Страница 71 из 81
Мария Дишер всхлипнула уже во весь голос, не сдерживаясь, и тот, вздохнув, поднялся, подойдя к ней и обняв за плечи.
— Ну, брось, — утешающе произнес он, — все будет в порядке. Уже поздно, ты устала; ложись и отдохни, хорошо?
— Ни за что, — сквозь плач выговорила та, — я не останусь в комнате одна. Лучше я здесь.
— Здесь будет жарковато, — возразил охотник, и та отмахнулась:
— Пусть. Зато здесь люди… И я смогу, может быть, что-то сделать, чем-то помочь, чтобы все это кончилось…
— Это кончится, но ты ничем не поможешь… — начал торговец, и запнулся, когда Ван Аллен молча повернул к нему голову.
— Началось, — сдавленно вымолвил Хагнер, охотник распрямился, отстранив девушку от себя, и сделал шаг вперед, не отрывая от него похолодевшего взгляда.
— Слушайте, может, впрямь убрать его подальше? — предложил Карл Штефан. — Ну, в комнату, что ли…
Ему никто не ответил — все, застыв, смотрели на Хагнера, напрягшегося, точно все его тело свела внезапная судорога. Лежащие на столе ладони сжались в кулаки, царапнув ногтями по затертому старому дереву, из груди прорвался не то болезненный стон, не то рык, и торговец вскочил с места, попятившись к стене.
— Вы же сказали — этого не случится! — сипло выкрикнул он. — Ваши ухищрения не помогают, сделайте что-нибудь!
— Этого не случится, — подтвердил Курт уверенно и, придвинувшись к Хагнеру ближе, взял его за локоть, встряхнув. — Макс!
— Мне больно, — проговорил тот с усилием, не поднимая головы, опущенной почти к самой столешнице. — Он прав — не помогает… напрасно все это…
— Макс! — повторил он строго, стиснув пальцы на его локте. — Посмотри на меня.
Хагнер еще мгновение сидел, не двигаясь, вжавшись сам в себя, и медленно, с усилием поднял голову. Радужка серых глаз была окрашена в ореховый цвет, и отражение пламени светильников горело в зрачках чуть ярче, чем должно быть, но никому больше этого было не видно, а потому никто не вздрогнул и не ахнул в испуге, и Курт сохранил лицо бесстрастным.
— С тобой ничего не происходит, — произнес он размеренно, не отрывая взгляда от коричневых глаз перед собою. — Ничего.
— Ломит кости, — с болезненным хрипом возразил тот. — Мышцы словно в огне. Я с трудом дышу. Происходит.
— Нет, — повторил Курт твердо. — Послушай меня: с тобою ничего просто не может произойти. И сейчас ничего нет.
— Мне больно, — повторил тот, едва шевеля стиснутыми губами; он кивнул:
— Разумеется. Сейчас ты пытаешься сделать то, чего сделать не можешь.
— Я не пытаюсь…
— Верно; твое тело просто отзывается на то, что велит твой разум — а разум готовится к привычному действу. Просто ты привык, что так случается, просто знаешь, что в эти ночи, в этот час это совершается всегда, и теперь ты ждешь этого. Не жди. Ничего не будет.
— Я ведь не могу ощущать то, чего нет.
— Если я завяжу тебе глаза, — терпеливо и спокойно произнес Курт, — прикоснусь к коже куском льда и скажу, что это раскаленный металл, ты ощутишь ожог. И он даже может проступить на коже. Поверь на слово эксперту в таких делах — подобных случаев тьма; наш ум волен вытворять с нашим телом, что ему заблагорассудится, порою удивительные вещи. Макс, послушай: я сижу напротив и смотрю на тебя. Я не вижу ничего. Никаких изменений. Глубоко вдохни, успокойся и подумай. Посмотри — никто не кидается бежать, девушка не визжит, наш проповедник не молится громогласнее обыкновенного, а главное Ян не порывается схватиться за оружие. Вот так, — одобрил он, когда Хагнер медленно, с напряжением, перевел дыхание. — Посмотри на свои руки, они прямо перед тобой, — продолжил Курт в прежнем спокойном тоне. — Это руки человека; не изменилось ничего. Ведь я уже видел, как это бывает, и, Макс, прошлой ночью это заняло меньше минуты. Будь что-то на самом деле, а не только в памяти — и это уже было бы заметно.
— Но боль на самом деле, — возразил Хагнер тихо, и он кивнул:
— Разумеется. Наш разум — строптивая штука, он ни в какую не желает отбрасывать то, что привычно, а тело — бесхарактерная, безвольная дура, которая легко повинуется. А вот твой дух, Макс, это то, что принадлежит только тебе, это и есть ты сам. Вот только — кто ты сам? Быть может, сейчас, в эту минуту, ты просто пытаешься это решить? Колеблешься после услышанных этим вечером слов нашей гостьи?
— Нет, — отозвался тот твердо.
— Хорошо, — согласился Курт, следя за тем, как мало-помалу меркнет пламенное отражение в зрачках и ореховый оттенок медленно растворяется в серых глазах. — Я иного от тебя и не ждал. В таком случае, просто возьми себя в руки. Рассуди здраво. Осознай: прошло слишком много времени, чтобы продолжать верить в то, что обращение началось и продолжается. С тобой ничего не происходит. Просто привычка. Слышал ведь, что это наша вторая натура; в твоем случае это утверждение даже слегка тянет на анекдот. Просто перестань забивать этим мысли, и все закончится.
— Не думаю, что это так просто…
— Заметь, — призвал Курт, позволив себе пропустить в голос чуть легкомысленности, — в горле уже не хрипит. Руки расслабились. Вижу, дыхание идет ровно. Поверь, если сейчас Бруно подкрадется со спины и внезапно воткнет тебе иглу чуть ниже этой самой спины — остатки твоей боли улетучатся в тот же миг. Разум перекинется на другое, и тело ему подчинится. Испытаем на практике?
— Благодарю, — с принужденной улыбкой откликнулся Хагнер, снова глубоко вобрав в себя воздух. — Думаю, я обойдусь вашей теорией.
— Все в порядке, Макс, — настоятельно сказал он. — Подумай сам — ведь эти побрякушки мы с Яном навесили на тебя не наобум, мы ведь знали, что делали. Напомню: такое количество железа препятствует изменению даже тех, кто всеми силами пытается его осуществить, кто всей душою этого хочет. Но ты — не хочешь; по крайней мере, сегодня и сейчас. Так?
— Так, — подтвердил тот, на миг утомленно прикрыв глаза, и когда поднялись веки, ничто в них уже не напоминало о пробуждавшемся минуту назад звере. — Не хочу.
— А это лишнее обстоятельство в твою пользу, — кивнул Курт. — По логике вещей, это должно, напротив, облегчить твое состояние. Логично?
— Логично, — согласился Хагнер уже почти спокойно.
— Знаешь, что говорил мне мой инструктор, Макс? «Тело — лишь одежда для духа, и не твоим штанам указывать тебе, что делать». Довольно точное определение, не находишь?..
— Нельзя не согласиться, — признал тот, вновь переведя дыхание, и, зажмурясь, встряхнул головой, проведя ладонью по покрывшемуся испариной лбу.
— Как себя чувствуешь? — поинтересовался Курт, выждав несколько мгновений молчания, и тот, снова открыв глаза, медленно кивнул:
— Нормально. Только кости все равно ломит.
— Это пройдет через минуту-другую, — уверенно приговорил Курт, и тот недоверчиво уточнил, бросив короткий взгляд исподлобья:
— Да? Откуда вы знаете, майстер Гессе, если я первый, над кем вы ставите подобный опыт?
— И это тоже логично, Макс, а против логики, как мы выяснили только что, не попрешь.
Если Хагнер и намеревался возразить, невысказанные слова остались в небытии — из рыдающей метели донесся внезапный вой, близкий, явственно различимый до каждой ноты, от самой низкой до самой высокой, звенящей.
— А те как раз закончили, — констатировал Ван Аллен, осторожно отстранив Марию к столу и почти насильно усадив. — По крайней мере, вожак… Любопытно, для чего он воет сегодня? Ведь стая уже здесь.
— Предупреждение, — негромко пояснил Хагнер. — «Эй, людишки, я иду. Готовьтесь умереть».
— Ты… — пробормотал Карл Штефан почти с благоговейным испугом, — ты… понимаешь, что он… говорит?
— Нет, — передернул плечами тот, одарив парня насмешливым взглядом. — Просто это логично.
— Я понимаю — ты в порядке? — снова уточнил Курт. — Как состояние?
— Терпимо.
— Стало быть, так, — чуть повысил голос он, вышагав на середину залы и одарив каждого красноречивым взглядом. — Как видим, угрозы внутри более не существует, все внимание на опасность снаружи. Сегодня, думаю, они тянуть не станут, и вскоре надо быть готовыми к атаке. Остался последний штрих в нашей обороне; поспешим. Тот, кто не в силах помочь, — обратившись поочередно к трактирщице и притихшей бледной Марии, продолжил он, — не мешает. Не бегает по залу, не визжит на ухо, не виснет на наших шеях и не цепляется за руки. Указания мои и Яна исполняются быстро и четко, без обсуждений и возражений. Особенно это касается некоторых, Феликс. Это — понятно?