Когда он был порочным

Но из дома она уйти могла, что она и сделала при первых же проблесках рассвета, со стыдом вспоминая, как накануне вечером на заплетающихся ногах выходила из Розовой гостиной, всего каких-нибудь десять минут спустя после близости с Майклом, лепеча невнятные объяснения и извинения, а потом забаррикадировалась в своей спальне и просидела там весь вечер.

Ей не хотелось бы оказаться лицом к лицу с Майклом сейчас.

Вряд ли она смогла бы выдержать это.

А ведь она всегда так гордилась своим хладнокровием и уравновешенностью! Она превратилась в какую-то косноязычную идиотку, говорит сама с собой как сумасшедшая и до смерти боится повстречаться с человеком, встретиться с которым рано или поздно все равно придется.

Впрочем, если удастся избежать встречи с ним хотя бы сегодня, это будет уже кое-что. О завтрашнем дне она побеспокоится завтра. Сейчас ей хотелось только убежать от своих проблем.

Мужество — незаслуженно возвеличенная добродетель. Теперь она знала это точно.

Она еще не решила, куда ей отправиться; да куда угодно — подойдет любое место, где шансы наткнуться на Майкла будут не слишком велики.

И тут, когда она уже успела отшагать с добрый час, вдруг — потому, разумеется, что никакие вышние силы никогда уже больше не станут благоприятствовать такой, как она, в ее начинаниях, — начал накрапывать дождь, очень быстро превратившийся в самый настоящий ливень. Франческа, решив переждать дождь, спряталась под ветвями раскидистого дерева; минут двадцать она переминалась с ноги на ногу и наконец уселась прямо на влажную землю — уж Бог с ним, с платьем.

В таком положении и нашел ее Майкл почти два часа спустя.

Боже, и как это ей не пришло в голову, что он станет искать ее?! Вот так всегда с мужчинами — всякий раз, когда рассчитываешь, что они станут вести себя как бессердечные эгоисты, они возьмут и опрокинут все расчеты.

— Для меня под деревом местечко найдется? — крикнул он, стараясь перекрыть шум дождя.

— Для тебя и твоей лошади — нет! — ворчливо отозвалась Франческа.

—Что?

— Нет! — завопила она.

Он и не подумал слушать ее, разумеется, а втиснулся вместе с лошадью в ее укрытие и, спешившись, небрежно привязал поводья к ветке.

— Господи, Франческа, — начал он без всяких предисловий, — какого черта ты здесь делаешь?

— И тебе тоже доброе утро, — буркнула она.

— Ты хоть понимаешь, сколько я ищу тебя?

— Да ровно столько, сколько я сижу под этим деревом, надо полагать, — парировала она. Наверно, следовало бы радоваться его появлению. Говоря по совести, и ее изрядно замерзшим конечностям не терпелось скорее оказаться дома, но прочие части по-прежнему были в скверном расположении духа и желали перечить просто ради того, чтобы… ну, перечить.

Ничто не приводит женщину в такое скверное расположение духа, как приступ самоуничижения.

Хотя, подумала она, он-то ведь тоже вел себя небезупречно во время вчерашнего половодья чувств. Если он расценил ее вчерашние панические извинения после происшествия в Розовой гостиной как полное отпущение его вины, то он здорово ошибся.

— Ну, поехали, — сказал он бодро.

Она упорно смотрела куда-то поверх его плеча.

— Кажется, дождь стихает понемногу.

— Неужели?

— Мне совсем не холодно, — солгала она.

— О Господи, Франческа! — воскликнул он, потеряв терпение. — Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, только не веди себя как последняя дура.

— Этот совет несколько запоздал, — прошептала она едва слышно.

— Может быть, — отозвался он, что доказывало, что слух у него отменно острый, — но я страшно замерз и хочу скорей домой. Можешь думать что хочешь, но в данный момент предметом моих желаний являешься вовсе не ты, а чашка горячего чаю.

Казалось бы, это заявление должно было успокоить ее, однако она почувствовала сильнейшее желание швырнуть ему в голову камнем потяжелее.

Но тут, возможно, в знак того, что душа ее все же не обречена гореть в адском пламени, дождь действительно стал стихать, то есть он не прекратился, но стих настолько, что она с долей уверенности заявила:

— Мне совсем не холодно. Вот скоро и солнце выйдет.

— И что ты собираешься тогда делать? Встанешь посреди поля и будешь ждать часов пять-шесть, пока платье высохнет? Или тебе больше по душе заработать хорошее воспаление легких?

Она посмотрела ему прямо в глаза, в первый раз, и сказала:

— Ты ужасный человек. Он засмеялся:

— Ну вот, первые искренние слова — за все утро.

— Неужели ты не понимаешь, что я хочу побыть одна?

— Неужели ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы у тебя развилась пневмония? Залезай в седло, Франческа, — приказал он, как ей подумалось, тем же тоном, каким он командовал солдатами во Франции. — Вот когда приедем домой, можешь запираться в своей спальне сколько душе угодно — хоть две недели там сиди! А сейчас поехали. Хватит мокнуть под дождем.

Звучало это соблазнительно, однако она была вне себя от досады, так как он был совершенно прав, а ей страшно не хотелось, чтобы он оказался прав хоть в чем-то. Тем более она начала понимать, что не сумеет она за две недели оправиться от того, что произошло вчера вечером.

Тут целой жизни не хватит!

— Майкл, — прошептала она в надежде, что в душе его есть место жалости по отношению к дрожащим и жалким особам женского пола, — я просто не могу быть с тобой сейчас.

— И двадцать минут не можешь? Здесь ехать всего ничего, — отрезал он. И без дальнейших разговоров рывком поднял ее на ноги, подхватил за талию и посадил в седло.

— Майкл! — взвизгнула она.

— Вчера вечером ты произносила мое имя совсем не таким тоном, — сухо заметил он.

Она отвесила ему пощечину.

— Что ж, это мне по заслугам, — сказал он, не без труда втискиваясь в седло позади нее, так что она фактически оказалась сидящей у него на коленях, — но и тебя следовало бы высечь за твою глупость.

Она так и ахнула.

— Если ты ожидала, что я упаду перед тобой на колени и стану умолять о прощении, — сказал он, почти касаясь губами ее уха, — то зачем ты как последняя дура выбежала под дождь?

— Когда я выбежала, дождя еще не было, — с детским упорством продолжала перечить она, но тут у нее вырвалось негромкое «Ох!», так как он пришпорил лошадь.

И после этого ее тревожило только одно: что ей совершенно не за что держаться, кроме как за его ноги.

Ну и еще рука его так крепко сжимала ее грудную клетку, и так высоко, что грудь практически лежала на его руке.

Не говоря уже о том, что сидела она, плотно угнездившись между его ног, упираясь как раз в…

Впрочем, сейчас он наверняка совсем холодный и сникший — хоть какой-то прок от этого дождя! Эта мысль очень помогла ей в борьбе с собственным предательским телом.

Правда, она-видела его вчера. Подумать только, она видела Майкла во всем блеске его мужской красы.

Тут и таилась главная опасность. Потому что такие выражения, как «во всем блеске его мужской красы», употребляются обыкновенно в ироническом смысле, с сарказмом и кривой ухмылкой.

Но Майклу это выражение подходило идеально в самом прямом смысле.

Или Майкл соответствовал ему.

Тогда-то она и потеряла остатки рассудка.

Они ехали в полной тишине, вернее, не говоря ни слова. Потому что Франческа отчетливо слышала другие звуки, куда более опасные и исполненные значения. Каждый его вдох и выдох над самым ее ухом, и даже биение его сердца за своей спиной. И тут…

— Черт!

— Что такое? — спросила она, пытаясь извернуться в седле так, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Феликс захромал, — буркнул он, спрыгивая на землю.

— Это серьезно? — спросила она, без пререканий позволяя снять себя с седла.

— С ним будет все нормально, — отозвался Майкл. Он стал на колени, чтобы ощупать переднюю ногу мерина. Дождь лил пуще прежнего. Колени Майкла погружались все глубже в жидкую грязь — брюки его были безвозвратно погублены. — Но нас двоих он не свезет. Боюсь, даже тебя одну не выдержит. — Он встал, окинул взглядом горизонт, соображая, в какой именно части угодий они сейчас находятся. — Придется идти к сторожке садовника, — сказал он, нетерпеливым движением откидывая мокрые волосы со лба. Волосы сразу же упали ему на глаза снова.