Страница 21 из 47
— А что здесь? — спросил он, указывая на дверь в коридоре позади лестницы и вертя ручку двери.
— Думаю, что сэр Генри хранит там свои вина.
Пол сказал правду. Но он не упомянул, что чулан этот был приспособлен ими для коротковолнового передатчика Энни.
— Откройте, пожалуйста.
— Извините, у нас нет ключа.
— Я не хочу ломать замок.
— Думаю, что и сэр Генри не одобрил бы этого, — съязвила женщина. — Сказал же вам мой брат, что сэр Генри не оставил нам ключа.
Пол Каннингем почувствовал, как ручеек пота стекает по его спине. Он спрашивал себя, должен ли он, как честный съемщик дома, арендатор, проявить хоть толику возмущения. Но прежде чем он смог ответить на этот вопрос, полицейский опять повертел ручку двери, сделал какую-то заметку в своей записной книжке и стал тяжело взбираться наверх.
В комнате Энни, а затем и Пола Хардман медленно проделал тот же бессмысленный осмотр. Энни и Пол теперь молчали, поскольку истинное испытание приближалось с минуты на минуту, и они не осмеливались выдать себя малейшим изменением в голосе. Но Хардман невыносимо долго медлил, предпочитая прежде обследовать ванную комнату и туалет.
— Что там за комната впереди? — спросил он наконец.
— Это комната Ивэна. Он болен, лежит в постели и спит, — твердо сказала Энни.
— Служебные обязанности есть служебные обязанности. Согласно полученным мной инструкциям…
— О, очень хорошо. Если вы должны, то должны. Но вы не должны будить его или как-то беспокоить. Он принял легкое снотворное.
Полицейский Хардман на цыпочках вошел в комнату. Теперь здесь было очень тепло и чувствовался запах камфорного масла. Свет, падавший сквозь занавески, освещал голову рыжего мальчика, лежащего в постели. Он тяжело дышал, на его щеках были красные пятна, а шея обмотана теплым. Полицейский несколько мгновений смотрел на него, затем легко коснулся влажных волос на его лбу и прошептал:
— Бедный парнишка. — После этого он вышел в коридор. — Надеюсь, он скоро поправится, доктор. Симпатичный мальчуган.
— Сейчас его сильно лихорадит. Ему требуется покой.
Облегченно вздохнув, Пол спросил раздраженно:
— В чем все-таки смысл всего этого? Вы же говорили о пропавшей девочке, которую ищете.
Но Энни резко вмешалась:
— Разве ты не помнишь, Пол, по радио говорили, что похитители могут изменить внешность ребенка?
— Да, это так. Но…
— Не волнуйтесь, сэр. Ребенок соответствует тому описанию, которое дали мне мистер и миссис Туэйт относительно вашего племянника. В чем все-таки… Я должен представить моим начальникам отчет о том, что я осмотрел каждый дом в округе.
— Вы поступаете совершенно правильно, — заверила его Энни.
«Медленно, но верно. Вот его девиз», — процитировал Пол про себя.
— Больше нет комнат в конце дома? — спросил Хардман.
— Только чулан и комната для гостей.
— Лучше сунуть нос и туда.
В чулане была всякая рухлядь. Хардман немного потоптался там, потом пошел в комнату, где обычно оставалась запертой Люси.
— Своего рода детская, а? Да, я помню, у сэра Генри тут резвились внуки. Отсюда не так уж много увидишь. — Полицейский посмотрел в окно, затем повернулся к Энни и Полу: — Вы не говорили мне, что в доме живет еще один человек.
— Но такого нет. Нас только трое, — запротестовала Энни.
— Кто-то спит в этой постели, сэр.
Энни Стотт уставилась на неприбранную постель, на смятые простыни, не в силах вымолвить слова. Однако Пол вдруг овладел ситуацией.
— Ну, ты забыла убрать постель, Энни. — Затем он обернулся к полицейскому: — Ивэн играет здесь. И мы укладывали его отдыхать здесь днем, пока вчера он не заболел.
И снова интуиция подсказала Хардману, что здесь что-то не так. Машинально он взял пачку бумаги, лежавшую на столе.
— Мальчуган пишет книгу, а? Во дает! «Глава первая. Синдерс схватили», — прочел он.
— Извините. Я слышу, что меня зовет Ивэн. — И Энни Стотт выбежала из комнаты.
— Кто такая эта Синдерс? — спросил Хардман.
— Ивэн слышал о похищении по радио и начал писать об этом рассказ. Не знаю, почему он назвал героиню Синдерс. Эти ребята просто маленькие бессердечные негодяи, — спокойно произнес Пол, подавляя в себе дикое желание вырвать эту пачку бумаги из рук полицейского. Но это было бы излишне и неразумно. Хардман положил рукопись обратно на стол, не читая ее дальше.
— Итак, сэр, премного вам благодарен. Извините за беспокойство. Теперь я должен продолжить обход. Дайте мне знать, если могу что-нибудь сделать для мальчугана. До свидания.
— Мы чуть не дали маху, — сказал Пол несколько минут спустя, описав этот эпизод Энни. Он все еще не переставал в душе восхищаться собой, поскольку сумел сохранить спокойствие, когда Энни потеряла самообладание. Это поставило их на одну доску после того, как он в панике бросил Ивэна в снежную бурю. И впервые Энни стала относиться к нему с чувством, похожим на уважение.
— Ты поступил правильно, — сказала она. — А что это еще за рассказ, который она пишет?
— О, я сжег его. Он просто взбесил меня. Сколько времени мы должны еще возиться с этой противной девчонкой?
— Это зависит от Петрова.
— Он будет действовать дальше, не так ли?
Женщина не ответила. Она выходила на связь с Петровым по коротковолновому передатчику прошлой ночью. И это было все, что знал ее напарник.
— Если бы знать, что произошло с Ивэном, — сказала она. — Он не мог расколоться, иначе мы уже были бы за решеткой.
— Знаешь, что мне кажется? Ивэн добрался до Лондона, но Петров делает вид, что этого не произошло.
Энни внимательно посмотрела в лицо фавна, какое было у ее напарника.
— Чего это ради он должен так поступать?
— Почем я знаю? Возможно, чтобы держать нас в страхе. Он же любит власть, тайные происки, обман ради них самих. Я так думаю.
— Вздор, — возразила Энни, однако не будучи в этом внутренне убежденной.
— А ты доверяешь ему?
— Безусловно.
— Тем хуже для тебя. Если эта его авантюра не удастся, то ты понимаешь, что он сделает? Он вывернется и оставит нас с девчонкой.
Лицо женщины приняло жесткое выражение.
— Понимаю. Ты предлагаешь нам самим выкрутиться, пока не поздно.
— Ты должна, Энни, если у тебя есть хоть толика разума. Я же не могу. Он держит меня на коротком поводке, как ты хорошо знаешь. Но ты, конечно, будешь твердить свое: партийная дисциплина, нет ничего важнее победы дела и прочее.
— Очень многое важно, Пол. Ты рассуждаешь так, словно мы не люди. Но только мы знаем, что в жизни самое главное. И действуем согласно нашему знанию.
Выражение ее лица смягчилось, стало почти трогательным, что больше обеспокоило Пола, чем ее обычное безразличие или враждебность. Он внутренне отшатнулся от нее, словно она предприняла какие-то сексуальные поползновения в отношении его.
— Беда вашей кучки людей в том, что ваша мораль заставляет вас говорить неправду нам или друг другу, когда это выгодно.
— А ты считаешь, что капиталистические политиканы никогда не лгут?
— Не в этом дело. Твое убеждение в том, что нет правды, кроме правды целесообразности. Это означает, в сущности, что вы никому не доверяете. Люди же, которые не доверяют другим, присуждают себя к аду. Все ваши скучные лозунги о солидарности масс и подобного рода лицемерие служат лишь для того, чтобы тщательно скрыть правду о том, что солидарность — это абстракция, бумажный фасад, мешающий установлению истинного контакта с другими. Вы не можете, если только не держите их под подозрением, излишне не доверять людям или лишать их жизни в интересах человечества. Вы живете в аду, хотя и не знаете об этом. Ад — это изоляция. Вы поклоняетесь божеству и делаете это столь раболепно, что, когда ваше божество говорит вам: «Отправляйтесь в ад ради меня», то вы торопитесь попасть туда.
— Тебе бы следовало быть квакером, — сказала Энни, однако не агрессивно. — С твоим буржуазным романтизмом, Пол.
— Опять ты за свое. Когда тебе нечего сказать в ответ, то ты отделываешься ничего не значащей хитрой фразой.