Хемлок, или яды

Все это тщательно записывалось, так как судьям показалось, Что они нашли человека, которого можно заставить сказать все, что угодно. Но двадцать скудо и обшитый сутажом плащ - вовсе не фантазии, а неопровержимые улики против Беатриче. После первого сеанса пыток Марцио отвязали и бросили в карцер до следующего допроса.

В тот же день Лудовика сообщила Джакомо, что понесла седьмого ребенка. Муж встретил новость без удивления, привыкнув к тому, что жена плодоносит ежегодно, точно садовое дерево. Сразу после ужина Лудовика легла в постель - ее знобило, а Джакомо решил сыграть с Бернардо партию в примьеру[72]. Так как денег больше не осталось, ставок братья не делали и играли на интерес или, возможно, просто оттягивали время сна, ведь ночью их нередко посещали мрачные мысли.

В начале двенадцатого они услышали шум у ворот, голоса прислуги и незнакомцев. Джакомо поднял брови:

— Пики меня сгубили, милый братец...

Бернардо побледнел. Он тоже все понял. Наконец Джакомо встал и вышел на лестничную площадку. Перевесившись через перила и подняв факел, он увидел в прихожей толпу. В неярком свете фонарей блестели кирасы и алебарды папских сбиров.

Двойной арест обсуждался всем городом, и менанти[73] не скупились на предположения. Лихорадочно возбужденная, встревоженная Беатриче глотала комок в горле, забившись в глубь своих покоев. Вошла горничная и присела в реверансе:

— Светлейшая...

— Кто там?

— Их милость Улисс Москати с визитом.

— Скажи, что сейчас выйду.

На лбу выступили капельки пота, но Беатриче быстро взяла себя в руки, переоделась и прошла под взором Юдифи, не поднимая глаз.

Москати в сопровождении секретаря суда ждал в одной из гостиных второго этажа, напротив обнаженной трехголовой Гекаты с полумесяцем в руке, в украшенной листьями цикуты рамке. Вошла Беатриче - очень высокая и красивая, с зачесанными назад волосами, в черной бархатной робе, на которой блестела лишь индийская пряжка. Беатриче усадила гостей и, внешне совершенно спокойная, расположилась лицом к возившемуся с письменным прибором секретарю и готовившему наступление Москати. Он как паз вернулся с допроса донны Лукреции, из которой сумел выудить лишь скупые банальности, и надеялся выведать у Беатриче факты поинтереснее.

— Когда вы позвали на помощь?

— Как только узнала о несчастье.

— Вы узнали первой?

— Уже не помню... Тогда просто ум за разум зашел... Возможно, донна Лукреция все увидела вместе со мной... Вот мы и позвали...

— Вы видели, как все произошло?

— Откуда? Ведь я спала!

— Но как же вы узнали о несчастье?

— Мы услышали крик: «Боже!» и шум падения.

— А что сказал Олимпио Кальветти?

— Олимпио Кальветти в замке не было, он явился только с селянами. На наш зов откликнулся Джорджио Венециано.

Беатриче принялась излагать собственную версию, как ей казалось, весьма основательно разработанную, подчеркивая массу деталей, лишь бы придать рассказу правдоподобие. От каких именно ран скончался дон Франческо, ей сообщил протоиерей церкви Санта-Мария-делла-Петрелла.

— Вы приносили какие-либо пожертвования протоиерею?

— К сожалению, нет.

— А давали ли вы деньги Марцио Флориани?

— Зачем?.. Да у меня самой осталось не больше четырех-пяти скудо.

— И вы не дарили ему никаких других вещей?

— С какой стати?

Улисс Москати ничего не ответил, лишь вперил в нее большие черные глаза. Отрицая то, что легко было доказать, Беатриче разрушала до основания свою будущую систему защиты.

Москати расспросил и о смерти Паоло, которая была еще так свежа в памяти, что Беатриче расплакалась. Судья учтиво попрощался, секретарь поклонился до земли, и оба направились в тюрьму Тор-ди-Нона выслушать свидетелей и подозреваемых, нередко объединявших оба эти качества в одном лице. Там были повара, прачки, конюхи и абруццкие крестьяне, способные изъясняться только на своем диалекте. Тем не менее, все они видели окровавленную постель, невредимую бузину, унесенную Плаутиллой шерсть, обшитый сутажом графский плащ на плечах Марцио и то, как сыновья проехали мимо церкви, даже не помолившись на могиле отца. Но как жестоко дон Франческо обходился с родней! В Петрелле разыгрывалось столько ссор и расправ! — «Синьор падре еще пожалеет о том, что меня избил», - это слышали все служанки. — «Когда я нашел его в огороде, - сказал конюх Скаккино, — сердце еще билось, а из ран хлестала кровь».

Нельзя было терять ни минуты, сам папа приказал поскорее докопаться до истины, невзирая на положение, возраст и пол обвиняемых. Ради полной конфискации имущества Ченчи можно и попыхтеть. А тем временем судьи, стремясь доискаться правды, которую и так уже хорошо знали, с пристрастием допрашивали всех фигурантов второго и третьего эшелона, начиная с приютившего Марцио Флориани кузена и заканчивая самыми незначительными свидетелями: даже когда тем больше нечего было сказать, палач продолжал выкручивать суставы.

Вызванный для дачи показаний Джакомо вел себя высокомерно и говорил недомолвками, однако признался, что уже трижды представал перед судом: за связь с женщиной, за шуточную драку и по клеветническому обвинению отца. Сам он никогда не пренебрегал сыновними обязанностями, тогда как у дона Франческо приходилось требовать алименты через суд. О гибели отца узнал из письма Беатриче. Марцио видел лишь раз, но обстоятельства той встречи запамятовал. А Олимпио принимал в палаццо по сугубо хозяйственным делам.

Остриженный под горшок Бернардо спокойно предстал перед судом в наброшенном на правое плечо плаще. Он рассказал о своем брате Паоло и о том, как горевал после его смерти. О трагедии узнал из письма Беатриче к Джакомо. Да, поехал в Петреллу, но не захотел осмотреть миньяно или сходить на могилу отца. Да, знает, что его братья Рокко и Кристофоро сидели в тюрьме, но о Джакомо даже не догадывался. Бернардо также знал, что отца заточили в Кампидольо за «содомию, по выражению черни», но от кого исходило обвинение, так и не выяснил. Конечно, он всегда был хорошим сыном и не доставлял никаких огорчений отцу.

Ничего другого Улисс Москати и не ожидал: он подал знак, чтобы обоих братьев препроводили в тюрьму. Гвардейцы отвели их в

барак у подножия замка Святого Ангела. Скользивший по канату передвижной понтон соединял эту хибару с другим берегом, где находилась Тор-ди-Нона. Едва братья остались одни в подземелье, Джакомо разразился страшным смехом, похожим то ли на крик, то ли на ржание:

— Ты хоть знаешь о гороскопе синьора падре?.. Безупречное пророчество! Его должны были сбросить с балкона по наущению собственных детей!.. Мы просто выполнили веление судьбы.

— Заткнись!.. Даже у стен есть уши!

У Беатриче началась бессонница. Бледная, с распущенными серебристо-золотыми волосами, ниспадавшими на широкий, вытканный черными гранатами грежевый плащ, с лампой в руке, блуждала она по ночному палаццо. Порой замечала светлое лицо, одиноко висевшее в темном омуте зеркала. На пути у нее оживали персонажи картин: солдатня избивала младенцев, Каин убивал Авеля, лучники осыпали стрелами святого Себастьяна, Тесей потрясал головой Медузы, Юдифь перерезала горло Олоферну, и, шушукаясь, все они устремляли живые, точно ртуть, взоры на Беатриче Ченчи.

Она похудела и скользила, словно по водам, по гладкому мрамору (или по плиточному полу, чей рисунок можно воспринимать двояко), бесшумно ступала в домашних туфельках по деревянным ступеням. Пересекала залы, будто Женщина в белом, изредка плача и вздыхая. Открывала двери и останавливалась на пороге, освещая лампой безбрежную, шевелящуюся тьму. Как-то ночью вошла в комнату, где умерла ее мать, засмотрелась на большую, жесткую квадратную кровать, присыпанную пылью между стойками балдахина. Здесь Беатриче появилась на свет, и, возможно, здесь же ее зачали - в жестокости и похоти, ведь козел был жесток и похотлив. Но почему она сама должна страдать, и если кровь тирана - жертва, угодная Господу, почему тот, кто приносит эту жертву, сам предназначен для жертвоприношения? Зачем омрачать великолепие жертвы обманом?

72

Карточная игра наподобие покера, очень популярная в Европе в XVI-XVII вв.

73

Так называли тех, кто «руководил» общественным мнением, будь то редакторов газет или корреспондентов государева двора. - Прим. авт.