Цветущая, как роза

Худоба индейца, выражение покоя на лице, и то, что вооружен он был только одним ножом, смягчило мое сердце, и я настоял на том, чтобы его похоронили вместе с тем, вторым, которого Эли пристрелил в лесу, что мне, однако, не доставило никакого удовольствия. Второй индеец был свиреп лицом, и мне пришла в голову мысль, что они такие же разные, как и мы. Для нас все они были просто индейцы, но у каждого из них была своя индивидуальность, свои отличительные черты, известные их соплеменникам. Остальные выстрелы этой ночью доносились с мельницы Хэрри. Ни один из них не попал в цель, но Исаак Картер, который уступил место в своем доме Амосу Битону, подобрался к грабителям настолько близко, что поразил одного из них топором, получив при этом ножевое ранение в шею; Тиму Денди удалось схватить одного, «верткого как уж», по его собственному описанию, и задушить его в рукопашной схватке. В обоих случаях нападавших было больше, чем защищавшихся, и мы с радостью убедились в том, что имеем дело с обычным воровством, а не с военными действиями. Потеряв четверых и не получив добычи, индейцы, по нашим предположениям, должны были отступить. И действительно подобных событий больше не происходило.

В ту же ночь Кристина родила ребенка.

— Стрельба помогла, — сказал Майк, поспешно проглатывая свой кофе, прежде чем отправиться на мельницу, чтобы оказать помощь Исааку. — Стрельба справа, стрельба слева — бедняга просто больше не могла это выдержать. Ну и здоровый же этот малый.

Он отправился к Исааку, а Энди занялся делами во дворе, пока Эли и я не позвали его помочь нам собрать всех разбредшихся по лесу свиней. Они рассыпались по всей округе, и, если бы нам не удалось собрать их в тот же день, ушли бы так далеко в поисках желудей и прочей еды, что нам бы уже никогда их больше не увидеть. Мы, разумеется, взяли с собой ружья. С того дня, как был убит Хэрри, все мужчины в Зионе даже на поле выходили с оружием, висевшим на рукоятке плуга. Мне представлялось, что две вещи были неотъемлемыми атрибутами поселенца. И если земля эта когда-либо будет заселена, и станет такой же страной, как Англия с улицами, домами и дорогами, то это произойдет только благодаря этим двум вещам — плугу и ружью. Мы разделились у большой развилки, описывая огромные круги, и криками подгоняли свиней, попавших в наше окружение, по направлению к дому. По сей день я ясно помню то место, где меня подстерегало самое сильное искушение в моей жизни. Я как раз выследил парочку свиней, оторвал их от жадного копошения в траве и погнал к дому, как вдруг услышал выстрел где-то далеко в лесу. Грохот рассек утренний покой, и сердце мое бешено заколотилось. Я помчался к месту, откуда прозвучал выстрел. Затем до меня донесся крик и я удвоил свои усилия. Ветка ежевичного куста опутала мои ноги, я рванул, и, высвободившись, наткнулся на ствол дерева. Тряхнув головой и выругавшись, я обогнул дерево, и увидел Эли, лицо его было белее смерти, ствол ружья занесен, как дубинка, и нацелен на стоявшего прямо перед ним огромного медведя. Видимо, он выстрелил в зверя, но не убил его, а только ранил, при этом не успев перезарядить ружье. Медведь взревел, встал на дыбы, оказавшись при этом на несколько футов выше Эли, так что у того было очень мало шансов нанести опасному хищнику сколько-нибудь серьезный удар. Я видел, как блестели крошечные глазки зверя, подобно острым изогнутым ножам, на передних лапах появились когти. Говорят, что тонущий человек, в последний раз погружаясь в воду, просматривает всю свою прошедшую жизнь, пролетающую в его мозгу раскаленной молнией. Этого я не могу подтвердить, потому как никогда не подвергался подобной опасности, но в этот момент, стоя перед Эли и разъяренным медведем, я словно просмотрел свою будущую жизнь. В долю секунды передо мной открылись две возможности, два пути, каждый из которых имел свой определенный исход. Я мог выстрелить, и Эли вернется к Линде и, возможно, переживет меня. Я мог повернуться и тихо отойти в сторону, не мешая медведю обрушиться на Эли и покончить с ним — то есть, расправиться с ним, как всякий хищник расправляется со своей жертвой. И через неделю Линда стала бы моей. И никто не посмел бы осудить вдову за то, что она связала свою жизнь с другим человеком. Линда будет лежать у меня на груди, я буду заботиться о ней и любить ее. Никто здесь, в Зионе, не мог стать моим соперником. Я нравился ей. Нет сомнения в том, что она принадлежала бы мне.

Я любил ее так долго! Но именно поэтому я поднял ружье и выстрелил, тщательно прицелившись, в сверкающий глаз зверя. Клок окровавленной шерсти отлетел мне в лоб, и не было крещения более очистительного. «Я предстану перед ней с чистой душой», — подумал я.

Эли вытер пот смертельного страха со лба. Он трясся как осенний лист. — Слава Богу, — дрожащим голосом произнес он, — что на сей раз никакая свинья не бросилась тебе под ноги, парень. Ты первый, кого я должен поблагодарить, после самого Господа Бога.

— Интересно, — бойко возразил я, — что именно мог бы сделать Господь Бог, не будь здесь меня.

И сказав это, я осторожно хихикнул.

— Мистер Филипп, — серьезно ответил Эли, снова вытирая пот с лица, есть еще много вещей, которые вам нужно уяснить.

Больше мы к этому не возвращались.

Следующей новостью было прибытие Ральфа Свистуна. Он привез все, что ему было поручено, даже письмо для мистера Томаса от Альфреда Бредстрита. Он доставил нам соль, иголки, порох и запал. Мне он привез Голубку, любимую мою кобылу, а также кое-какие растения для огорода Линды и моего фруктового сада.

Но вернулся он один. По всей видимости, Саймон напился где-то в таверне Бидлза, дойдя до исступления после своего долгого воздержания от алкоголя, и завязал ссору, причины и результат которой было трудно понять из сбивчивого рассказа Ральфа. Как бы там ни было, завязалась драка, противник упал головой на каминную решетку, размозжил себе череп и умер на месте. Саймон, был обвинен в убийстве, и только благодаря своему артистическому мастерству, — ему удалось притвориться мертвым, после чего его унес рыдающий Ральф, — он избежал ареста. Выбравшись из таверны, Ральф поспешил на пристань, и отдал половину денег, вырученных от продажи шкур, капитану, который согласился увезти Саймона. Ральф вернулся в четверг. К субботе уже всему селению стало известно, что когда Файнеас Пикл, явившись на обед домой, объявил, что цыган вернулся без брата, Магитабель потеряла сознание прямо за столом, а уже в воскресенье всем стало понятно, что девушка ждет ребенка.

Она не присутствовала на собрании, которое проводилось в старом бараке, но там были все жители нашего поселка, и мистер Томас долго молился за «нашу юную сестру, которая пала в тяжком грехе, что, по завету Господню должно быть перенесено на душу еще не рожденную». Живя под одной крышей с братом ее сообщника по греху, я, естественно, был в неведении, и оглядываясь по сторонам, пытался догадаться, кого он имеет в виду. Поймав смущенный взгляд Ральфа, и заметив отсутствие Магитабель, я сделал собственные выводы. С нетерпением дождавшись окончания собрания, я поспешил к Ральфу.

— Ты негодный глупец, — с горячностью набросился я на него. — В чем дело? Почему ты не сказал мне?

Ральф с шумом втянул носом воздух и, приоткрыв рот, нетерпеливо вздохнул.

— Вы, старейшина, хозяин, и Пикл тоже. Мне не хотелось ссорить вас. Я сделал, что мог. Я предложил ей пойти со мной в церковь — что еще я мог сделать? Но она обезумела — все они обезумели. Ну вот и все.

— Отвечай на мой вопрос, — приказал я. — Так что, Магитабель Пикл ждет ребенка от Саймона?

Он кивнул.

— Где она?

— Мистер Пикл выгнал ее. Она в доме на мельнице. Я отвел ее туда.

— Когда?

— Вчера ночью. Когда мистер Пикл выгнал ее.

— Кто еще знает об этом?

— Ну, все знают.

— Какого же черта, я ничего не знаю?

— Я же объяснил, — сказал Ральф, издав очередной нетерпеливый вздох. — Никто не хотел, чтобы вы знали.

— Почему?

— Ну… Я просто думал, что вы сделаете что-то неразумное, а Пикл боялся, что вы будете нападать на него, зная, что вы недолюбливаете Кезию, то есть, я хотел сказать, миссис Пикл. А мистер Мейкерс сказал, что у вас неправильные идеи. Ну видите…