Как выжить в тюрьме

— Ты здесь чего?

Их явно смутил тот факт, что мои руки закованы в наручники за спиной.

— Мне сказали возле вас подождать.

— Да?.. — недоверчиво протянул оловянный солдатик. В дежурную часть всё время заходили вооруженные гуманоиды, громко хлопая дверью и переговариваясь между собой.

— Жди, раз сказали.

Пока я думал, как двигаться дальше, за спиной послышался топот ног и радостный крик:

— Вот он!

Словно детвора на «Зарнице», они уцепились мне в спину и принялись спорить, к кому бы меня приковать второй парой наручников. После непродолжительных дебатов выбрали самого тяжелого и явно не самого умного милиционера, который, оказавшись рядом со мной, заметно сник и погрустнел.

От Московского РОВД города Киева до Подола, где находится КПЗ, по ночному пустынному городу ехать от силы минут пятнадцать, максимум — двадцать. Наша автоколонна двигалась часа три. Время от времени глох мотор, а под конец маршрута закончился в баке бензин. Меня вместе с прикованным омоновцем несколько раз перекладывали с места на место, автоматы падали на пол, вываливаясь из машины, комуто отдавило ногу. В общем, все были недовольны.

Обстановка ещё больше накалилась, когда мы таки добрались до намеченной цели. Дежурный по КПЗ посмотрел на меня скучающим взглядом и прожевал:

— Везите его в больницу. В таком виде он нам не нужен, — и развернулся, чтобы уйти.

Прикованный омоновец ещё больше сник и засопел. В некотором смысле, мне его стало чисто почеловечески жаль. Старший группы взорвался:

— Ты шо?! Куда везти? Звони начальству!

Минут сорок они созванивались «с начальством». Ещё часа полтора спорили с кемто по телефону. Наконецто для омоновца наступила долгожданная минута. Его отцепили, а меня повели в КПЗ.

Дежурный мент смачно зевнул. Разлив на меня, а заодно и на себя примерно полбанки черной вонючей краски, гуманоид героически снял отпечатки пальцев. Заставил несколько раз присесть, а затем, прищурив правый глаз, долго принюхивался, уставившись в анальное отверстие. Так как ни пистолета Стечкина, ни пластиковой взрывчатки там не было, мусоренок не на шутку распсиховался и успокоился только после того, как выкрутил, словно тряпку, мои итальянские туфли. Естественно, после сей процедуры туфли навеки утратили первоначальный вид. С чувством выполненного долга гуманоид позвал надзирателей, которые, зевая и сморкаясь, затолкали меня в камеру на втором этаже.

О чем всегда нужно помнить, когда впервые попадаешь в клетку — так это о неписанном правиле: ранее несудимые всегда сидят с теми, кто по первому разу. Если рядом с тобой в камере как бы случайно оказался ранее судимый, можешь не сомневаться: это наверняка подсадная курица — внутрикамерные глаза и уши оперативников. В тюрьме случайно никто и ни с кем ни при каких обстоятельствах не окажется рядом, да и вообще — в этом мире ничего не происходит случайно. Аксиома невероятно проста, но почемуто большинство заключенных вспоминает о ней задним числом. Вот и получается, что вновь прибывший, слушая, разинув рот, наставления «бывалого» зека, потихоньку раскрывает рот и начинает раскачивать языком слеванаправо. Ему и невдомек, что у «опытного» и «уважаемого» столько боков, что он панически боится вернуться в камеру к действительно бывалым арестантам, потому как ему сразу же укажут место возле параши. Новичок этого, конечно же, не знает и продолжает слушать, как там на зоне и кем лучше жить. Хорошо, если он только слушает. Не приведи Господи ему начать говорить — это равносильно чистосердечной исповеди лакеям Фемиды.

Из всех провокаторов, которых мне подсаживали в КПЗ, запомнились двое (остальные были слишком уж серенькие, чтобы о них писать). Один называл себя Леней и сидел он на КПЗ уже около года (несмотря на то, что на Подоле держат не более двух месяцев), у него была пышная рыжая борода и, что характерно, — на правой кисти не было большого пальца, который ему якобы оторвало во время предыдущей отсидки в Коми АССР (хотя я уверен, что это чистейшей воды выдумка). Леня ходил по КПЗ со стопкой книг, уголовным и уголовнопроцессуальным кодексами, косил под опытного экономиста и угощал сокамерников апельсинами (которые покупали ему мусора), дабы завоевать расположение арестантов, находящихся в разработке.

Думаю, у Лени были серьезные проблемы в тюремной среде, раз ему так хотелось выслужиться перед ментами. Опера, в свою очередь, смотрели на него презрительносвысока и особо не скрывали, что он их агент.

О второй курице остались, на удивление, самые приятные воспоминания. Он сразу же, прямо в лоб, спросил то, что ему поручили разузнать у меня. Я поначалу даже растерялся от такой прямоты. Услышав, что я не при делах, он угомонился и на протяжении всего времени совместного пребывания в одной камере всячески старался меня приободрить, чтобы я, не дай Бог, не приуныл, когда меня рвало желудочным соком после «бесед».

— Братуха, пойми, — говорил он, нарезая колбасу ложкой, заточенной о дверной косяк. — Россия без революций — не Россия. Мы не штурмовали в семнадцатом Эрмитаж, не отсиживались в окопах в сорок втором. Должны же мы хотя бы в тюрьме посидеть! — И, довольный собственным красноречием, широко улыбнулся беззубым ртом. — Мы что — не славяне?!

— Угу, — вторили сокамерники, набивая желудки недоваренной перловкой.

Я смотрел на них и почемуто думал о том, что Украину постигло историческое недоразумение. Пока здесь жили скифы, всё шло как надо, а как поползли татаромонголы — всё встало с ног на голову. Рубль за сто был прав Андрей Кончаловский, когда говорил, что мы внешне белые, а внутри азиаты.

…Когда входишь в камеру, первое, что бросается в глаза, так это полнейшее отсутствие какоголибо пространства, отсутствие не то чтобы чистого, а вообще — воздуха, и глухая, неописуемая антисанитария. Маленькие смешные клопики, учуяв свежую пищу, радостно подпрыгивая, бегут по деревянным доскам встречать вновь прибывшего арестанта.

«Мда, — рикошетом пронеслось в голове. — Это далеко не Гонконг и даже не Китай. В армейских казармах на территории Астраханской области было почище, а в лагерях для беженцев во Вьетнаме и на юге Ливана значительно уютней, чем здесь. Ну ничего. Прорвемся!».

Так сложилось, что мне и раньше приходилось попадать во всевозможные переделки. К примеру, 19 февраля 1984 года, в упор, с расстояния не более трех метров, один умник разрядил в меня полрожка из автомата Калашникова. Пули просвистели настолько близко, что я почувствовал, как они срезали волосы на голове.

Убить подобного себе только в книгах легко. В реальной жизни отправить человека в небытие оказывается не такто просто. Далеко не каждый способен нажать на курок. Особенно в том случае, когда он делает это впервые.

Стрелявший сильно нервничал и отчегото панически меня боялся. Он никак не мог прицелиться и сосредоточиться на стрельбе. Инстинктивно я рванулся вперед и, схватив автомат за дуло, вырвал из рук оружие. Сделать это было нетрудно, учитывая расстояние, которое нас разделяло. В тот момент я не думал о том, что могло бы произойти, если бы он таки попал, куда собирался. Меня больше беспокоило, сколько гильз валяется на земле, и почему у стрелявшего дрожат руки и такой опущенный вид. Осознание происшедшего пришло значительно позже, после того, как ситуация помимо моей воли несколько сот раз прокрутилась в памяти, и когда полгода спустя на том же месте моего товарища застрелили выстрелом в шею. Убитый был на год моложе меня.

В горах Кавказа, куда понесла нас нелегкая, я умудрился сорваться с ледника в пропасть и около часа болтался на веревке, словно елочная игрушка.

В водах Индийского Океана, на глубине двадцати пяти метров, у меня закончился кислород. Ощущение, признаюсь, не из самых приятных. Делаешь вдох, а воздуха нет. (Значительно позже, в Карибском море, эта ситуация повторилась в точности, но только наоборот — у моего французского напарника закончился воздух, и уже мне пришлось вытаскивать его изпод воды).