Страница 20 из 24
Что неприятно звучит? — спросил он.
— Ну, да. Не все же были боевики, наверняка, среди выселяемых были и ни в чем не замешанные люди.
Ицхак засмеялся своим скрипучим смехом.
— Хорошие поехали не в кузове грузовика, а в кабине. Я ж тебе говорю, кто был на нашей стороне во время восстания, тех не тронули. Где-то тысяч пятьдесят набралось. А если он был против, но ничего не сделал, то почему к нему отношение должно быть другое. Мир — это когда стреляют где-то в другом месте. Пока в стране живет полмиллиона враждебных людей, мира не будет. Если не сегодня, так завтра, они достанут оружие, и будут снова стрелять в спину. А в правительстве у нас было трогательное согласие по этому вопросу. Правые не возражали против соседства с арабами, лишь бы те не устраивали беспорядки. А левые не возражали, чтобы арабы выпендривались, лишь бы жили где-нибудь подальше.
А в школе у нас преподавали такое: «Все что приносит пользу нации, даже если это приносит ущерб многим личностям — хорошо и морально. Все, что приносит ущерб нации, даже если приносит счастье многим личностям — плохо и аморально». Это не только арабов касается, евреев тоже. Если найдешь отличие от поведения советских коммунистов, расскажешь мне. Просто у них на первом месте идут указания партии, а у нас интересы нации.
Утро было холодное. Даром, что лето уже.
— Пришло время сдавать экзамен на настоящего солдата. Вы все слышали, что соседний поселок повадились обстреливать по ночам. Выстрелят пару раз с холмов по окнам и уходят. Кто-то там явно наблюдает, и когда они идут на прочесывание эти стрелки не появляются. Наша задача скрытно подойти ночью и сесть на возможных подходах. Если удастся, найти наблюдателя. Если в первую ночь не придут, ждать следующей. C комбатом и тамошним начальством я договорился. Никакие местные там ходить не будут. Так что выходим после обеда, чтобы подойти в темноте. Воду и еду взять на двое суток. Пойдут отделения Орлова и Ардити.
Мы ждали уже вторую ночь. Пять засад по четыре человека и я. По закону подлости, никто не шел. Первое напряжение спало, ребята начали уставать.
— Послушай, Рафи, а что это у тебя за фамилия такая, ты ж сабра?
— А, мы геры.
— Это еще что такое? Ашкеназов и сефардов видел, негра-еврея тоже, а вы что еще за особенные?
— В Галилеи есть село, там все русские, перешедшие в иудаизм. Еще в начале века приехали.
— Так я и не понимаю что такое еврей, один коммунист и ни в какого бога не верит, другой с утра до вечера молится, а третий — вон вообще, оказывается русский. И не религия, и не национальность. Может Меер прав, кто себя называет евреем, тот и есть еврей. Остальные как-то не рвутся добровольно в эту категорию.
— Нет, — сказал Рафии. — Существует очень четкое определение, что записывать в удостоверение личности. Кажется, в 1939 г. суд был. Постановил — у кого мать еврейка, тот еврей.
— Это значит, что человек по фамилии Рабинович, может быть не евреем, если у него мать не еврейка? Оригинально...
— Если он себя считает евреем, то не большая проблема пройти гиюр. Ну, — официальный переход в иудаизм, — пояснил он, в ответ на мое недоумение. — Получает документ, что он все выучил, что положено и будет запись в удостоверении личности изменена. В Израиле существует облегченная процедура для таких. Вот обрезание делать обязательно. Большая ругань была перед войной с религиозными партиями, они хотели наоборот усложнить.
— Это хорошо, что мне не требуется. Евреи — явно большие оптимисты. Только родились, а уже лишнее отрезают... Тихо! Выстрелы. Моше, Шай — за мной. Остальные ждать. Сниматься только по сигналу.
Через десять минут бега выскочили на соседнюю засаду. Четверо стоят совершенно открыто. На земле два тела. Стоят, топчутся бессмысленно.
— Ардити! Доложить что произошло.
— Они шли вон оттуда, — возвращаясь в нормальное состояние прямо на глазах, говорит она. Иногда резкий тон очень хорошо помогает.
— Винтовки в руках и говорили по-арабски. Подождала пока подойдут ближе. Открыли огонь.
— Что сделали неправильно?
Смотрит удивленно.
— Какого вылезли! Если бы они были не одни, вас бы постреляли сразу же. Вы ж ничего вокруг не замечали, даже нас не услышали. Моше — ракету на сбор. Зеленую. Давайте, работайте нечего на меня смотреть... Обыскать. Оружие, деньги, документы забрать. Когда придут остальные, потащат тела в поселок. Отчитаться надо и показать что вы настоящие солдаты. Вам благодарность за выполненную работу. Если еще раз так подставитесь, сгною на работах у Хавы.
— Где взял? — радостно спросил Ицхак, забирая сигареты. — А, египетские, трофей. Молодец! Есть от тебя польза старому еврею. Он уселся поудобнее, вытянув ноги.
— Про Испанию тебе? — закуривая, переспросил он. — Красные пилотки, «но пассаран», героические борцы за свободу из интербригад... Могу и про Испанию...
Осенью 1936г, когда я сидел в особо расстроенных чувствах, по поводу очередной кибуцной свары, мне Табенкин предложил в Испанию съездить. Может Хаве таким образом хотел помочь, а может, какие-то планы по поводу связей с испанскими социалистами имелись. Хотя, скорее всего, одно другому не мешало. Можно и двух зайцев поймать, надо только побольше силков поставить... Никто ведь не представлял себе толком, что там происходит, но бороться против фашистов — что может быть лучше? Я с радостью ухватился за это предложение. Нас таких было пять человек.
Ехали мы кружным путем, через Францию, напрямую было нельзя, там, на море кто только не шлялся, могли и не пропустить. В первые дни франкистского мятежа все профсоюзы и партии создали собственные отряды ополченцев. Естественно общее командование существовало только на бумаге. Добровольцев из-за границы в Каталонии принимали с распростертыми объятиями. Нас, объединили с англичанами, так что я знаком с Артуром Кестлером, вместе воевали.
— А это кто такой?
— А, я все время забываю, что тебе такое знать не откуда... Венский еврей, английский журналист...Сначала был пламенный коммунист, потом разочаровался в Сталине. «Слепящую тьму» написал. На русский, вроде, не переводили. Так что, записали нас в какое то ополчение и мы радостно пошли на формирование. Потом, когда была создана Народная армия, нам эта запись вышла боком. Это было ополчение P.O.U.M. — Partido Obrero de Unificaciуn Marxista. Объединенная партия рабочих-марксистов. Примерно 9-10 тысяч бойцов и мы, около 700 иностранных добровольцев из 25 стран. Почти половина немцы, уехавшие из Рейха, много французов и итальянцев. Опять не понял? — спросил он, глядя на меня.
Я отрицательно пожал плечами, пытаясь сообразить, в чем подвох.
— Троцкисты это были. Нет, — усмехнулся он, — рогов и копыт у них не было. Разницу во взглядах, с большевиками, я понял гораздо позже. Война в стране постоянно велась на два фронта. Против националистов Франко, но одновременно правительство преследовало и другую цель — вырвать у профсоюзов всю захваченную ими власть. Межпартийная грызня шла на страницах газет, на плакатах, в каждом учреждении, и даже на фронте.
В Испании очень сильные были анархисты и, как раз, в Каталонии, троцкисты.
Почти все крупные здания в области были реквизированы, все церкви были разорены. Постоянно сносили все новые церкви. На всех магазинах и кафе были вывешены надписи, извещавшие, что предприятие реквизировано. Транспорт весь национализировали. Начиная с автобусов и трамваев и кончая любыми автомобилями. С улиц исчезли прилично одетые люди. Ходили в рабочих комбинезонах, подчеркивая свою принадлежность к рабочему классу. Явно начиналось то, что в России, в гражданскую войну, называлось разрухой. Никакие работы по починке улиц и ремонту зданий не проводились. В магазинах резко пропали продукты. Мясо появлялось очень редко, почти совсем исчезло молоко, не хватало угля, сахара, бензина, исчез хлеб. Быстро стали привычны огромные очереди в продуктовые лавки.