Страница 12 из 134
Урядник снял фуражку и бросил ее на песок:
— Дьявол попутал, господин начальник! Даем клятву. Не только сами не пойдем — и других не пустим.
Казаки все кинули фуражки на песок:
— Даем клятву, господин начальник!
— Ладно. Садись по лодкам!
Уже с середины реки урядник крикнул:
— А ружья-то когда-нибудь вернете, господин начальник?
Пархоменко рассмеялся:
— Когда-нибудь вернем.
Глава десятая
Пора страдная, горячая. Пшеница в поле сухо звенит спелыми колосьями. Между рядов ее тянутся к Макарову Яру брички и дроги, хотя все селение уже занято вплоть до ветряков съехавшимся народом. Приехали крестьяне помещиков и Воробьева, и Дорошенко, и Подстаканникова, и двух друзей — Куницы и Пробки, и Гусарова, и множества других. Они едут среди рядов пшеницы с ее желтогалунным блеском и с хохотом глядят, как помещичья скотина идет в стойла без пастуха.
На площади продолжается митинг. Площадь охраняют крестьяне, вооруженные вилами и ружьями, отнятыми у стражников и казаков. Посреди, на площади, как раз против ворот экономии, стоит стол, а рядом с ним другой, поменьше. На этом столе лежат трофеи — двадцать пять казачьих фуражек.
Крестьяне опять рассказывают об избиениях: кто-то из приехавших плачет, кто-то радуется, что приехал, а какая-то старуха требует, чтобы отперли церковь и разрешили подать «грамотку» о здоровье Ивана и Александра — «крестьянских защитников». Поскрипывают брички, битком набитые народом, распространяя запах отличной колесной мази и прекрасно накормленных помещичьим сеном коней. Женщины одеты по-праздничному, на них свежие коленкоровые кофты, похожие на ковыль ленты; атласно-красные платки горят, червонные юбки шуршат, ярко начищенные ботинки отражают все, что можно отразить. Женщины стоят, обняв друг друга за плечи. И когда Александр на рыжем коне, пробираясь через площадь, чтобы проверить караулы, говорит: «Извиняюсь, посторонитесь», и женщины, полуоткрыв алые рты, и мужчины, поглаживая усы и поправляя соломенные шляпы, — все говорят:
— Гарные люди приехали, гарные!
А крестьянин, что подвез Ивана после дождя, кричит на всю площадь:
— А то не я первый сказал, шо гарные люди к нам едут?
Голоса ораторов твердеют:
— Довольно мы работали помещику! Заберем скот по дворам. Все равно и скот и хлеба наши!
На стол поднимается Александр Пархоменко. Слушают его, затая дыхание.
— Учитель наш Ленин говорит, что истребление имущества является лишь результатом неорганизованности, неуменья взять себе и удержать за собой имущество врага, вместо того чтобы уничтожать это имущество, или результатом слабости, когда воюющий мстит врагу, не имея силы уничтожить, раздавить врага. Вот как говорит Ленин. А разве у нас нет сил? Разве мы не удержим имущество, если понадобится, если придет время?
— А може, оно пришло? — спрашивают из толпы. — Може, уже подул ветер?
— Ждем ветра, — говорит Александр и смотрит на край неба, как бы ища скачущего всадника с сообщением о том, что подул ветер и пора разбросать огонь из костра. — Подождем.
На веранде в экономии помещики прислушиваются к голосам на площади. В полураскрытые ворота можно разглядеть пеструю, необычайную, набитую до отказа народом площадь. Можно увидеть и крестьян с вилами и ружьями. Эрнст Штрауб уже ничего не советует, про себя он решил бесповоротно, что пойдет теперь «по военному делу». Сверху, со второго этажа, слышны всхлипывания барынь: им самим пришлось сегодня готовить завтрак и даже разжигать плиту. Особенно громко всхлипывает Ася — старшая дочь Ильенко, жена земского начальника Филатова. Она обижается на мужа: он же земский, он обязан усмирить бунт, а он ждет каких-то казаков, каких-то уланов из города.
Филатов, брюхатый и лысый, с опухшими лиловыми веками, сидит в форменной тужурке на стуле возле крыльца и тупо смотрит на клумбы. Цветы без поливки увяли, на дорожках следы коней. Ух, тяжело!
Ильенко держит в руках фуражку земского и, быстро семеня, кружит возле стула.
— Ваш долг, Иван Константинович, — говорит он басом, — пока слышен разумный голос Пархоменко, вступить в переговоры. Надо выгадать время.
— А если в городе то же самое?
— Тогда мы выгадаем не только время, но и нашу жизнь.
— Почему же вы ее вчера не выгадывали? — язвительно говорит земский, вздыхает, берет фуражку и нахлобучивает ее до ушей. Он делает несколько шагов по дорожке, затем останавливается. — Дай мне портфель. Может быть, с портфелем меня бить не будут. Да и денег туда положи.
Ася пухлыми руками осторожно выносит рыжий портфель с блестящим замком. Грудь ее быстро поднимается и опускается. Земский целует ее в лоб и думает про себя: «Не понимаю, как можно в такое время носить декольте». Вздыхая, сопя, он медленно идет. В воротах он оборачивается. Ася издали крестит его. Земский думает: «Убьют меня, а она все будет в том же декольте. Ух, тяжело!»
Увидев земского, Пархоменко делает знак руками, и толпа расступается. Она стоит молча, хмуро, тяжело дыша. Земский, чувствуя мурашки в икрах, задыхаясь, идет к столу. У него нет сил достать платок, и он вытирает лоб просто ладонью. Фуражка сдвинулась на затылок, лысину жжет солнце, он устал, и ему смертельно хочется поскорей закончить переговоры. Он тихо говорит:
— Сделаем перерыв, Александр Яковлевич, покупаемся, пообедаем, а там поговорим.
Пархоменко кричит со стола прямо в толпу:
— Слышите, мужики! Господин Филатов приглашает меня обедать и купаться. За тем я приехал по поручению партии? Обедать, купаться? Слышите?
И он, с огромной силой, на всю площадь, резко говорит:
— Все народные права за один барский обед хочет купить? Не купишь нас!
Площадь вопит:
— Привыкли подкупать!
— Не кнутом, так копейкой?..
— В холодную начальника! В холодную!
— В Донец его! Там на дне холодно!
Филатов поспешно лезет на стол. Руки у него короткие и никак не могут достать до другого края стола. Пархоменко берет его за борт тужурки — и вот начальник на столе. В желудке у начальника начинает холодеть, сердце щемит. «Ух, тяжело», — думает он и поспешно спрашивает:
— Какие будут требования, православные? — Раскрывает портфель, достает оттуда карандаш, бумагу. — Какие требования?
Площадь гудит. Ничего понять невозможно.
Пархоменко говорит:
— Мы требуем, чтобы избитым полицией платили по пять рублей в день. Работать они не могут. Так? Кто согласен, прошу поднять руки.
Площадь вся поднимает руки.
Филатов не в состоянии и подумать, что не может же в самом деле полиция избить всю площадь, он думает только, щупая портфель, хватит ли денег.
— Кто избит, выступите вперед.
Выходит человек пятнадцать, двадцать.
«Хватит», — радостно думает Филатов, легко спрыгивая со стола, и дает каждому по пять рублей.
— Теперь я могу уйти? — говорит он.
— Куда вам торопиться? — отвечает Пархоменко. — Прошу на стол.
Филатов опять на столе.
— Какие еще убытки? — спрашивает Александр. — Ну, вот еще стражники потоптали наш велосипед.
— Сколько стоит велосипед?
— Велосипед стоит сто двадцать рублей, — отвечает Иван.
Филатов раскрывает портфель.
— Я сейчас, сейчас, — бормочет он.
— Обожди, — говорит Иван. — Я приехал сюда не торговать велосипедом. Мы приехали сюда, рискуя не велосипедом, а жизнью. Нас могут повесить. Мы проводим это собрание по поручению партии, а партия хочет знать, как вы, помещики, будете дальше жить с народом. Вот что ты нам расскажи.
— Рассказывай! — вопит площадь. — Рассказывай!
— Ведь вы, — говорит Александр, — берете с десятины по пятнадцать рублей аренды. Это как же? Ведь человек родился на этой земле, чтобы ходить по ней, работать, жить. А где же он будет ходить, если по пятнадцати рублей аренды? Где он будет жить? Вот про все это и расскажи.
— Рассказывай! — кричит площадь. — Все рассказывай!
Сквозь народ пробирается Ася. Филатов говорит, что это, наверное, помещики шлют новые условия. Пропускают Асю к столу. Филатов наклоняется. Ася говорит ему тихо: вернулся стражник, тот, что ездил в город. Исправник обещал драгун. Кроме того, отряд стражников приближается к Макарову Яру.