Страница 3 из 55
В этот момент один из стариков, которых я считал жрецами, поднял рог и пронзительно в него затрубил. Рабы, несшие меня, немедленно убежали, все присутствующие вскочили и, вытянув вперед и вверх правую руку, громко закричали: «хайль». Старик, сидевший на троне, тоже встал, опираясь на посох, протянул руку и тихо ответил: «хайль».
После этого все стихло, и главный жрец, каковым я его тогда считал, торжественным голосом провозгласил: «Слушайте голос расы и трепещите». Немедленно вслед за этим откуда-то донесся вой и вопль ужаса.
— Великие арийские боги да пребудут с нами. Помните ли вы, братья, закон?
— Помним! — ответили хором жрецы.
— Что говорит закон? Один из стариков закричал:
— Тот, кто построит лодку, да будет казнен!
— Да будет казнен! — повторил хор.
— Тот, кто изменит расе, да будет казнен! Тот, кто заставит заговорить камни, кору деревьев и песок, да будет казнен!
Так продолжалось минут десять. Эта дикая картина, восклицания и вопли так подействовали на меня, что я был близок к потере сознания. В этот момент наступило молчание, и главный жрец сказал:
— Сядьте, братья вожди, и будем судить, как нам скажет голос крови. Кто первый предстанет перед великим тайным судилищем?
Зигфрид встал и, указав пальцем на того, кого я считал карликом, торжественно произнес:
— Первым мы судим испытуемого Адальберта, глаза которого двенадцать раз видели сбор урожая; руководимый своей нечистой кровью, этот предатель тайно от всех сделал из обрубка дерева лодку. Братья, помните, что говорит закон?
Немедленно вслед за этим раздался общий крик: «Малая смерть!»
— Брат Герман, исполни свой долг, — сказал главный жрец.
Тогда поднялся человек с топором, на которого я обратил внимание еще в пещере и который ударил меня по лицу. Это был широкоплечий человек, лет пятидесяти, с жестоким лицом и выдающимся подбородком. Он отвязал карлика и подвел его к костру. Я с ужасом увидел, что это был не карлик, а мальчик лет двенадцати, который дрожал и всхлипывал. Человек, которого называли Германом, бросил его на землю, поднял топор, и голова мальчика покатилась в костер.
— Благословит тебя бог Вотан, брат Герман, — сказал старик с трона. — Кого мы судим вторым, братья?
— Предателя Ахаза, три месяца назад удостоившегося принятия в число производителей-самцов и нарушившего закон расы. Ахаз разделил ложе не с арийской самкой, а с одной испытуемой смешанной крови.
— Что говорит голос расы? — спросил главный жрец.
— Большая смерть! — отвечал хор.
Через несколько минут я понял, что означает «большая смерть».
— Брат Рудольф, приведи псов Валькирий.
Высокий, темноволосый человек, лет сорока пяти, с торчащими ушами и сросшимися бровями, вернулся со сворой овчарок, ничем не отличавшихся от настоящих волков. Человека, которого называли Ахазом, развязали и велели ему бежать, но он не шевелился; тогда один из жрецов поднял плеть и нанес ему сильный удар по груди и по лицу. Несчастный с воплем бросился бежать, ему вслед были спущены псы, через несколько мгновений раздались вопль человека и вой собак.
— Кого мы судим третьим? — спросил старик в центре свастики.
— Женщину, соблазнившую предателя Ахаза, — ответил Зигфрид.
— Большая смерть ей! — закричали жрецы. Поднялся Зигфрид и сказал:
— Братья, голос расы говорит мне, что эта женщина — хорошая работница. У нас недавно издохло пять бесплодных женщин, голос расы говорит поэтому, что ее следует обесплодить, и пусть она работает.
Главный жрец встал и, подняв руку, сказал:
— Ты прав, брат Зигфрид. Мы передаем женщину тебе, брат Иозеф.
Женщина у столба зарыдала, Иозеф же, низкого роста прихрамывавший человек, подошел к женщине и, схватив ее за волосы, куда-то потащил.
Главный жрец спросил: «Кого мы судим четвертым?» Человек с топором, которого называли Германом, закричал:
— Шпиона, приплывшего в нашу страну на лодке. Я требую для него большой смерти.
Часть жрецов поддержали его криками:
— Отдать его псам Валькирий!
Тогда медленно поднялся мой тюремщик Зигфрид и сладким голосом начал свою речь:
— Вождь вождей и братья! Мы знаем, что закон крови должен быть выполнен; всякий, кто построит лодку, должен быть казнен.
Герман перебил его:
— Не только кто построит лодку, но и приплывет на ней.
— Я рад, что брат Герман так хорошо помнит закон, это тем более похвально, что у него, как известно, рука гораздо сильнее головы, но я, братья, хотел бы знать, кто видел лодку, на которой приплыл чужеземец. Мы все знаем, что лодка делается из дерева, которое не тонет. Я же опускал в воду куски того, что вы называете лодкой чужеземца, и они шли ко дну. Эти куски по цвету похожи на те маленькие блестящие кружки, которые хранятся у нас в храме и на которых изображен наш вождь, поведший наше племя сюда и находящийся теперь в Валгалле. Конечно, лодки тяжелее воды нет и не может быть, а если так, то зачем казнить чужеземца?
Водворилось молчание, нарушенное Германом, который спросил:
— А как этот шпион попал сюда?
Главный жрец направил в мою сторону свой костлявый палец и сказал:
— Говори.
Я успел лишь сообщить, что пролетал над воздухом и упал вниз, как Зигфрид меня перебил и закричал:
— Видите, братья, я был прав. Закон, однако, требует, чтобы чужеземцу под страхом смерти было запрещено разговаривать с кем-нибудь, кроме меня.
— Почему тебя, хитрая лиса? — заорал Герман.
— Потому что я умнее тебя.
Поднялся неописуемый рев. «Братья» вытащили мечи из ножен и готовы были броситься друг на друга; тот же, которого называли вождем вождей, закричал громким голосом:
— Замолчите, грязные свиньи, чужеземец будет жить, как сказал брат Зигфрид.
Тогда поднялся хромой Иозеф и сказал:
— Вождь вождей, ты, как всегда, прав, и мы преклоняемся перед твоей мудростью. Но я думаю, что на всякий случай чужеземца нужно сделать бесплодным, чтобы он нам не испортил расы.
Это предложение вызвало одобрение. У меня по спине поползли мурашки. Я кинул умоляющий взгляд на Зигфрида.
Тот встал и сказал:
— Зачем нам спешить, я знаю лучше всех закон расы. Мы всегда успеем сделать его бесплодным, а пока оставим его испытуемым.
Это предложение встретило, однако, возражения. Вождь, которого звали Иозефом, заявил:
— Закон говорит, что испытуемым может быть только тот, кто не видел семнадцатого урожая, а эта чужеземная собака видела их не меньше тридцати.
Тогда Зигфрид закричал:
— Сколько бы урожаев он ни видел, это никого не касается; в нашей стране он не видел ни одного урожая, поэтому он может быть испытуемым.
— Это правильно, — сказал вождь вождей, — так говорит закон: освободите чужеземца и приведите его ко мне.
Через несколько мгновений я с облегчением расправлял онемевшие конечности, но я не мог стоять, и двое вождей потащили меня за локти.
— Как тебя зовут? — спросил старик, сидевший на троне.
— Гулливер, — ответил я.
— Так слушай, великое судилище дарит тебе жизнь, но если ты попробуешь построить лодку, ты будешь казнен; если ты заговоришь с кем-нибудь, кроме брата Зигфрида, ты будешь казнен; если ты приблизишься к самке, ты будешь казнен. А теперь иди.
Я понял, что в настоящий момент не время задавать какие-либо вопросы и, шатаясь, поплелся по тропинке, которая вела вниз. Меня, признаться, несколько смущала перспектива встречи с милыми существами, носившими громкое название «псов Валькирий». Как я позже узнал, мои опасения не были беспочвенными, так как в случаях, когда выпускают этих псов, все жители залезают в пещеры: псы разрывают всякого, не носящего серый халат жрецов или — правильнее сказать — вождей, как они себя называют.
Пройдя шагов двести по крутой тропинке, я свалился в неглубокую яму, но не имел силы оттуда выбраться. Приблизительно через час раздался новый звук рога, — очевидно, судилище кончилось. Мимо меня прошел один из вождей, я его окликнул, но он бросился бежать. Я вспомнил о том, что мне запрещено с кем бы то ни было говорить, кроме Зигфрида, и решил быть осторожнее.