Страница 21 из 35
— Я не могу прочесть, что там написано, — с прежней враждебностью, однако уже менее убежденно возразила Нессель. — Быть может, там сказано «убить на месте»…
— Там сказано, Готтер, что ты имеешь право заниматься тем, чем занимаешься, где угодно, в любом городе, деревне или в чистом поле, хоть посреди пустыни, если б таковые в Германии имелись, и что у Конгрегации к тебе нет никаких претензий. И ты ведь знаешь, что сейчас — я откровенен. Знаешь, что теперь я не сказал ни слова лжи. Ты видишь это, верно ведь?
— Так значит, вас учат нравиться… — болезненно усмехнулась Нессель. — Ты был недурным учеником. Это заметно.
— А тебя мать этому не учила? — спросил Курт, вновь взяв ее за руку, и, не дождавшись ответа, улыбнулся: — Стало быть, это талант от природы.
— Ты омерзительный, гнусный, двуличный подлец, — отозвалась та тихо, не высвободив, однако, ладони из его пальцев. — Что ты сделал со мной, что я не могу просто послать тебя куда подальше, а сижу и слушаю все это? И кому, что такого сделала я, что ты свалился на мою голову…
— Ты сама сказала — так было надо, — ответил Курт серьезно и, взглянув в ее совершенно посеревшее лицо, поднялся. — Мне кажется, настало время сейчас окончить этот разговор; я сказал все, что мог, тебе же остается лишь думать над моими словами. Ты и в самом деле должна прилечь, Готтер; я вижу, тебе дурно.
— Голова кругом… — прошептала Нессель обессиленно, когда он бережно, словно слепую, довел ее до кровати; подушка, покрытая выбеленным полотном, была одного цвета с ее лицом, и пересохшие губы едва шевелились, выталкивая слова через силу. — Не буду думать. Не могу сейчас. Не хочу. Плевать на все… Уйди, — попросила она едва слышно. — Видеть тебя сейчас не могу… Уйди, Бога ради. Мне нужен час покоя, иначе сегодня я с места не сдвинусь, и ты завязнешь здесь еще самое малое на сутки.
— В иных обстоятельствах я бы сказал, что это не так уж и плохо.
— Уйди, — повторила Нессель, отвернувшись к стене, и закрыла глаза, подтянув одеяло к самому лицу.
Она проспала два с половиной часа; проснувшись, долго смотрела в потолок, словно припоминая что-то, а потом вскочила, сев на постели и глядя на Курта напряженно и остро, будто хищный зверек, внезапно застигнутый в доме.
— Как чувствуешь себя? — спросил он участливо. — Выглядишь лучше.
Нессель сидела молча и неподвижно еще полминуты, сминая одеяло в пальцах, и, поднявшись, выговорила строго и жестко:
— Напрасно ты дал мне уснуть. Потеряли время.
— Тебе это было необходимо, — возразил он. — Бывает, что лучше думается так.
На мгновение она замерла, глядя в сторону, и, не ответив, кивнула на дверь:
— Подготовь коней. Я сейчас соберусь.
О прошедшем разговоре Нессель не помянула ни словом; она избегала говорить и вовсе, ограничиваясь скупыми сжатыми, как кулак, фразами, необходимыми по делу, и тогда в ее голосе слышалась явственная обида, потерянность и усталость…
Сборы были недолгими — дорожная сумка уже была приторочена к седлу, оружие, лежащее все эти дни в кладовой, возвращено на свое обыкновенное место; сумку Эрнста Хоффманна и его жеребца Курт предпочел оставить, дабы не отягощать себя излишним грузом и заботами. Сквозь лес шли пешком; ведомый в поводу жеребец недовольно мотал головой, фыркая, когда голые невысокие деревья задевали его по морде, и несколько раз по оной же обрел и майстер инквизитор, когда идущая впереди молчаливая проводница отпускала низкие ветки раньше, чем он успевал подставить руку. О том, делалось ли это с умыслом, Курт даже не гадал.
Трижды за время пути Нессель останавливалась, приседая на упавшее дерево или высохший пень, опустив на руки голову и медленно, опасливо переводя дыхание; возвратившийся было цвет лица вновь потускнел, и было видно, как дрожат ее руки, когда она поправляет сбившуюся куртку или отводит в сторону ветви, преграждающие тропу. Дорога возникла впереди внезапно, казалось, для нее же самой; несколько долгих секунд она стояла, не двигаясь, придерживаясь ладонью за ствол прямой, как стрела, сосны и глядя на плотно протоптанный тракт в пяти шагах от себя. Конь, завидя свободное пространство, рванул вперед, и Курт дернул повод, осадив его назад.
От громкого фырканья за спиною Нессель вздрогнула, обернувшись, и медленно, словно сквозь силу, кивнула через плечо вправо.
— Тебе туда, — пояснила она коротко. — В деревне подскажут, в какой стороне твой Ульм.
— Не прощаясь? — укоризненно произнес Курт, когда Нессель развернулась, уходя, и та пожала плечами, не глядя в его сторону:
— Прощайте, майстер инквизитор. Желаю успехов.
— Прекрати, — осадил он, перехватив девушку за локоть; та, споткнувшись, упала на его плечо, и снова он не стал задерживать внимания на том, было ли это движение и в самом деле невольным и нечаянным.
— Уходи, — попросила она тихо, не поднимая головы. — Или дай мне уйти.
— Неужели мы не можем расстаться добрыми знакомыми, потому что все дело в Знаке?
— Нет. Просто надо было слушать маму, — возразила Нессель, неловко улыбнувшись. — Но это пройдет. Прощай… Курт.
— Курт Гессе, — уточнил он. — Запомни. Если вдруг будут неприятности (всякое может случиться, понимаешь ведь); Курт Гессе. Следователь первого ранга. В любом отделении Конгрегации скажи — и меня отыщут, если буду нужен.
— Если будешь жив, — оборвала Нессель, оттолкнув его от себя, и отступила назад сама. — Смотри внимательней за спину, — договорила она серьезно и, развернувшись, зашагала прочь.
Курт стоял неподвижно, глядя вслед, пока она, так ни разу и не обернувшись, не скрылась за плотными стволами голых темных деревьев. В седло он вспрыгнул, все еще ожидая приступа рези в груди или головокружения, но скорее по сложившейся за последние дни привычке тела, нежели всерьез воспринимая возникшую вдруг мысль. Мысль же невзначай шепнула о том, что оскорбленная дезинформацией Нессель могла возыметь желание отобрать подаренные силы назад; требуется ли для подобных действий нечто аналогичное произошедшему накануне, он не имел представления, а посему теоретически готов был и к подобному повороту дела.
Работа с агентурой во всех ее проявлениях вообще никогда не была сильной стороной следователя Гессе; вербовать походя кого угодно, вне зависимости от взгляда на Конгрегацию или на него самого, как то ухитрялся делать один из бывших сослуживцев, Курт не умел — практически каждый из привлеченных им к сотрудничеству принимал предложенную сторону исключительно на основе личного отношения, будучи (или полагая себя) другом, приятелем или добрым знакомым. В вербовке же особей женского пола, как предостерегал некогда все тот же сослуживец, всегда есть определенный риск, степень которого следует точно, а главное вовремя определить; градаций, разновидностей и типов этого риска суть великое множество — от опасности получить по физиономии до угрозы потерять агента, информацию, а то и собственную жизнь. Во всем прочем Курт, однако, вполне мог похвастать способностью верно и почти сходу определять психологический тип собеседника, а посему надеялся, что его премьерное выступление в этой роли прошло достаточно успешно, чтобы не беспокоиться о том, что своими действиями и словами он нажил врага себе лично и Конгрегации в целом. Однако между вынуждением к признанию и вербовкой имелось одно весьма существенное отличие. В беседах с арестованным можно не церемониться ни с методами, ни со словами, ни с посулами, ибо конечный результат — раскрытое дело — остается неизменным, и от ненависти к следователю или внезапной перемены задержанным своего мнения не зависит. В работе же с потенциальным агентом и слова, и даже взгляд или тон следует контролировать и вымерять, ибо, если уже после начала работы агент или новый служитель внезапно ощутит себя одураченным, если заподозрит, что данные ему обещания не исполняются либо же не соответствуют его чаяниям, если, в конце концов, проникнется по какой-либо причине антипатией к своему вербовщику — рухнуть может все.