Кремлевский пасьянс

– До кишлака четыре километра. Двинемся по краю плато, у входа в ущелье разделимся. Вы со своей группой перекроете единственную тропу, ведущую в кишлак, мы оседлаем вход в ущелье и прикроем вас с тыла. Радист с полевой рацией в какой группе?

– Сержанта Калайчева. Он пойдет с вами.

– Добро. На все время операции действует режим радиомолчания. Пользоваться только УКВ-рациями.

– Если поблизости есть духи, они могут засечь наши переговоры.

– Нет, Ермаков, не могут. Эти рации снабжены кодирующими устройствами. Если кто-то даже наткнется на нашу волну, внешне это будет выглядеть как помехи от атмосферных разрядов.

Ермаков коротко проинструктировал десантников, выставил боевое охранение и скомандовал движение. Двигаться по каменистому плато в кромешной темноте – удовольствие не из приятных. На двухкилометровой высоте воздух сильно разрежен и вместо одного вдоха-выдоха приходилось делать два. Группа шла практически бесшумно, лишь иногда хрустнет под тяжелым горным ботинком кусок породы или послышится шелест раздуваемой ветром материи камуфляжа. Чтобы покрыть расстояние в четыре километра, группе понадобилось почти два часа.

– Ну что там? – тихо спросил Ермаков, не отрывая глаз от окуляров инфракрасного бинокля. С его помощью он пытался обследовать подходы к ущелью. Заметно похолодало, зарядил мокрый снег, видимость снизилась практически до нуля. Группа временно расположилась в каменном распадке, неподалеку от входа в ущелье, пока отряженные Ермаковым двое саперов и старшина Витвицкий проверяли обстановку.

Витвицкий несколько секунд хрипло дышал, пытаясь восстановить дыхание. Ермаков оторвался от бинокля и нетерпеливо взглянул в его сторону.

– Пусто, командир. Я прошел двести метров по ущелью, никаких следов.

– Какие к черту следы, – глухо проронил Ермаков. – Тут под носом ничего не видно…

– Так точно, командир, – согласился Витвицкий. – Я и говорю, никаких следов.

– Мины?

– Саперы на карачках там ползали. Все чисто.

– Ясно, – протяжно вздохнул Ермаков. Он засучил рукав и бросил взгляд на фосфоресцирующий циферблат. До рассвета чуть больше двух часов.

– Что скажешь, старшина?

Ермаков опять вскинул к глазам бинокль, пытаясь отыскать среди зыбких зеленых теней и силуэтов вход в ущелье.

– Что молчишь?

– Ну, не знаю, командир…

Витвицкий придвинулся к нему поближе.

– У меня такое чувство, что мы здесь не одни.

– Видел что-нибудь?

– Ни хрена не видел. Я же говорю, пусто, никаких следов. Но ощущение такое есть. Хребтом чую, где-то поблизости чужие. И еще мне показалось, что за мной постоянно кто-то наблюдает. Понимаете, командир?

– Понимаю, – хмыкнул Ермаков. – Я испытываю примерно то же. Ладно, наши подозрения к делу не подошьешь. Собирай группу, будем двигать к кишлаку.

Витвицкий бесшумно исчез, а Ермаков тем временем погрузился в размышления. Еще на плато ему показалось, что за группой ведется скрытое наблюдение. Ермаков всегда доверял собственной интуиции, и это обстоятельство не раз спасало ему жизнь. Он обладал сверхобостренным чувством опасности. Способность улавливать импульсы внешней угрозы среди обычных людей встречается крайне редко. Некоторым людям, по роду службы часто сталкивающимся с опасностями, иногда удается после длительных тренировок развить в себе это качество.

Ермакову в этом смысле повезло. У него это ценное качество присутствовало с рождения, а служба в Афганистане лишь помогла проявиться его уникальным способностям в полной мере. В его практике уже было несколько случаев, когда он успевал скатываться в люк бэтээра или падать в укрытие за доли секунды до рокового выстрела. Зачастую он даже не успевал осознать опасность, мышцы работали в этот момент молниеносно и предельно точно, выводя уязвимую плоть из-под огня. Нет, он не был ясновидцем и его способности не проявлялись в повседневной жизни – только в минуты смертельной опасности. В настоящий момент это шестое чувство сигнализировало об опасности, хотя внешние ее признаки отсутствовали. Ермаков не видел также причин не доверять старшине Витвицкому. Три месяца назад, когда заболел гепатитом прапорщик Крылов, он сам уговорил Васильева поставить замкомвзвода Витвицкого на должность старшины. Временно. Поскольку в мире нет ничего более постоянного, чем временное, Витвицкий и по сию пору занимал пост старшины, о чем Ермаков ни разу не пожалел. У Витвицкого почти не было слабых мест. При без малого двухметровом росте он был хорошо координирован, а его движения напоминали повадки дикой кошки. По физической силе и навыкам рукопашного боя он превосходил любого в роте, за исключением самого Ермакова, превосходство которого признал сразу и безоговорочно. Перед армией успел год поучиться в Бауманке и после школы сержантов был направлен в Кабульский батальон ВДВ. Ермаков ценил в старшине не только физическую силу, но и острый ум, умение изворачиваться в любой самой неблагоприятной ситуации. После назначения на должность Витвицкий изменился только в лучшую сторону, он был справедлив и никогда не путал ротное имущество со своим. Служить ему оставалось три месяца, также как и Калайчеву, которого Ермаков ценил и уважал в такой же степени, как и старшину.

Калайчев до перевода в Кабул служил в Вильнюсе, за что получил от солдат кличку «Прибалт». Он и впрямь был похож на прибалта – светловолосый и немногословный, и если Витвицкий любил иногда изображать из себя рубаху-парня, то Калайчев предпочитал не выходить за рамки уставных отношений, идет ли речь об отношениях с офицерами или солдатами первого года службы. Ермакова и этих двух опытных сержантов, казалось, связывали незримые нити. Каждый из них всегда точно знал, где находятся и чем занимаются двое других. Сложившиеся между ними отношения нельзя назвать дружбой, скорее, это было чувство локтя, а, как известно, доверие в бою ценится зачастую даже выше, чем обычная дружба. Они так притерлись друг к другу, что зачастую им хватало для общения двух-трех слов или короткого взгляда. Ермаков по отношению к солдатам был строг и требователен, жалость на войне зачастую приводит к трагическим последствиям, но он терпеть не мог неоправданной жестокости, а тем более беспредела. Благодаря Витвицкому и Калайчеву ему удалось выкорчевать дедовщину и превратить роту в единый боеспособный механизм.

Глава четвертая

– В ущелье чисто, – вполголоса доложил Ермаков. – Следов группы Надира нет. Мин на подходах к ущелью нет.

О своих подозрениях Ермаков говорить не стал.

– Добро, – кивнул Фомин. – Разделимся на две группы. В кишлак не входить. Прибудете на место, ждите дальнейших распоряжений. Связь по УКВ.

Мимо Ермакова проскользнули темные тени. Он встретился глазами с Калайчевым и сделал неприметный жест в сторону майора. Калайчев понимающе кивнул и скрылся в темноте вслед за остальными десантниками. Еще во время марш-броска через плато Калайчев незаметно предупредил его, что сопровождающий группу офицер внушает ему подозрения. Тогда Ермаков ничего не ответил, но когда подвернулся удобный момент, шепотом попросил Калайчева следить за майором в оба, и не отходить от него ни на шаг.

Группа Ермакова продвигалась очень медленно, буквально на ощупь, пересекая по диагонали каменную осыпь. Кишлак располагался на небольшой каменистой площадке в трехстах метрах выше и левее входа в ущелье. К нему вела горная тропа, истертая за долгие годы подошвами людей и животных. Ермаков резонно заключил, что на этой тропе их могут ждать неприятные сюрпризы и выбрал более безопасный кружной путь. Четверть часа они продирались сквозь сплошной каменный хаос, но в итоге удалось занять важное со стратегической точки зрения место. Они вышли на террасу естественного происхождения прямо над кишлаком, и если бы не нулевая видимость, кишлак был бы виден сейчас как на ладони.

Ермаков распределил людей и взял у старшины рацию.

– Прибыли на место.

– Что так долго? – отозвалась рация голосом Фомина.