недалеко, и все слышно — крики, выстрелы. Разве объяснить было ей, что я хотел выйти сам? В другой раз, уже в седьмом классе, когда меня, как таежного дикаря, привезли в райцентр, где кругом были чужие люди, я попросту сбежал из дома в родную деревню на Четь, где стояла наша пустая изба. Был метельный февраль, а я шел с грузом — продуктами, провиантом и даже велосипедом.

Н. Сверчков. Охотник, сбившийся с пути

Тогда я не заблудился, но дорога была сильно переметена, и я просто сильно устал, за ночь пройдя 18 километров. Знал, что нельзя, что можно во сне замерзнуть, но все равно неподалеку от деревни сел на обочину, обнял свою «Белку» и незаметно уснул. И меня опять нашла мама, хотя ее уже пять лет как на свете не было. Она спустилась ко мне с Иловской горы, пришла по поземке и стала будить, мол, вставай, сынок, нельзя на морозе спать, иди за мной. Я встал, взял нагруженный велосипед и пошел за мамой, но никак ее догнать не могу, ибо в снегу вязну, а она опять идет по сплошной поземке, как по натянутому полотну. И пока догонял ее, разогрелся. Поднялись мы на гору, а там уж Иловка просыпается, в окошках свет зажигают. Огляделся, а мамы нет, и только тут ощутил, как горят и саднят обмороженные руки…

В третий раз меня выручала уже не мама, а совсем чужая старушка. Я вытрапливал лося, погодка была подходящая, метельная, а к обеду вдруг потеплело, снег отсырел, и голицы не пошли. Пришлось бросить погоню и поворачивать домой, однако, чтобы не повторять тех зигзагов и петель, коих мы наделали с лосем, решил спрямить. Наугад, по наитию — это ведь только дилетанты ходят по компасу, а я-то геолог. Причем был уверен, что иду правильно, в сторону своей деревни.

И на самом деле вышел только через сутки и в деревню Мёлда, проделав путь километров двадцать с одной ночевкой у костра — во куда леший завел! А там, как когда-то мама, меня встретила совсем незнакомая бабушка, посадила на горячую русскую печь, рюмку с устатку налила и накормила блинами…

За пять лет работы в геолого-поисковых экспедициях на Ангаре, Таймыре и Томской области я серьезно не плутал ни разу, хотя везде была тайга нехоженая или дикая, безбрежная тундра. Однажды был в сквозном маршруте протяженностью более двухсот километров через тайгу, десяток речек и ручьев, но через четырнадцать дней вышел в назначенную точку, куда потом пришел вездеход. Потому что на съемке или поисках ходишь по запланированному азимуту и чуть ли не каждые полета шагов, точнее, парашагов, с точностью до метра отмечаешь на карте, поскольку отбираешь пробы и все время привязан к местности незримой веревочкой — иначе напрасный труд. Однако блудят и геологи, и парашютисты-пожарники, и даже топографы — все дело случая. Ритмичный, однообразный пеший путь всегда располагает к отвлеченным размышлениям, поэтому идешь практически на автопилоте, а мыслями где-нибудь далеко, и потому несколько раз бывало, что встаешь с привала, погруженный в думы, и пошел не туда. И хорошо, скоро спохватишься да вернешься, а то ведь весь маршрут насмарку. Обычно усаживаясь на перекур в мечтательном состоянии, я укладывал на землю геологический молоток рукояткой по азимуту, дабы леший с толку не сбил и кикимора не заманила к себе на болото.

На Ангаре, точнее на ее притоке Сухом Питу, женщина-геолог и ее рабочий-студент прогуляли по тайге двенадцать суток и вышли на стойбище эвенков за двести пятьдесят километров от лагеря, откуда их потом забрал вертолет. А получилось просто: возвращались вечером из маршрута, заболтались — оба люди молодые, хотя геологине было тридцать, в пятистах метрах от лагеря перешли речку, которая однообразно петляет и скрадывает ориентиры, и ушли совершенно в противоположную от района последующих поисков сторону. После окончания контрольного срока возврата все работы приостановили и начали прочесывать тайгу вдоль и поперек, потом вызвали вертолет. Они же вышли за кромку листа (карты), но не зная об этом, все пытались привязаться, и будто бы привязывались — в горно-таежном ландшафте, изрезанном речками и ручьями, сделать это не так сложно, однако естественно, «не узнавали» местности и вновь искали характерные для привязки объекты. И ссорились, поскольку геологиня тянула в одну сторону, студент в другую. У них был револьвер, однако на второй день блуждания, когда навалилась паника, они расстреляли патроны, полагая, что услышат, но это было по крайней мере глупо, ибо хлопок револьверного выстрела в летней густой, с подростом тайге слышен на полета метров, не более. Питались ягодой, диким луком и медвежьей пучкой, но силы все равно убывали, да и отчаяние — вещь более сильная, чем голод.

Ночевали в одном «спальном мешке»: дело в том, что студент носил 44-й размер, а энцефалитку ему выдали на двадцать единиц больше. Так вот она легко забиралась к нему в штаны и под куртку, так и спали, поскольку тут уж не до чувства стыда. На десятый день они прошли всего несколько километров, и тогда в геологине проснулось женское интуитивное стремление к спасению рода. Она предложила студенту, пока есть силы, мягко говоря, супружеские отношения. А он, мальчик, оказался не готов к ним, и говорит, дескать, мама не разрешает ему жениться, пока не закончит институт. Какой институт, мол, спрашивает геологиня, через несколько дней мы умрем. Студент умирать не собирался и поступил как мужчина: вышел из подчинения и, несмотря на грозные окрики, по наивности стал искать следы присутствия человека. И ведь отыскал — свежие порубы мелких деревьев, а потом и сбитый оленьими копытами, мох. Так они оказались на кочевом пути эвенков, к которым через пару суток и притащились.

Уже в Томской области точно так же заблудились на Лотарских болотах буровики: узрели с вертолета озеро и пошли потом на рыбалку. Наловили мешок щук, двинулись обратно, и точно так же прошли мимо лагеря и упороли в другую сторону, где искать их никому и в голову не пришло. Да еще разругались вдрызг, споря, в какую сторону следует идти, в результате один отбился и через двое суток со стертыми до мяса ногами пришел на буровую. Начальник на него разорался и послал выводить остальных — хотели скрыть ЧП. Так парень вернулся назад, нашел своих товарищей, повел было к стану, однако интуиция его подвела, снова заблудились, и всех потом пришлось искать и вывозить авиатранспортом.

Опытные, бывалые, имеющие компасы и карту парашютисты лесоохраны в Якутии возвращались вечером с пожара на стан, промахнулись и были найдены с помощью вертолета через шесть суток — не поверите! — в восьмистах метрах от палаток. Все это время якутский леший водил их кругами и никак не выказывал путь к лагерю. Все они считали себя опытными таежниками, знали не один способ самоспасения, однако из-за лени и легкомысленности не захотели возиться с хождением по заранее спланированным азимутам с затесями и пытались выйти наугад, по три-четыре раза проходя по одному и тому же месту. Геодезисты на Таймыре отмечали окончание полевого сезона, как всегда не хватило, послали одного инженера в стационарный поселок разжиться спиртом. Расстояние всего семь километров по прямой, в поселке работает дизель-электростанция, лампочки на столбах горят. Умудрился не заметить, пройти мимо. Нашли через три дня замерзшего под единственной убогой лиственницей, сидел в позе эмбриона и уже снежком занесло… На мой взгляд, легче всего ориентироваться в хорошо выраженном рельефе — в горах или горно-таежных районах, где ты все время видишь вершины, хребты, распадки, труднее всего в равнинной тайге, безлесной тундре, голой, однообразной степи или на болотах, как, например, Васюганские.