Страница 13 из 24
— Вот прямо так, — усомнился я.
— Именно так. Я в полиции одно время по коммунистам специализировался, наш начальник, английский майор, сэр, — это он произнес издевательским тоном, — Морин считал, что я их по старой памяти зубами грызть буду.
— А ты не грыз?
— Это, смотря кого. Некоторых с удовольствием сажал, а некоторые очень приличные люди, просто представляли себе коммунистов не по практической жизни, а по лозунгам. Лозунги-то у них всю жизнь правильные, исполнение подкачало. Так что как начнут друг друга дубасить красные с синими и коричневыми, тут у полиции самая работа и начинается.
— При чем тут фашисты, — изумился я.
— Какие фашисты? А, ты про коричневых... Так это еще в 20-х бейтаровцы в коричневой форме ходили. Про Гитлера тогда мало кто и в Германии знал. Когда штурмовики заметными стали, цвет формы срочно на серый поменяли. Я думаю, зря. Это не мы на них похожи были. Это они у нас украли. Можно было посмеяться, как эти придурки евреев не любят, а сами им подражают.
А, кстати, были и фашисты. В Палестине была немецкая колония, в смысле натуральные немцы, тысячи три человек. Так половина из них в НСДАП состояла. Как война началась, всех, кто к арабам удрать не успел, забрали и в лагерь. Где-то полгода сидели, а потом поменяли голову на голову. Как меняли — не знаю, но война кончится — без скандала не обойдется.
— А в чем проблема? Что плохого в обмене? — удивился я.
— Тут вопрос, кого меняли и на каких условиях. Ведь всегда будут люди спросившие, а почему не моего сына-брата-свата, а вот этого. Вот чем он лучше? Чисто с человеческой точки зрения они правы. А как было выбирать? Жребий что ли бросать? Тоже ерунда. Так что это дело долго еще всплывать будет.
Да, про те времена... Чем дальше, тем хуже все было. Где в школах или училищах больше гистадрутников, травили бейтаровцев, где наоборот — тоже не особо стеснялись. Дети-то иногда более жестоки, чем взрослые. На заводах и фабриках — та же история. Уже начали стрелять в воздух и пугать друг друга огнестрельным оружием. В газетах прямо писали про начало гражданской войны. Вечные забастовки, демонстрации и мордобитие. И все-таки мы оказались умнее всех этих революционеров. Ленин, Троцкий, Сталин, Гитлер и вся ихняя свора только и умели добиваться своего силой. Взял соперника и под корень, вместе с ближайшими родственниками и партией, заодно. Много плохого можно сказать про наших собственных политиков, и глупости делали и говорили, и из-за сиюминутных интересов упускали большой выигрыш в будущем, одно у них не отнимешь, они договорились, не доходя до момента, когда свои своих режут за слово. В 1927 г. Бен Гурион и Жаботинский подписали два соглашения. Если очень просто, можешь болтать что хочешь, никаких физических акций и не принимаются никакие оправдания, если это происходит. Все профсоюзы имеют равные права и в случае споров арбитраж с участием незаинтересованных лиц.
— А может, просто ни у кого не было явного перевеса?
— Может и так, только когда это останавливало очередного жаждущего власти? Подожги рейхстаг, и вводи чрезвычайное положение. Почему кнессет не поджечь? Уступил Бен Гурион, позволив другие профсоюзы, но и Жаботинский уступил, он имел организацию, в которой уже многие рвались взять за горло противника, оружие у них было, очень много молодых, не боящихся за семьи. Там кровищи бы было, если бы Жаботинский спустил своих ребят с поводка, реками бы текла. 19 лет с тех пор прошло, многое изменилось в стране. Но не сажает Бегин Бен Гуриона за его высказывания и не стреляют из пулеметов, по очередной демонстрации требующих сменить правительство. Вот дубинки, бывает и применяют, против особо горячих.
— Ура, — радостно сказал он, прикладывая часы, в которых все это время ковырялся, к уху. — Идут! Брал бы я с кибуцников деньги, давно бы собственный дом имел. Слушай, а может тебе приличный учебник истории страны дать? Есть такие в университете.
— Я как-нибудь потом почитаю, когда газеты не только читать, но и понимать начну. У меня пока с этим плохо.
— Тоже правда, слушай лучше меня, я плохому не научу, только очень плохому, — и он дребезжащее, рассмеялся.
Выступая 8 мая с речью по радио по случаю капитуляции Германии, премьер-министр Великобритании У. Черчилль заявил:
«Вчера утром в 02 ч. 41 минуту в штабе генерала Эйзенхауэра представитель германского верховного командования и назначенного главы германского государства гросс-адмирала Деница генерал Йодль подписал акт безоговорочной капитуляции всех германских сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил в Европе перед экспедиционными войсками союзников и одновременно перед советским верховным командованием.»
Президент США Трумэн выступил 8 мая по радио со следующим заявлением:
«Это торжественный, славный час. Как я хотел бы, чтобы Рузвельт дожил до этого дня. Эйзенхауэр сообщил мне о том, что войска Германии капитулировали перед Объединенными нациями. Знамена свободы реют над всей Европой. За эту победу мы совместно благодарим Провидение, которое руководило нами и поддерживало нас в тяжелые дни бедствий.
...
Президент Соединенных Штатов Америки настоящим объявляет воскресенье 13 мая 1945 года днем молитв. Я призываю народ Соединенных Штатов, независимо от вероисповедания, объединиться, вознося радостную благодарность Всевышнему за достигнутую нами победу, и молиться о том, чтобы он поддержал нас до конца нашей нынешней борьбы и вел нас по пути к миру.»
«Сегодня, — сказал В. М. Молотов, в Москве опубликован акт о безоговорочной капитуляции Германии! Мы пришли к долгожданному дню победы над гитлеровской Германией. В этот день наши мысли устремлены к тем, кто своим героизмом и своим оружием обеспечил победу над нашим врагом, над смертельным врагом Объединенных наций. Навсегда будет свята для нас память о погибших бойцах и о бесчисленных жертвах германского фашизма. Мы честно выполним наши великие обязанности перед инвалидами войны, перед осиротевшими семьями. В день разбойничьего нападения Германий на Советский Союз Советское правительство заявило: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
О Победе узнали, вернувшись с очередного маршрута. Я собрал всех, в первый раз за все время надел ордена. Сидели молча за накрытым столом. В центре пять бутылок водки. На каждого пришлось граммов по сто. Ждали, что я скажу.
— За тех, кто умер, чтобы мы жили, — сказал я и выпил.
Никто не спал, люди праздновали. Со стороны кибуца доносились женские радостные визги и время от времени стрельба. А у меня на душе было муторно. Умом я и раньше понимал, что возврата нет. Скорее всего, я записан дезертиром. Теперь война кончилась. В лагерь мне совершенно не хочется, наслушался я от своих солдат, что это за место. Хорошо еще, что никого у меня там, в СССР, не осталось.
Мои ребята запалили здоровенный костер и тоже устроили шумное веселье. Я устроился на ступеньках у входа в барак и наблюдал, как, прикрывая спинами, они передавали друг другу бутылки. Наверное, думают, что я не замечаю. Наивные, не всегда нужно реагировать, даже если видишь. Иногда, бывают случаи, когда надо дать возможность вздохнуть свободно. Тут попытался запеть Дов. У него не было ни слуха, ни голоса, но огромное желание исполнить погромче. Только совместными усилиями его удалось заткнуть. После спора запели хором. Я не в первый раз такое слышу, по радио часто передают, и не могу понять, как к этому относиться, мелодия знакомая, какая-нибудь «Катюша» или «Синий платочек», слова ивритские. Иногда совпадает, иногда ничего общего. Вот «Жди меня», Симонова, один-в один, а мне не нравится. Нельзя стихи правильно перевести, совсем по-другому звучат, хотя это дошло до меня гораздо позже. Чтобы это понять надо говорить свободно на обеих языках. Потом завели воинственные марши — «От Дана до Беер-Шевы», «Тебя я не забуду», «Верь, наступит день». Это по радио регулярно гоняли и даже я умудрился выучить.