Страница 2 из 205
Делать нечего, пришлось мне чистить зубы этой невкусной гадостью. Почистив зубы и помыв за собой раковину, которую мы с отцом, из-за того, что не смогли купить настоящую, сложили из кирпича и облицевали стеклом на белой масляной краске опять-таки вместо кафельной плитки, я направился на кухню. Пока я умывался, брился, а потом чистил зубы и снова умывался, будильник весь изошел на трезвон. Заводи теперь пружину чуть ли не полчаса. С мыслями о том, с какими ещё трудностями мне придётся столкнуться в этом каменном веке, я прошел на кухню. Честно говоря, я уже стал забывать, как она когда-то выглядела, но хорошо помнил, что завтраки тогда были неважнецкие.
Так и есть. На завтрак мама пожарила большую сковороду картошки с луком и салом, уже неплохо, и сварила мне два яйца всмятку. Большой чайник был ещё горячим. Отца дома не было. Стало быть он работал в ночную смену и придёт домой в девять утра. Ну, поскольку я встал рано, то никаких нотаций на сегодняшний день вроде бы не предвиделось. Если я, конечно, чего-нибудь не натворю, а со мной такое бывало. Нет, я был в детстве спокойным малым, только вот слишком вумным и потому вечно доставал учителей в школе, а наша классная домой шла как раз мимо нашего дома и потому вламывала меня по полной программе. Ох, Варвара Петровна, хороший педагог и человек хороший, но ябеда вы, просто редкостная. Отца мои выходки, когда я подлавливал учителей, просто бесили, а ведь всё это началось ещё с пятого класса. Очень уж я много книжек читал, причём в основном научно-познавательных и фантастики, которую полюбил ещё с четвёртого класса. При этом учился я через пень колоду, хотя и мог быть круглым отличником, но не хотел, хоть ты меня убей.
Налив себе большую кружку чая, я выложил половину картошки в глубокую тарелку, достал из холодильника банку с домашним лечо и принялся завтракать. Помыв за собой посуду, за сорок пять лет я всё же научился делать это, меня, наконец, осенило, что пора взглянуть на календарь и когда я увидел на отрывном календаре дату – тринадцатое мая одна тысяча семидесятого года, то меня невольно охватил ужас. Это был самый чёрный день в моей жизни и первое, что мне захотелось сделать – немедленно забраться в постель, лечь и не вставать. В этот день, сорок пять лет назад, меня зверски избили и чуть было вообще не убили старшеклассники и ещё один придурок, который вообще нигде не учился, но, отсидев два года в колонии, не так давно вышел на свободу. Ещё трое идиотов учились в десятом классе, а один в девятом и их рожи я не забуду до самой смерти. Однако, вместе с тем ужасом, который я уже пережил однажды, во мне с дикой силой вспыхнула злость и ненависть к ним.
Не знаю уж как я тогда выполз с ножом в спине, который задел мне сердце, на школьный двор, но только это меня и спасло потому, что Витька, за которого меня черти дёрнули заступиться, тогда перепугался до смерти и сбежал. Он сбежал сразу после того, как эти уроды достали арматурины и вынули ножи, а уголовник Сипель надел на руку кастет. Я сбежать не успел, да, мне и не дали, честно говоря. Как только я заступился за Витьку, весь их интерес тотчас переключился на меня. Били меня долго и больно, сломали руку, ключицу, шесть рёбер, ушибли позвоночник и воткнули нож в спину. Это сделал Сипель, восемнадцатилетний козёл, который хотел ещё и опустить меня вдобавок ко всему, но я, когда меня перевернули на живот и он начал было стаскивать с меня штаны, пришел в сознание и сильно лягнул его, угодив ногой в пах. Вот он и воткнул мне после этого в спину нож. Эти ублюдки немедленно перепугались до полусмерти и разбежались. На их беду я выполз из того закоулка и хотя потом целую неделю провёл в реанимации, всё же выжил и хотя терял сознание через каждые полчаса, рассказал обо всём следователю.
Всех пятерых посадили. Четверо получили сроки от четырёх до шести лет и их отправили в детскую колонию. Никого из них я так потом и не смог найти, а Сипель попал на зону, его там за гонор, а также за то, что свой первый срок он получил за попытку изнасилования девятилетней девочки, которую он зверски избил и был тут же задержан, опустили, а потом за что-то грохнули. Боже, как же я мечтал в молодые годы встретиться с ними, чтобы поквитаться за семь месяцев, проведённых в больничной палате, за целый год в общем-то мук, когда я восстанавливался, за то, что мне пришлось заканчивать школу не так, как её закончили все мои одноклассники. В армию я пошел на полтора года позже всех остальных парней моего возраста и умолял, чтобы меня отправили в воздушно-десантные войска. Мне пошли навстречу. Наверное потому, что я сумел накачать неплохую мускулатуру. Ну, а в десантуре я оклемался окончательно, хотя и получил прозвище Недорезанный, да, но и звание старшего сержанта тоже.
Поэтому в день Воздушно-Десантных Войск меня невозможно остановить ничем от встречи в парке Горького с точно такими же ребятами в голубых тельниках, распития с вместе ними большого количества спиртных напитков, купания в фонтане по-пьяне, а раньше так ещё и драк с милицией, когда та пыталась повязать самых буйных из нас. Им было даже как-то странно, допрашивая меня в отделении, узнавать, что я кандидат экономических наук и вот уже Бог весть сколько лет владелец и генеральный директор солидной компании. Сам-то я не буян, но десантура не сдаётся никогда и никому. В общем когда я стоял перед отрывным календарём и смотрел на цифру тринадцать и надпись под нею – мая, вся моя жизнь промелькнула передо мной коротким видеороликом. Господи, да, как же мне благодарить тебя за такой прекрасный шанс снова встретиться с этими подонками? С такой мыслью я бросился в свою комнатку и открыл дверцу шкафа, чтобы бросить взгляд на свои вещи.
Мы жили небогато. Отец инженер-энергодиспетчер на железной дороге, мать швея-мотористка на швейной фабрике, так что какой-то модной или же просто дорогой одежды у меня никогда не было. Не то что сейчас. Впрочем сейчас-то я как раз и находился, если это не сон, в одна тысяча девятьсот семидесятом году. Первым делом я достал туристические вибрамы. Грубые, некрасивые и неуклюжие, но зато тяжелые, с толстой рифлёной подошвой и толстые шерстяные носки. После них я взял с полки тельняшку. Мой отец служил на Северном флоте, а потому любой ценой покупал себе тельняшки. Пусть и флотская, не вэдевэшная, а всё-таки полосатенькая, родная. Натянув на себя тельняшку, я надел поверх неё связанный мамой пуловер, так как прекрасно понимал, что сидеть в классе мне сегодня точно не придётся. Ещё я надел чёрные, просторные штаны из плотной и довольно толстой хлопчатобумажной ткани, до той поры нелюбимые мною чуть ли не до истерики за то, что они были куплены в отделе уценённых товаров.
Надев на себя всё я подумал и натянул на себя ещё и чёрную куртку из винилискожи, тоже страшноватую на вид, а потом ещё и нацепил на голову чёрный берет с продолговатой пимпочкой и, посмотрев на своё отражение в зеркале, радостно заулыбался. Вид у меня был, как у самого настоящего гопника. Всё-таки мне чего-то не хватало. Чуть не хлопнув себя по лбу, я воскликнул весёлым голосом: – «Боб, ты забыл про оружие!». Да, хорошо сказано, только где же его взять? Подумав о возможных последствиях, я решил просто обойтись зимними кожаными перчатками, а они у меня были старые и заскорузлые, на руке сидели хорошо, но этого было мало. Достав из стола ножницы, я обрезал на них концы пальцев до второго сустава. Вот теперь они точно не соскочат у меня с рук. Засунув их в карманы куртки, я побросал в папку тетради и дневник, и вышел из комнаты, было без двадцати восемь. До школы мне идти всего каких-то восемь минут шагом, но я, закрыв дом и заперев калитку, бросился к ней почти бегом, чтобы вовремя встретиться с Витькой, своим одноклассником.
Этот балбес, стараясь казаться взрослым, уже начал покуривать и в то утро моей юности я только потому и влип в эту историю, что пошел вместе с ним в закоулок за школьным гаражом, чтобы постоять рядом и потрепаться, пока он будет курить. Там нас и застукали. Все пятеро были греками. Точнее даже не греками, а турками-месхетинцами, называющими себя греками. Во всяком случае фамилии у них у всех были какие-то турецкие, Гюльбековы, Тапсахаловы, Гуровановы и прочие, да, и говорили они между собой по-турецки и обосновались в нашем городе ещё перед войной, в тридцатые годы. Правда, о себе они говорили, мы отуреченные греки, приняли турецкий язык и фамилии, но сохранили христианскую веру. Что они в действительности сохранили, я не знаю, но лично мне от этого не было легче. Обогнув школу я встал на том углу, где обычно появлялся мой друг, с которым мы сидели за одной партой, и стал его поджидать. Часов я не стал надевать на руку специально, чтобы не разбить их, хотя они у меня и были противоударные, антимагнитные, да, ещё и водонепроницаемые, «Спортивные», мои ровесники.