Поворотный день

По ту сторону плетня неторопливо и не очень твердо вышагивал кадет в высокой папахе. Скорее всего подбадривая себя, он негромко пел:

Когда часовой развернулся и дошел до брички, Дундич шепнул Казакову:

— Бери сено, неси коням, отвлекай, — Повернулся к Скирде: — А ты за часовым. Уразумел?

Казаков бесшумно перемахнул через низкую изгородь и, согнувшись в дугу, засеменил к прикладку сена. Надергал охапку и двинулся к бричке. Песня прервалась на полуслове, и из темноты спрос пли: Кто?

— Свои, — не так, чтобы нахально, но и без испуга ответил Казаков, хотя зубы у него, кажется, клацнули.

— А куда? — допытывался часовой.

— Вот сено лошадям…

— Дык только что давали.

— Их благородие говорят: мало.

— Чтой-то я тебя, паря, по голосу не признал. Ты кто будешь?

От такого оборота Казаков даже вспотел, словно нес не охапку сена, а многопудовый чувал. Не раздумывая, чтобы не навлечь лишних подозрений, буркнул:

— Казаков я, Микола. Меня вчера в денщики к их благородию определили.

— К кому? — с дозой озабоченности в голосе допытывался часовой.

Может быть, это лишь казалось Казакову, и на самом деле разговором казак воровал время у караульной службы, которая давила полуночной тишиной и диким одиночеством. Как бы ни было, а Казакову эти вопросы представлялись пыткой.

— Пристал чисто репей, — в сердцах сплюнул разведчик. — Много у тебя благородиев в этой хате?

— Неужто у самого? — раскрыл рот часовой, то ли разыгрывая из себя дурачка, то ли на самом деле пораженный дивом.

«Значит, точно штаб здесь», — убедился Казаков и, прикрываясь охапкой, стал обходить солдата, за спиной которого уже чернела, как стена, богатырская фигура Ивана Скирды. Не успел часовой сделать шаг за Казаковым, как ладонь Скирды накрыла его лицо, а в следующее мгновение бойцы уже оттаскивали обмякшее тело под плетень.

Шинель, папаху и винтовку часового передали младшему Скирде.

— Смело ходи туда-сюда, — сказал ему Дундич, направляясь с остальными братьями к крыльцу.

Вытирая холодный пот (все-таки натерпелся страху, пока нес охапку сена), Казаков торопился за ним! Бесшумно прошли на застекленную веранду. Оттуда в сени. Там три двери — прямо, справа и слева. Дундич открыл правую. В углу горницы, едва освещая лик божьей матери, мерцала лампадка, а подвешенная к потолку круглая, как матрешка, семилинейная лампа вырывала из хранящей полутьмы спящих, бутылки, стаканы, снедь…

По-журавлиному поднимая ноги, Дундич покружился по комнате, вглядываясь в шипели и кители спящих. Вошедший Казаков показал на приоткрытую дверь. Взводя курок нагана, разведчик шагнул к двери, осторожно толкнул ее. Оттуда ударило в нос спиртным, папиросным дымом, пряностями закусок. Под горящей лампадкой на спинке стула висел генеральский китель. На кровати, раскинув ноги в белых шерстяных носках, тяжело храпел мужчина. Его лохматая голова упиралась в ажурную грядушку.

От радости, при виде спящего генерала, Дундич обнял Казакова и шепнул, указывая на китель и планшетку:

— Бери и аллюром во двор.

Не успел Дундич повернуться к старшему Скирде — Дмитрию, тот уже ловко сграбастал спящего и, как малое дитя, понес из комнаты. Дундич держал наган на взводе, а Негош приготовил на всякий случай гранату.

Но постояльцы куреня даже не шевельнулись. Словно состязаясь друг с другом, они храпели на все лады и переливы.

Во дворе под навесом жевали сено оседланные кони.

— Бери! — приказал Дундич Михаилу Скирде, указав на белого высокого дончака с мощным крупом.

— Такой выдержит! — подтвердил его догадку Михаил. Чуть спружинив, он взялся за седло и уже в следующую секунду был на лошади.

Белогривый почувствовал на себе чужака, сердито прянул ушами, но сильная ладонь Скирды погладила его морду, и он успокоился. Михаил протянул руки к брату и принял в них, как в люльку, спящего пленника.

— Давайте через левады, — предложил Казаков, уже разобравший с Иваном плетень на заднем дворе.

На второго коня Дундич усадил Дмитрия.

— Будете менять один другого, — сказал командир и, махнув рукой всадникам, увлек остальных к месту, где ожидали кони и часовые.

По дороге к ним присоединялись бойцы, оставленные в прикрытии.

Дундич слышал, как то тут, то там раздавались возбужденные голоса:

— Самого взяли! — докладывал Казаков каждому встреченному.

— Пропили кадеты генерала!

А Князский, увидев в руках Казакова мундир, привычно заерничал:

— Чую, откуда-то дух чижолый. А это, оказывается, ты шаровары его захватил!

… Солнце еще не поднялось над крышами Котлубани, когда конные разведчики подвезли пленника к штабному вагону.

Дундич пошел в салон и, широко улыбаясь, протянул командарму коричневый планшет и темно-синий китель с генеральскими погонами.

— Генерал Голубинцев здесь, — доложил он, кивнув на дверь.

Бывшие в штабе Думенко, Буденный и другие командиры повернули головы к двери.

— Их превосходительство, — произнес чуть насмешливо Иван Антонович, — спят еще.

Он подошел к окну и показал рукой на бойцов, окруживших необычного пленника, все еще завернутого в одеяло. Ворошилов, а за ним все присутствующие рассмеялись и поспешили на перрон.

Командарм наклонился над пленником, рот которого был забит внушительным кляпом, а глаза, кроме удивления, ничего не выражали.

— Поднимите его превосходительство! — приказал командарм.

Братья Скирды распеленали пленника, вынули платок изо рта и помогли стать на ноги.

— А ну, проснись! — приказал Думенко, видя по испитому, отечному лицу золотопогонника, что он все еще не верит, что находится далеко от той комнаты, где в углу мирно тлела лампадка.

— Давно не сплю. Все думаю, как это могло случиться, — пленника передернул озноб.

— Прохладно, ваше превосходительство? — спросил Ворошилов под веселый смех красноармейцев. — Верните ему китель, — кивнул он Дундичу.

Но когда пленному передали китель, он недоуменно поглядел на Ворошилова и пробормотал:

— Тут ошибка, господа. Я не их превосходительство, не генерал Голубинцсв, я начальник штаба полковник Денисов, казак станицы Темнолесской Ставропольского округа.

— Ну, ну, не дури нам головы, — нахмурился Дундич. — Надевай.

Офицер попытался натянуть китель с золотыми погонами, но скоро вспотел и с мольбой посмотрел на Ворошилова. Когда шов смачно треснул под мышками, раздался хохот собравшихся. Дундич понял, какую оплошность допустил.

Видя его состояние, Ворошилов дружелюбно заметил:

— Не печалься, Ваня. Эта птица поважнее самого генерала.

Чтобы окончательно успокоить разведчика, Буденный похлопал его по плечу:

— Командарм верно говорит.

А Думенко протянул ему твердую широкую руку и сказал:

— Ну, спасибо тебе, Дундич!

Уже в вагоне на допросе полковник Денисов объяснил, как стал жертвой генеральского мундира. С вечера в доме было душно. Работая над операцией, Голубинцев снял китель и повесил на спинку стула. После обильного ужина генерал ушел в спальню, а полковник положил свою гимнастерку на табурет и заснул.

Полковник подтвердил данные армейской разведки, уточнил исходные позиции полков и время атаки.

Охваченные подковой двух полков красных и пулеметным эскадроном, части Голубинцева не успели развернуться в боевые порядки, были смяты и отброшены в степь. Армии Ворошилова осталось от удравшего генерала пятнадцать пулеметов, четыре орудия со снарядами, тысяча лошадей и обоз с обмундированием и продовольствием.

Случай в засаде

Не раз и не два за время боев под Царицыном попадали красные части в засады белых. И не раз и не два приходилось Дундичу выручать товарищей из беды.

Как-то в падине у хутора Кузнецы, что под И ловлей, на белую засаду наткнулась разведка полка. Узнав об этом от нарочного, Дундич распахнул окно и крикнул Шпитальному: