Страница 3 из 47
Люси распустила волосы по плечам и быстро встала с постели. Включив электрический камин, она раздвинула занавески. Начинало светать. Ветви вязов в конце лужайки чуть покачивались от полета невидимых грачей. Между стволами просвечивали огни просыпающейся деревушки. Лужайка словно была освещена лунным светом. Лишь через несколько секунд Люси поняла, что это снег. «Какая радость! — подумала она. — Можно кататься на санках. Расписание на сегодняшний день нужно совершенно пересмотреть».
Она решила прежде всего отправиться в соседнюю комнату, чтобы сказать родителям о радостном событии и попросить отца купить или сделать сани. Но потом сообразила, что даже в праздничные дни к определенным правилам взрослых следует относиться с уважением.
У окна было холодно. Люси включила верхний свет и на обратном пути к кровати посмотрелась в зеркало. На нее взглянуло знакомое лицо. Тонкое, бледное, с широко расставленными серыми глазами и длинными темными ресницами.
— Привет, — произнесла она, затем добавила: — Ну, эта девочка просто красавица, — повторяя подслушанные ею в день приезда слова старого адмирала. Было немного неловко, когда адмирал сказал, что она похожа на свою мать, и Елена должна была объяснить ему, что приходится Люси мачехой.
Елена, безусловно, была замечательной мачехой, нисколько не похожей на тех, о ком говорится в сказках. И Люси хвастливо рассказывала о ней своим школьным друзьям. Елена ведь была знаменитой венгерской актрисой и совершила какой-то смелый поступок, когда там было восстание. А затем ей удалось покинуть страну и приехать в Англию, где через несколько лет на ней женился отец Люси. Она помнила, как во время свадьбы один из гостей сказал другому: «Она очень похожа на Кэролайн, не так ли?» На что другой ответил: «Да, думаю, Алфред потому и женился на ней, он так любил бедную Кэрол». Кэролайн, мать Люси, умерла, когда девочке было три года.
Вернувшись к себе в постель, Люси вспомнила обо всем этом. Насколько она знала, Елена ни разу не поступала неправильно. Она никогда ни к кому не подлизывалась, никогда не напрашивалась на комплименты, никогда не обходилась с людьми неприветливо или пренебрежительно; никогда не выуживала никаких признаний из Люси насчет ее собственной матери или отца. Конечно, Елена бывала и не в духе. Но Люси научилась относиться с пониманием к такому настроению и старалась тогда не попадаться Елене на глаза. Отец объяснял такие перепады частично актерским темпераментом Елены, а частично теми ужасными вещами, которые произошли с Еленой в Венгрии.
Было очень приятно видеть, как хорошо поладили между собой Елена и папа. Когда она была в расположении, то отличалась необыкновенной веселостью. Тогда ей удавалось расшевелить даже папу. Он бывал иногда невероятно суровым, ушедшим в себя, даже несправедливым — таковы мужчины. Но Люси знала, как он ее любит, и никогда не обижалась долго на случайные проявления вспыльчивости. Чего она терпеть не могла, так это когда взрослые ссорились. Насколько ей было известно, между отцом и Еленой никогда не случалось размолвок. Тем неожиданней было для Люси, когда два месяца назад между отцом и Еленой произошла ссора, в разгар которой в комнату вошла Люси. Это была глупая сцена из-за фотографии Кэролайн. Фотография всегда стояла на письменном столе отца. Елене захотелось ее убрать. Ее можно было понять: ни одна женщина не захочет, чтобы первая жена мужа смотрела на нее, когда бы она ни вошла в комнату. Однако было странно, почему Елена так долго выжидала, прежде чем попросить убрать эту фотографию. Теперь ее на письменном столе отца не было. Но Люси глубоко, как могла, спрятала в себя воспоминание об этой ссоре.
Однако девочка смутно, каким-то странным образом осознавала, что с тех пор не все идет по-прежнему хорошо. Люси знала, что ее отец очень напряженно трудится в своем научном учреждении, и догадывалась, что он бьется над какой-то трудноразрешимой проблемой. Но приступы дурного настроения Елены, по-видимому, теперь продолжались дольше. И когда однажды папа вернулся домой с сияющим лицом, Елена встретила его при этом не очень приветливо. Люси это почувствовала: что-то в ее поведении изменилось.
Люси оторвалась от этих мыслей и начала обдумывать новую главу своего романа, в котором героиня (она сама) должна быть засыпана снегом в Домике для гостей вместе с какими-то отвратительными людьми. Но потом она спасается оттуда на санках и приводит в Домик полицию, чтобы схватить всю банду.
В соседней комнате Елена Рэгби пробудилась после неспокойно проведенной ночи и положила голову на плечо мужа, как бы защищаясь от утреннего света. У нее были какие-то моменты забывчивости, когда они занимались любовью, затем снова ее мысли устремлялись по этому страшному, проложенному ранее руслу. И так было все время. Алфред Рэгби лежал на спине, с очень ясной головой, переживая вновь триумф, которого достигли он и его группа ученых. Неделю, последовавшую за их открытием, он чувствовал полнейшее истощение сил, дойдя, казалось, до последней черты. Теперь он вновь обрел себя. В будущем возникнут новые проблемы. Но несколько дней он должен посвятить Люси, чтобы устроить ей замечательный праздник.
Лэнс Аттерсон проснулся рядом с Черри, которая записалась как миссис Аттерсон в регистрационном журнале Домика для гостей. Отбросив со лба прядь волос, он ткнулся бородой в лицо девушки. Она не пошевелилась. Лэнс скосил глаза на гитару, лежащую на кучке одежды Черри на полу, и подумал, может ли он разбудить ее громким звучанием струн. Он решил этого не делать — чем меньше внимания они проявляют друг к другу в этой дыре, тем лучше. Ему пришло в голову, что впервые за двадцать пять лет, насколько ему известно, он проснулся рядом с богатой наследницей. Он встал, чтобы взглянуть на этот феномен. Припухшие веки, мертвенно-бледное лицо с зеленоватыми полосками под глазами, спутанные прямые желтоватые волосы, губы бледные, словно у рыбы. Безусловно, она не Брижит Бардо. Он стянул простыню, обозревая большие груди, каждая из которых напоминала расползшийся пудинг.
Странность заключалась в том, что она выглядела совсем невинной. Точно переразвитый ребенок. Ничего общего между телом женщины и лицом ребенка. И не то чтобы она была нехороша в постели. «Ну, — подумал Лэнс, — я ничего не смогу поделать, если она усядется на меня. Кто я такой, чтобы лишать ее удовольствия?»
— Просыпайся! — Он потряс девушку за пухлые плечи. — Вставай и свети, клецка.
Адмирал Салливан дотянулся до ночного столика и вставил зубные протезы. На соседней постели храпела его жена Мюриел.
Часть ее лица, не прикрытая простыней, а также и то, что скрывала простыня, напоминало раздраженного мопса. Адмирал не взглянул на нее. Он открыл книгу индийского мистика, которую читал, но безмятежное состояние духа, которое ей надлежало вызывать у читателя, отнюдь не овладело адмиралом. «Земные блага, — провозглашало повествование, — лишь тени вечного…» «Без сомнения, — подумал адмирал, — но я мог бы иметь побольше таких теней».
Жена Салливана, проснувшись, начала говорить о проблемах прислуги, дороговизне, необходимости соблюдать приличия и гибельных спекуляциях, которые привели к тому, что адмирал потерял все деньги, кроме половины своего пенсиона. По природе она была ворчунья и придира, адмирал ежедневно страдал от этого, но все же любил ее. Когда-то она была такой веселой франтихой! Швырнув мудрость Востока на пол, адмирал снова принялся размышлять о разных путях и возможностях, особенно о намеках, брошенных этим эксцентричным парнем, которого его жена называла «мой таинственный мужчина».
В комнате по соседству с семьей Рэгби, которую удалось получить сразу же по приезде, мистер Джастин Лики сел на кровать, сцепив руки на шее, довольный своей проницательностью. Теперь все заключалось лишь в том, где и когда лучше всего оказать давление. Сначала желателен лишь легкий контакт, чтобы жертва не впала в панику и не стала бы вести себя неразумно, а затем уже всевозрастающая настойчивость. Да, безусловно, теперешний случай особый: заниматься человеком, который был не в том возрасте, когда можно было достигнуть согласия. И на этот раз он не был хозяином положения.