Поворотный день

А Петр Яковлевич в это время думал, что, конечно, Ярцев не жилец. Если бы не такой поворот, они могли бы прооперировать поручика, попытаться спасти, ведь совсем еще зеленый. Но теперь надо, очевидно, дать ему спокойно отойти в лучший из миров. Так, наверное, и поступил бы Стрепухов, если бы не судьба заключенных на барже. Начальник тюрьмы сбежал, а Ярцев сказал, что лишь им двоим было поручено встретить катер. Стрепухов пришел к единственному выводу: ночью белые не рискнули подъехать к берегу потому, что услышали выстрелы. Они решили дождаться утра и выяснить обстановку. Но теперь она не устраивала красных. Стрепухов понимал, что через полчаса, самое многое через час его полк вынужден будет оставить городок. Но он также понимал, что всю жизнь будет казнить себя за то, что не смог ничего придумать для спасения товарищей, томящихся в черном чреве баржи.

Ожидая Дундича и наблюдая, как штабисты бросают свое хозяйство в брички, тачанки, двуколки, Стрепухов все с большей тоской глядел на катер, до которого — рукой подать. Вот когда вспомнилась поговорка: близок локоть… А там, Петр Яковлевич был уверен, не десять и даже не сотня заключенных. В такую гробницу сот пять-шесть можно запихать. Как-то мгновенно всплыло в памяти то холодное весеннее утро, когда его везли в подобной барже по Енисею. Выло это после пятого года: их полк отказался разгонять демонстрации москвичей. И было ему тогда, наверное, ничуть не больше, чем этому поручику. Военно-полевой суд отправил урядника-бунтаря в Сибирь, к Ледовитому океану. Тогда на барже их ехало более трехсот человек.

«Здесь путь короткий, — думал Стрепухов, — стало быть, могли привезти столько, сколько влезет в трюм. Мне бы эту силушку, — мелькнула заманчивая мысль, но тут же потухла: нет же ни винтовок, ни коней. — Да не стой ты пеньком! — обругал себя Петр Яковлевич. — Любой ценой притащи сюда баржу. Отпусти арестованных на все четыре стороны. И то какую большую пользу сослужишь. Ярцева отвезти туда, но баркас должен причалить».

Во дворе показался Дундич. Стрепухов рванулся ему навстречу, верил: тот придумает что-нибудь.

— Понял? — переспросил Стрепухов, нетерпеливо натягивая трензеля. — Спаси товарищей.

— Где свидимся? — спросил Дундич, заметив, что весь штаб уже на колесах.

— Гони в Пролейку, — ответил Стрепухов, давая шпоры своему коню. Уже в воротах уточнил: — Еще лучше в Балы клей.

Дундич кинул повод Шпитальному, взбежал на крыльцо. Там часовой встретил его вопросом:

— С этими что будем делать?

Боец кивнул на крепостные ворота амбара, за которыми глухо гудели пленные.

— Погоди! — отмахнулся от него Дундич. — Дай офицера глянуть. Тогда решим. У нас в запасе полчаса…

— Это я самокрутку выкурю, — начал обстоятельно объяснять часовой, но, так как Дундич уже скрылся за дверью, обратил свою речь к Шпитальному: — Верно, земляк? Говорю, если я сверну да выкурю одну добрую цигарку, вот тебе и нету этих минут?

А Дундич спросил у поручика, кто еще из офицеров сидит в сарае. Ярцев ответил:

— Судя по тому, что допрашивали одного меня, других вам взять не удалось.

— Ну, а шинель офицерскую можно найти быстро-быстро?

— Посмотрите в кладовке, — посоветовал поручик. — Если ваши товарищи не утащили…

И, когда Дундич попросил своего ординарца принести из чулана офицерскую шинель, пленный удивленно посмотрел на человека в красном: выходит, генерал Павловский уже в Дубовке, если они решили переодеваться в мундиры белой армии, чтобы выбраться из города.

Дундич примерил шинель с погонами капитана. Великовата, но ничего, сойдет. Сказал, чтоб Шпитальный тоже надел шинель беляка, хотя бы с плеча пленного, потом обратился к Ярцеву:

— До берега доберетесь?

— С вашей помощью попытаюсь. — Он приподнялся, придерживая перевязку на правом боку. — Что вы хотите делать? — спросил поручик, догадываясь, что ошибся. Нет, этот красный задумал не удирать, воспользовавшись шинелью капитана, а остаться в тылу и привлечь к участию в своей афере его, поручика Ярцева, обещавшего барону Врангелю служить, не жалея живота. Кажется, так оно и случилось…

— Поедете со мной на баркас. Вы — поручик Ярцев, я — начальник тюрьмы. Как его?..

— Капитан Черкесов.

Как обычно, Дундич очень быстро принимал решение. Сначала в его голове созревала концовка операции, а детали накапливались уже по ходу ее. Вот и сейчас он все рассчитал. Чтобы добраться до катера на лодке, хватит десять минут, берег вот он — рядышком, а там, на судне, он скажет команде все, что необходимо, лишь бы этот раненый офицер не выдал его. Выдаст — операция провалится. Конечно, Дундич для себя найдет выход. Перестреляет команду, а еще лучше бросит в рубку гранату, прыгнет в лодку. Вдвоем со Шпитальным они наделают шума. Но не это заботит сейчас Дундича. Как увести баржу вверх, хотя бы до Камышина, который вчера взял Буденный, о чем вряд ли знают на буксире?

Где-то за шелевочным забором взвился черно-рыжий столб дыма, раздался грохот, заскрипели доски, задребезжали стекла. И взрыв осенил Дундича.

— О, эврика! — воскликнул он, поддерживая поручика И направляя его к двери. — Ваня, бери сажай в седло. Едем. А ты, — обернулся к часовому, — выпускай их. Гони на берег. Сажай в лодки. Пусть гребут на ту сторону. Уразумел?

Серо-суконная поверхность Волги обдала прохладой, упругой волной прибивала рыбацкую шаланду к берегу. Шпитальный, погружая весла по самый валик, наваливался на них с таким рвением, что уключины готовы были вырваться из гнезд.

— Жми, Ваня! — просил Дундич, оглядываясь на пустынный берег. Вот-вот там могли появиться белые. Тогда они без особого труда расстреляют одинокую лодку, барахтающуюся на высокой зыби.

Поручик, привалившись к борту, с тоской смертника глядел на незадачливого гребца. Наконец он простонал:

— Меньше опускай весло.

Ординарец послушался совета пленника. Теперь он почувствовал, как лодка легче пошла вперед, то зарываясь, то вскидывая над гребнями острый нос. На катере заметили рыбацкую шаланду, и команда, собравшись возле рубки, пристально следила за ней и за тем, что происходило на берегу. Дундич тоже оглядывался назад. К счастью, белые еще не ворвались на набережную: выстрелы гремели где-то на окраине. Стрепухов держал слово. Когда команда катера различила на шинелях офицерские погоны, она стала охотно и дружно помогать Шпитальному советами:

— Загребай левой! Бери выше!

До борта баркаса оставалось метра два. Дундич потребовал бросить причалок. С третьей попытки удалось схватить пеньковую чалку и подтянуть лодку к судну. Дундич, еще раз оглянувшись на город, с помощью матроса поднялся на палубу. Среди черных бушлатов выделил серую шинель поручика, представился:

— Начальник тюрьмы Черкесов. — И, не дав возможности вступить с собой в беседу, приказал: — Это Ярцев. Он ранен. Помогите поручику. Где доктор?

Эта решительность, бесцеремонность чуть не взбесила начальника конвоя, но, стараясь сохранить самообладание, он ответил:

— Доктора нет.

В свою очередь он поинтересовался: разве нельзя было сделать перевязку на берегу? Дундич обжег молодого офицера разъяренным взглядом.

— Не видите, что там творится? Красные ворвались в Дубовку.

— Произошло ужасное, — слабым голосом произнес раненый, не отводя взгляда от лица Дундича. И было что-то недосказанное в этой реплике, сквозила горькая тоска в голосе, но ни начальник конвоя, ни речники не поняли истинного смысла слов поручика.

Побледневший вдруг капитан судна выступил вперед:

— Я говорил, надо сниматься с якоря.

— Чем скорее, тем лучше, — поддержал его Дундич, не спускавший глаз с Ярцева. Но тот, кусая до крови губы, теперь думал лишь об одном, как скорее прекратить свои мучения. — Иван, — распорядился Дундич, — помоги отвести господина поручика в кубрик. Надеюсь, бинты, вата у вас есть? — повернулся к речнику.

— Разумеется. Тащи якорь! — крикнул капитан на баржу, когда моторист спустился в машинное отделение. Загремела тяжелая якорная цепь, наматываясь на барабан лебедки.