Чёрная стена

Мушкет – плохо, очень плохо. Какая-нибудь магазинка была бы для него словно дробина слону, а вот мушкетная пуля способна, например, начисто снести голову.

Эрик миновал с пяток крыш, потом спрыгнул вниз, в пыльный переулок, в котором не было ни одной живой души. Он пробежал его до конца, выскочил на более широкую улицу, промчался через покрытый чахлой, съеденной зноем травой дворик. Коза, которая была привязана в нем и в этот момент пила воду из деревянного корыта, проводила его задумчивым, меланхоличным взглядом. Потом был еще один узкий и запутанный, как лабиринт, переулок.

Эрик с размаху нырнул под навес во дворе очередного заброшенного дома и остановился там, прислушиваясь к крикам и шуму погони, которая явно уходила левее. Точно, совсем неподалеку от него по крыше соседнего дома протопали чьи-то ноги. Потом шум погони стал удаляться.

Тогда Эрик огляделся.

Погоня его не интересовала, поскольку она должна была вот-вот прекратиться. Не могут же люди бегать за ним весь день?! Вот только нужно подождать с часок, чтобы все наверняка стихло.

Он огляделся и увидел, что здесь, под навесом, имелась дверь в подвальчик, в котором, наверное, когда-то хранили уголь. Вот она со скрипом отворилась, и из-за нее выглянул старик с пышными, тронутыми молью усами. Лицо у него было синюшное, какое бывает у тех, кто отравился газом.

– Развлекаешься? – угрюмо спросил старик. Было совершенно ясно, что ему просто скучно и он задал этот вопрос, надеясь втянуть Эрика в разговор.

– Ага! – идиотски улыбнувшись, сказал Эрик.

– Ну-ну, – осуждающе покачал головой старик. – Доиграешься когда-нибудь…

– Ага! – согласился с ним Эрик и вытаращил глаза.

Покачав головой, старик скрылся в подвальчике, но дверь за собой не закрыл. Эрик слышал, как он там завозился, видимо, устраиваясь поудобнее. Потом что-то заскрипело, и послышался недовольный женский голос:

– Ну и что там?

– Так, пустяки. Похоже, какой-то парень с людьми в догонялки играет.

– Неймется ему, мазурику. Допрыгается, накличет на себя беду, не попадет в Вингальв, а будет жить здесь вечно, и это ему только поделом.

– Помолчи, старая трещотка, – послышался недовольный голос старика. – В жизни мне не давала покоя и после смерти – тоже. Чума на тебя. Ну балуется паренек. Так это его дело, не наше. А на месте Господа Спасителя так я бы лучше в Вингальв не взял тебя. Или же взял, но сначала укоротил язык раза в три, не меньше.

– Все-то тебе бы зверствовать, старый хрыч. Уморил меня, а теперь еще что-то бормочешь. Кто тебе свою молодость отдал и красоту?

– Это я тебя уморил? – поразился старик. – Да ты же сама сказала, что так больше жить нельзя. Это когда меня лишили пенсии и осталось лишь умирать с голоду. Ведь ты сказала, будто хочешь уйти сама, чтобы этим гадам наша смерть аукнулась.

– А ты меня поддержал, хотя как любящий муж не должен был. Уж если хотел развязаться с жизнью, так и ушел бы один. Меня-то зачем прихватил?

– Действительно, зачем? – послышался вдруг задумчивый голос старика. – Тьфу на тебя, старая корова. Нет, это теперь получается, что только я и виноват?

– А кто же? Краник-то у газовой плиты отвернул ты!

– Но ты же сказала, что это должен сделать я.

– Сказать-то сказала, но мало ли что я говорю, а ты, конечно, рад стараться. Ты всегда был рад, всегда…

Из подвальчика послышались рыдания старухи, и Эрик представил, как старик, отвернувшись от нее, страдальчески морщится. А толстая старуха с синюшным лицом все плачет, вернее говоря, пытается плакать, поскольку слезы из ее глаз не льются, и говорит:

– Господи, Господи, помоги мне с этим человеком! Зачем ты забрал нас одновременно? Боже, я думала, что царствие твое – это деревья и ангелы… арфы и благодать. О, как я хотела благодати, Господи. А тут… Да полно, царствие ли это твое? Дай мне хоть один маленький знак, что это оно и таким должно быть. Тогда я успокоюсь и все приму. Только бы знать, что это по твоей воле, Господи, а не искушение врага рода человеческого.

Эрику вдруг стало неудобно подслушивать, и он вышел из-под навеса на солнце, а там, постояв некоторое время посреди дворика, махнул рукой, решив, что ждать больше не имеет смысла. Наверняка те, кто за ним гнался, пьют теперь чай в какой-нибудь чайхане и обсуждают достоинства военных фениксов. В конце концов, если что, он опять убежит по крышам или же придумает другой трюк, такой же успешный. А еще крысиный король наверняка его уже ждет в условленном месте.

Махнув рукой, Эрик быстрым шагом направился из дворика на улицу и на выходе из него чуть ли не лицом к лицу столкнулся с девчушкой лет девяти-десяти. Самая обыкновенная девчонка: копна волос, худые загорелые до черноты руки и ноги, капризно вздернутый нос, голубые глаза. Она стояла перед ним и держала резиновый мячик, а потом, неожиданно испугавшись, выпустила его из рук, и тот покатился к ногам Эрика.

Остановившись, он наклонился и, подобрав мячик, некоторое время любовался его разноцветными полосками. Потом протянул его девчонке. Та молча схватила мяч и прижалась спиной к стене, освобождая дорогу.

Эрик хотел сказать ей, что она напрасно боится, так как у него и в мыслях не было причинять ей зло, что он сам когда-то точно так же, как она, жил, дышал, и сердце его билось… если бы не пуля, которая разворотила затылок, то он бы сейчас даже помнил, кем он был, но лишь махнул рукой и пошел прочь.

Толстая женщина, высунувшись из окна соседнего дома, попыталась ошпарить его кипятком из большой кастрюли, но Эрик увернулся и, метнувшись, перескочил через заборчик, оказавшись в точно таком же дворике, как и предыдущий. Перемахнув через другой забор, он выскочил на широкую проезжую улицу.

Быстро прикинув, где находится, он уверенно двинулся в путь и через полчаса, свернув за угол знакомого глинобитного дома, увидел крысиного короля, который сидел у стенки и занимался тем, что чистил зубы. Делал он это так: крупная, с ухоженной белой шерстью крыса, устроившись у него на плече, быстро просовывала голову в его широко открытый рот и выгрызала застрявшие между зубами остатки пищи.

Увидев Эрика, крысиный король ему подмигнул, но рот не закрыл, и крыса не прекратила своей работы. Усевшись с ним рядом, Эрик тоже привалился спиной к глинобитной стене и стал слушать, как коготки крысы скребут по толстой шкуре крысиного короля.

И это царапанье странным образом заставило его вдруг вспомнить то, что он пытался вспомнить уже давно, но никак не мог, – улыбку. Да, это была именно та улыбка. Она появилась откуда-то из глубин его утраченной памяти и соединилась со всем, что удалось вспомнить до этого, с глазами, носом, волосами, черными бровями в единое целое.

Эрик глухо охнул, потому что теперь перед ним было лицо. То самое, которое он так мучительно пытался вспомнить с тех пор, как оказался здесь, в этом странном мире. Оно снова возникло перед ним. И виной тому было царапанье коготков. Но почему?

Он закрыл глаза, и на него словно бы повеяло теплым забытым запахом. Он даже несколько раз вдохнул воздух. Это было излишне, так как ничего говорить он не собирался.

Весь окружающий мир уплыл в сторону, он снова падал в темноту и слышал чей-то неумолимый голос:

– Ничего, руки, руки ему крути посильнее!

И другой, девичий голос:

– Пустите его… зачем вы его… пустите.

А потом смертельный ужас и холод во всем теле, холод страха… Шум прибоя и шелест волн заслонили все это, и он был чайкой, летящей к своему видневшемуся на горизонте острову, устало махая крыльями, хорошо понимая, что не долетит. Волны пытались дотянуться до него своими жуткими синими пальцами. Горизонт кренился и снова выравнивался, а он летел, зная, что перестанет это делать, только когда умрет, да и то кто его знает, потому что там, на берегу острова, виднелась тоненькая бронзовая фигурка и махала ему рукой. Невыразимая тоска вдруг охватила его, рванула навстречу… Тоска и любовь… Любовь? Да, он вдруг понял, что такое любовь, она проснулась в нем, зашевелилась и наполнила тело странно забытой сладостью, а еще волнами, сотрясавшими его…